Новомир Патрикеев
Осень в тайге
Переехав в июне 1970 года из лесотундрового Салехарда в таежный Ханты-Мансийск, вплотную окруженный подковой нетронутого елово-пихтово-кедрового урмана, я с интересом следил за фенологическими изменениями в настоящем темнохвойном лесу.
Лето стояло грибное. Хотя первая половина его была, можно сказать, засушливой, августовские дожди сделали свое доброе дело и вскоре на пригорках и светлых склонах оврагов, освещаемых солнцем лесных полянах, стали появляться короли леса — крепкие с шоколадными шляпками боровики на коренастых толстых ножках. Вместе с ними красноголовики-подосиновики и обабки-подберезовики.
Вторым слоем пошли маслята — жители более затемненных и сырых лесов. Их здесь два вида: желто-зеленые сырые — лиственничные и более крепкие сухие — белые. Потом пришла пора пластинчатых грибов, годных для соления: желтые крепкие грузди-еловики и обычные, черные; мохнатые лиловые волнушки, рыжики, лисички и менее ценные — сыроежки, путики, бычки.
Не меньше было и ягод. На южной стороне бугров созрела брусника, спелая черника отливала матовым восковым цветом, янтарно-красными капельками поблескивала костяника. Гроздья рябины и крупные ягоды шиповника стали нежно-оранжевыми. Ветки черемухи покрылись черными точками круглых, как пузырьки, плодов.
На исполинах — кедрах тоже урожай, богатый и ранний. Он привлек очень много желающих полакомиться и сделать запасы. Очень часто встречались рыжие шустрые белки. Юркие полосатики-бурундуки, не обращая внимания на людей, спокойно и деловито набивали орехами защечные мешочки. В кедровниках, недалеко от города, видели и медведей-”шишкарей”.
Разумеется, все они способствуют и распространению семян сибирской сосны (так правильно называется кедр) по тайге. Но главный их разносчик и сеятель — кедровка-ронжа. В начале августа на подлете к кедровникам можно было даже в городе враз наблюдать около полусотни этих, в общем-то полезных разбойниц. А ведь в конце двадцатых годов журналы призывали “Убей кедровку!” И охотники частенько по ним стреляли. Теперь наука установила, что кедровки прячут орехи небольшими кучками и не где попало, а чаще на вырубке или гари, т.е. там, где надо посеять кедр. А почему уносят на пустыри? Да очень просто. Там меньше снега и легче найти запасы.
В конце августа заморозков еще не было, но на коренных берегах вспыхнули первые мазки осенних чарующих красок. Желтые листья ивы и березы, бордовые осиновые, красные рябиновые, золотистая хвоя лиственниц украсили некоторые деревья и пестрым, хотя и редким пока ковром легли на прибрежный песок. А в глубоких лесных оврагах уже увял, пожелтел, словно побитый морозом, высокий орлик. Еще более печально, как после сильного инея, выглядели на границе леса и поймы заросли толстого, напоминающего бамбук борщевика.
В начале сентября цвет червоного золота господствовал в кронах почти всех лиственных деревьев, только кустики ольхи оделись в шоколадно-коричневый наряд. Каплями крови алели ягоды брусники и клюквы, рябины и шиповника. А у бересклета даже ветви были окрашены в бордовый цвет.
Недели через две заметно похолодало. Меньше стало обитателей лесных и пойменных пространств. Улетели на юг кулики, мелкие чайки, многие певчие птички. Дрозды стабунились и начали тренировочные полеты, оглашая лес своими резкими, дробными, как короткая пулеметная очередь, криками. Но листва не опала. Коренные берега Иртыша и Оби в пестрой мозаике красок. Темные островерхие пирамиды елей сливаются в зубчатый рисунок, на фоне которого горят, рдеют, полыхают кострами лиственные деревья и кустарники. Только в последний день сентября почувствовалось в Обь-Иртышье холодное дыхание Арктики. Пронеслись снежные заряды, прошумели сильные ветры-листодеры, прозвенели настоящие заморозки. Почти полным листопадом закончился первый период осени.
Темно-бордовым стал помрачневший лес. Светлеют лишь белые стволы берез да желто-зеленая опушка ивняка у подножья коренных берегов. Среди деревьев островки мягкого, как вата, снега. Еще видны шляпки замороженных грибов, “стеклянные” ягоды клюквы, брусники, черники, а под кедрами — опавшие шишки.
С каждым днем становилось холоднее, стыла земля, пряталось и замирало все живое, блекли краски природы, но и тогда она была по-своему прекрасна. Лес полон жизни. С тяжелым хлопаньем срывается с сухой лиственницы копалуха-глухарка и летит на песчаный берег речки собирать мелкую гальку. В березняках “полощут горло” тетерева-косачи. Из ельника слышится серебряный свист рябчика. А вот и сам лесной петушок с громким “фр-пр-пр…” вылетает и-под ног, садится на дерево и… исчезает — природа дела ему умение мастерски маскироваться в ветвях. Пронзительно кричат раскрашенные франтихи-сойки, продолжают сбор орехов кедровки. А лесные зверьки еще в летней одежде: заяц рыжий с чуть побелевшими ушами, белка “красная”, лишь на лапках пробивается голубизна.
Последний абзац я взял из дневника. Примерно так выглядел девятого октября 1970 года типичный урман, где я в первый и единственный раз побывал с Джойкой на таежной охоте под Ханты-Мансийском. Солнечным, тихим, ранним утром мы сошли с попутного катера на правом берегу Оби недалеко от высокого поворотного мыса, где великая река, сливаясь с не менее могучим Иртышом, не только меняет направление своего течения с широтного на меридианальное, но и название “среднюю”, на “нижнюю” Обь.
Тайга на горе была настолько дремучей, темной, с непроходимыми буреломами, что боясь заблудиться, я ограничился маршрутом по заброшенной просеке, оставшейся от дореволюционной телеграфной линии Тобольск-Обдорск. К ней вела старая полузаросшая тропа, по которой раньше ходили линейные надсмотрщики. Сама просека шла недалеко от реки, и вода или широкая обская долина всегда были видны. К берегу спускалось немало распадков, поросших черемухой, ольхой, рябиной и другими кустарниками. Любимые места обитания рябчиков.
Услышав их свист из оврага, попытался имитировать его своим новым металлическим свистком, да, наверное, с непривычки выдал не тот тембр и ритм. Птички замолчали. Не дождавшись ответа, послал собаку искать. Она громко фыркала, шелестела сухой листвой, лавировала между валежинами и сплетениями кустов. И вдруг с треском взлетающих ракет фейерверка и таким же конусом взрывается выводок рябчиков и рассаживается на деревья по обоим склонам. Вижу только одного метрах в пятнадцати. Что делать? Если попаду центром снаряда, от него ничего не останется. Вспугнуть и стрелять влет бесполезно — мгновенно скроется за деревьями. Приходится бить беззащитную птичку, целясь чуть в сторону, чтобы зацепить боковыми дробинами.
Серый комочек, роняя перья, падает куда-то вниз. Джойка без команды исчезает в распадке и появляется с “полуощипанным” трофеем — ободрала в зарослях, пока тащила.
Представляю, как долго бы искал добычу без собаки в этой “ур-доме”, если бы вообще нашел. А Джойка довольна — глаза сверкают, прыгает, нюхает рябчика, висящего у пояса. Какое ей дело до “самоедствующего” хозяина, обвиняющего себя в убийстве сидящей птицы. Был выстрел, дичь найдена и доставлена, значит собака свою задачу выполнила. Я ее похвалил и, естественно, сам порадовался. Что поделаешь, такой характер лесной охоты. Не хочешь стрелять по неподвижным мишеням — наслаждайся таежными картинками и запахами, общайся с природой.
Идем дальше вдоль просеки, заросшей по обочинам кустарником. Я смотрю на деревья в поисках дичи, посвистываю в пищик, прислушиваюсь. Джойка бегает передо мной челноком, как на лугу. Неожиданно с земли опять взлетает выводок. К большой радости успеваю выстрелить влет и Джойка важно приносит почти непомятого петушка. Насколько он красив в волшебном сочетании природных красок! Такой, светящийся изнутри нежносерый цвет бывает, по-моему, только в оперении птиц. Рассмотрите внимательно весеннюю окраску селезней чирка-трескунка или широконоски!
Через некоторое время встретился участок более редкого леса и я осмелился углубиться в противоположную от реки сторону. И что же увидел, а вернее, услышал? Оживший писк морзянки рядом со сгнившими столбами и ржавыми обрывками проводов, по которым еще в начале века передавались важные депеши и житейские людские сообщения из губернского центра к Полярному Кругу. “Ти-ти-тии”, “ти-тии-ти”, «ти-ти-ти”, — перекликаясь свистели рябчики. Трудно сказать, сколько их там было. Я без труда застрелил, а точнее — расстрелял трех. Охотничьи гуманные термины: “взял”, “добыл”, “заполевал — здесь совершенно неуместны. Джойка также легко находила птиц в невысоком брусничнике или черничнике, обнюхивала и приносила, обязательно оставляя на морде несколько прилипших перышек.
И хотя в глубине леса не смолкала “радиоперекличка” рябчиков, пора возвращаться к месту высадки, где уже гудела сирена “Ярославца”. Собиравшие бруснику “катерники” перевезли меня в деревню на пойменной стороне Оби, где были по служебным делам уже известные читателям друзья-охотники Иосиф Никитин и Александр Львов. После моих рассказов быстро закончили работу и под вечер мы приехали на просеку втроем. Они, полные азарта и страсти, а я просто, за компанию. Часа за полтора, убили по четыре рябчика без особых эмоций, а по принципу: пришел, увидел, выстрелил и в сумку.
Такая охота, как и много лет назад в Пуровской тайге, особого интереса не вызывала, кроме удовольствия от работы собаки да сознания того, что спаниель — хороший помощник и в лесу. Понимаю, насколько занимателен процесс умелого подманивания рябчика, но ведь доверчивая птица, обманутая свистком, иногда садится чуть ли не на голову охотника. Я со своей давней и твердой приверженностью к стрельбе только влет тогда окончательно отказался от осенне-зимней лесной охоты по перу на тетеревиных.
После Джойки у меня в течение двадцати лет жили поочередно спаниели Джек и Леда, вообще не видевшие боровой дичи, кроме весенних вальдшнепов. А вот с последней, Радой, довелось поохотиться на осенних тетеревов, но… в пойме. В 1996 году из-за неурожая ягод и бескормицы в лесах, косачи и тетерки с конца сентября переселились на луга, где клевали семена трав и почки тальника. Их было так много, что часто встречались стайки, сидящие на электропроводах, идущих над сенокосами.
Иногда тетерева вылетали, поднятые собакой из травы, словно дупеля и бекасы, иногда удавалось подходить к кормящимся на кустах. За два выхода мы взяли восемь штук. И замечу, что Радка работала по ним очень азартно, горячо исследовала наброды, яростно давила подранков, но не аппортировала.
Однажды я шел к небольшой протоке в надежде обнаружить уток, а мимо очень быстро пролетали два тетерева. Еле успел вскинуть ружье, но, как говорится, “обзадил” и “обнизил”. Дробь попала в живот ближе к хвосту. Это я понял сразу, когда увидел, что птица поджала лапы и учащенно замахала крыльями. Оба тетерева развернулись под прямым углом и скрылись в высоких густых тальниках, примыкающих к лесистой горе. Было до них метров 150. Мы долго ходили среди кустарника. Сначала я слышал шуршание подмерзших листьев под бегающей собакой, потом хлопанье крыльев и увидел, как тетерев вертикально, но тяжело взлетел и с трудом сел у вершины высокой ивы. Добить его было проще простого.
Поскольку другая птица по логике должна улететь в лес, я поднялся по склону. Там было несколько небольших ягодных полян, где Радка что-то учуяла и начала азартно искать, чуть ли не роя носом опавшие листья, как кабан. Из-под ольховника спугнула пару рябчиков. Один тут же сел на куст в каких-то полутора метрах над землей. После выстрела она подбежала к нему, долго нюхала, но в зубы так и не взяла. Также получилось со вторым — нашла битого в кустах и встала над ним. Взять и принести заставить не смог.
Апофеозом той охоты стала добыча глухаря. Он сидел на обочине лесной дороги. “Морализовать” — бить не бить сидящего — не было времени, да и кусты кругом, влет можно не взять. Выстрелил в него рябчиковой «семеркой” метров за двадцать. Сильная птица забилась на земле. Радка подскакала галопом и в полторы минуты задавила почти равный ей по размеру трофей. Вид у нее после этого был вполне разбойничий: блестящие глаза, кровь и перья на морде. Тащить его в отличие от тетеревов и рябчиков она пыталась, но еле сдвинула с места.
Подтверждая в заключение свое отношение к описанным видам лесных охот: красиво, занимательно, эмоционально, но не спортивно по стрельбе, и показав полную пригодность и полезность на них спаниелей, я оставляю за собой мечту о неосвоенной пока, будем считать, резервной для меня и Радки летне-осенней лесной охоте по тетеревиным выводкам. Вот где самые немыслимые ракурсы стрельбы для охотника и хитросплетения набродов для спаниеля. Если Бог даст испытать-обязательно постараюсь поделиться ощущениями.
Окончание следует…
