Отправляемся в Игрим-пауль. Теперь у нас в гребях сидят старик и девушка — вогулы. Старик высокий, с большой головой, покрытой всклоченными седоватыми волосами, лицо его русского типа, обрамлено небольшою седенькою бородкой, усыпанною табаком; он в длинной красной рубахе с большими черными цветами, ворот которой открыт, показывая нам его широкую, грязную, с белыми шрамами от расчесов, грудь; на лбу у него полоса шириною около вершка из собольей шкуры, в которой, соответственно глазам, прорезаны отверстия и вставлены стекла это пародия на очки, но он эти самодельные очки не променяет на наши хорошие консервы, во-первых, потому, что они прочны, и, во-вторых, для него они практичны: они прекрасно защищают его глаза от дыма, вред которого многие из вогулов давно уже поняли. Девушка в красной с желтыми и синими цветами рубахе, она русая, с узкими серыми глазами и с широким приплюснутым носом, она ежеминутно почесывает голову, доставая оттуда насекомых и кладя их в рот; воротник ее рубахи раскрыт, показывая нитку бус с небольшим медным крестом посредине; на ее пальцах, по крайней мере, десятка два медных колец, ее косы тоже унизаны кольцами и медными цепочками, которые при каждом ее движении звенят, доставляя ей удовольствие — при каждом звоне цепочек на ее губах появлялась улыбка.
Нам надоедает лежать в душной крытой лодке, и мы вылезаем на ее крышу; на песчаном пологом берегу, поросшем березняком, стоят три вогульских неводных парома, вогулы тут же, на песке, отдыхают, а тут, недалеко от них, сидят на бревне двое вогулов и от нечего делать отыскивают друг у друга насекомых; около их ног лежат собаки, немного дальше дремлют коровы, а там на водопой пришли лошади, и из-за кустов ивняка обрисовываются юрты — это Игрим-пауль.
Заходим в юрты, слепой старик-вогул качает ребенка в берестяной зыбке, устроенной так, что ребенок в ней имеет полусидячее положение. Спрашиваем старика о подводе, оказывается, все выехали на неводьбу и только остались женщины да мужчины, приехавшие из других юрт; заходим в другую юрту, отворяем дверь, но наш путь загораживает большая пестрая корова — она стоит поперек избы, привязанная к стене за рога; молодая вогулка ее доит в грязный чуман-подойник, в юрте дымно, грязно и кучи экскрементов коровы, но это не стойло, это жилье человека, и корова настолько привыкла к нему, что в определенное время она подходит к дверям, отворяет их рогами и заходит; вогулка, быстро бросая всякую работу, привязывает ее и начинает доить, а иначе корова преспокойно ляжет тут спать, заняв своею тушею всю маленькую юрту вогула.
Наконец, мы находим этих приехавших вогулов, один из них оказывается еще нашим знакомым, он с реки Сыгва, притока Сосьвы, или, как ее просто именуют, Ляпина.
— Вот, говорили, что подвод нет, — обращаемся мы к нашему знакомому уже в лодке.
— Пудвод нету, мы чужой юрта, а нада везти, то есаул драть будет, — ответил он.
Оказывается, что вогулы этих юрт поставили дело земской гоньбы так, что кто бы ни приехал к ним на лето из других юрт, обязан отбывать подводу, в противном случае они накормят его «березовой кашей», а сами между тем чем-нибудь занимаются. Есаулом вогулы называют десятников.
На пути нам попадаются рыболовные пески, мы заезжаем, перед нами несколько деревянных ветхих зданий, расположенных на довольно живописном месте, окруженных, с одной стороны, хвойным лесом, с другой — кустами черемухи; этот песок принадлежит березовским мещанам, они братья, но имеют каждый свое заведение, которое состоит из склада для рыбы, амбара и сарая для засолки рыбы; склад для готовой засоленной рыбы составляет обыкновенный старый амбар без пола и потолка, с одной крышей, покрытой берестом; вместо пола настланы тальниковые ветви, они от стекающего рассола в беспорядке сваленной на них рыбы мокры, грязны до невозможности; тут, в углу, рядом с кадкой смолы, стоит в железном сосуде рыбий жир, довольно мутный; сарай для приготовления рыбы тоже деревянный, крыша его с одной стороны закрыта берестом, с другой же просто только перекладинами, почему от проникающего в это отверстие дождя на песчаном полу стоят лывы грязи; под самой крышей висят, просушиваются для копчения, сельди, около стены бочонки с готовыми уже сельдями лежат отчасти в порядке. Нам показывают на вогульскую юрту, говоря: «Это кухня». Мы заглядываем в нее — обыкновенная деревянная тесная вогульская юрта без окна и крыши, посредине пола — очаг, около стен разостланы оленьи шкуры — это помещение для рабочих; печь стоит позади юрты под открытым небом, она обыкновенная, вогульская, и сделана из ивовых палок, обмазанных глиной, на высоких подмостках, формою своей она напоминает наши русские печи. Покончив с осмотром у одного брата, мы отправляемся с гою же целию к другому; здесь та же картина, а в сарае для приготовления рыбы еше хуже, и эту картину я считаю не вправе показывать вам, читатель, из боязни, что некоторые торговцы нашими вкусными сельдями потерпят, пожалуй, убыток, так как, вероятно, многие после этого не станут покупать эту лакомую рыбу, если узнают, что при заготовке сельди в бочонках вогулы вместо того, чтобы растолочь корицу в ступе, прямо разжевывают ее во рту и выплевывают в бочонок. Эту картину нам пришлось наблюдать в Анья-пауле.
Окончив осмотр этого заведения, мы отправляемся далее; вот перед нами береговой песчаный склон, поросший жидким хвойным лесом и с краю опушенный ивняком, а там, далее, за мелким березняком, виднеются два чума. По реке плывут с неводьбы вогулы, и мы вместе с ними пристаем к берегу. Наше обоняние поражает страшная вонь разлагающегося трупа; мы смотрим по сторонам, заглядываем в чум, но ничего не находим; наконец наше внимание привлекает старое дно лодки в форме узкого длинного корыта, заглядываем в него. Обычная вещь: в нем гниют отбросы рыбы — это будущий рыбий жир.
Из этих юрт, Мало-Сосьвинских, мы едем в Люликар-пауль, где тоже есть рыболовное заведение купца П. Н-о; это длинный деревянный амбар с тремя отделениями, при входе в который мы встречаем (на улице) полубочье с кишками рыбы для жира, довольно-таки уже разложившимися, два больших грязных чана и у дверей лыву грязи; заходим в самый амбар, перед нами первое отделение для засолки рыбы, рабочий стол в нем грязен и, вероятно, никогда не видал ножа; мод столом мокрый сор с завалившеюся рыбою, грязный чан с рассолом; во втором отделении — грязные до невозможности бочки и куча рыбы, сваленной на сгнившее сено, в третьем — то же… в общем, картина неутешительная. Здесь же оказывается и еще заведение м-на Б.; в сравнении с купцом Н-м у него, можно сказать, довольно чисто…
Лай собак, этих вечных спутников вогулов, известил нас, что мы приехали на станцию Люликар-пауль 2-й. Одиннадцать часов ночи, мы выходим из каюка, песчаный берег освещается бледной луной, несколько юрт сливаются с темным фоном увала, покрытым лесом, и отделяются от этой черной высокой стены большим серым пятном, из трубы чувала одной юрты вылетают искры, мы заходим в нее, в чувале пылает огонь, освещая внутренность юрты красноватым светом; молодой вогул с длинными, чуть не до пят, косами режет ржаной хлеб и кладет на маленький столик, служащий и скамьею; вогулка из большого котла накладывает в корытце сельди, вот поставили его на стол, уселись вокруг него и начали есть, беря рыбу руками из корыта и выплевывая туда косточки; наконец, они покончили с рыбой, вогулка наливает в корыто ухи, растирает кости с нею большой самодельной деревянной ложкой, и снова едят… Ужин кончен, мы из любопытства заглядываем в корыто: от ведра ухи и, по крайней мере, полупуда сельдей осталось только одно чистое дно корыта… ни косточки — все в желудке двух вогулов.
Заходим в другую юрту, здесь оказывается наш знакомый.
— А!.. Тимофей!.. Пайся, рума, — приветствую я его.
— Здрастай… здрастай… — снисходительно отвечает он, продолжая свой прерванный нашим приходом ужин.
— Ну, Тимофей, как живешь, — продолжаю я, осматривая мизерную лачужку.
— Никак не живу…
— Как так! Здоров?..
— Пошто здорова… каша есть… макса болит…
— Старик, видишь, стал, кашель есть, брюхо болит, надо лечиться, — сказал я, желая утешить старика.
— Но… старик! — осердился он, — молодой была — не лечит.
— Так я говорю: лекарство надо…
— Како лекарство… — недовольным тоном начал он, — лекарр даст пирожка, какой толк мало, надо много… знаешь «манзя» (так называют себя вогулы в отличие от остяков), много надо, много мало, мало емас. Какая лешак!.. Даст пирожка пять-шесть; один ешь, говорит, день (Выходит, что даст-де, мол, фельдшер несколько порошков, да и велит есть их по одному в день).
В это время приходят ямщики и торопят нас ехать, мы снова забираемся в лодку и снова спим, убаюканные легкой качкой; таким образом проплываем станции Резим-пауль и юрты ляпинских вогулов; вогулы, воспользовавшись нашим сном, везли плохо, так что в Чуенель-пауль мы приезжаем поздно утром. Чуенель-пауль стоит на низменном берегу, поросшем одним только ивняком, его юрты невзрачны, дряхлы, покосившиеся; лес здесь далеко отошел «на материк» и чуть виден на горизонте, чем и объясняется бедность селения.
Когда мы вышли из лодки, то несколько вогулов умывались из грязных чуманов. причем грязная вода с их рук и липа стекала всецело обратно в чуман; мужчины окончили мыться и к тем же чуманам подходят вогулки с тою же целью и умываются той же водой, а некоторые давно уже, вероятно, проснулись и сидят на «норымах» (род наших навесов, но только не защищенных ни с которой стороны), приготовляя «юколу», для чего они распарывают рыбу через спинку таким образом, чтобы, выворотив внутренностью наружу, брюшко при этом осталось цело, а в хвосте получилось отверстие, в которое продевается тонкая длинная палочка; нанизанные на такой палочке сельди, штук до сотни, выветриваются и коптятся над очагом; это и будет «юкола», самая же палочка с сельдями на ней называется нор.
Напившись здесь чая, мы отправились дальше. Перед нами юрты Малеевские и в них рыболовное заведение березовского мешанина С. Ш-ва; мы заглядываем в него и первое, что нам бросается в глаза, это бочки из-под керосина; заглядываем в них — там рассол и рыба; дальше грязный рабочий стол, под ним набросанная рыба, а у дверей снаружи — куча отбросов, издающих порядочную вонь.
Идем далее: вогулка стоит около костра и мешает что-то в котле. Оказывается, что никуда не нужный рассол из-под рыбы у промышленников вогулы берут себе, выпаривают, снова промывают, опять выпаривают и получают соль.
Наконец мы в Шайтанских — это последняя станция на пути в город Березов; наше внимание привлекает хорошая русская изба с тремя большими окнами; мы заходим в нее, и какой резкий контраст с наружностью!.. Это обыкновенная вогульская юрта, такая же внутри грязная, закоптелая, как и все остальные, единственное исключение, которое мы здесь встречаем, это лубочные картины императора и хорошая столовая стеклянная лампа; все это доказывает, что здесь живут «подгородные люди», что в некоторых отношения они культурнее, чем те, которых мы видели выше.
Л. Кориков
«Сибирский листок», №76 (28 сент.) 1897 г.
