Северяне рассказывают

«Река Евра — своенравная и быстрая, с холодной коричневой водой. Летний запор ставился коллективно всеми мужчинами деревни. Каждая семья имела свой участок запора. Для установки запора готовили специальное желье из сосны высотой до семи метров. В воду через всю реку сначала вбивали толстые сваи, к которым привязывали сосновыми корнями длинные жерди в три ряда: два ряда из них были в воде, один — над водой. Желье корнями сплетали вместе, получались своего рода щиты. Вот эти щиты и надо было привязывать под водой к жердям. Для этого нужно было обладать силой, здоровьем и умением. Не каждый мужчина мог нырять и работать под водой без каких-либо масок, иногда не обходилось и без беды. Задолго до установки запора выбирались молодые и здоровые парни, мужчины, которые готовились в качестве ныряльщиков. Одновременно в воду ныряли трое-четверо, тянули за собой щит и очень быстро, ловко и крепко должны были привязать его под водой. Одни выплывали, ныряли другие. Так устанавливался летний запор. Специально оставляли часть реки у берега, до двух метров шириной, незагороженной. Тут, на берегу, убивали петуха или овцу, пускали кровь жертвы, говоря: «Водяной, мы тебе даем кровь, ты нам дай рыбу». Только после этого ритуала ставился последний щит. Вдоль всего запора от одного берега до другого устанавливалась лава, по которой ходили, когда ставили и вынимали морды.

После ныряния в воду ныряльщики грелись в специально натопленной бане. По окончании всех работ мужчины пили брагу. Женщин на запор не пускали».

(Записано в пос. Дальний в 1984 г. от манси Молоткова Кирилла Васильевича)

«В годы Отечественной войны рыбу в р. Евре ловили женщины и подростки. Вот одна из бригад того времени: Сафронова Лукерья Ивановна — бригадир и башлык, Чейметова Оля (14 лет), Конзынов Коля (14-15 лет), Кентина Настя (15 лет) — члены бригады. Ловили в устье Евры, отвозили на пятый поселок на гребях, а оттуда везли соль.

Отец мой, кондинский манси Чейметов Иван Кириллович, инвалид Отечественной войны, с юных лет был охотником. Он промышлял белок, лисиц, лосей. В 18 км от деревни Евра, где мы жили, дедушка Кирилл Гаврилович и его сын Николай на речке Вына построили зимовье. Как-то отец добыл огромного лося и мешок разной рыбы. Он оставил мясо в амбарушке на курьих ножках у зимовья, сам пошел в Евру за лошадью. Запряг колхозного Лысанка в дровни, взял с собой меня, завернул в тулуп, посадил сзади на дровни и поехал, напевая песни. Приехали в зимовье. Я залезла в амбарушку на высоких ножках. Мне все казалось очень интересным в лесу, в зимовье — в то время мне было всего семь лет.

Отец нагрузил дровни мясом лося, рыбой, спросил меня: «Ты одна доедешь до дому?». Я ответила: «А что делать? Ты же должен остаться здесь, тебе нельзя ехать домой».

Надо было торопиться, время близилось к вечеру. Села я на дровни и поехала. Лошадь начала свой ход с тихого шага, затем быстрее и пошла рысцой. Так и ехала я на этой лошадке. На пути была гора. Лошадь хорошо шла в гору. Вот уже и кончается подъем. Но тут-то и случилась непоправимая беда: лопнул гуж у хомута. Лошадь остановилась.

Я подошла к лошади, обняла ее голову, а сама заплакала горькими слезами. Мне — семилетней девочке — было очень досадно, что я не знала, что делать. Слезы лились по щекам ручьями, а Лысанка терся своей мордой о мое лицо, головой подталкивал меня к хомуту, давая понять, что надо что-то придумывать. Уже холодно стало, конь начал переступать с ноги на ногу. Тут я увидела вожжи. Они были связаны из чересседельников. Я отвязала один чересседельник и им, как могла, связала дугу с хомутом.

Лысанка пошел, осторожно ступая, как бы пробовал прочность моего «ремонта». Убедившись, что сделано прочно, конь пошел быстрее, потом рысцой, часто оглядываясь, проверяя: сижу ли я на дровнях. Я начала петь что-то, чтобы конь слышал мой голос.

Приехали домой поздно. Я очень замерзла. Взрослые, когда начали распрягать лошадь, долго не могли распутать завязанный мной чересседельник».

(Записано в д. Половинка в 1984 г. от манси Чейметовой Ольги Ивановны, 1927 года рождения, бывшей учительницы)

«Вернувшись с войны, как бывший рыбак, я сразу же возглавил рыболовецкую бригаду колхоза им. 1-е Мая в Сатыге. Ловили язя, щуку, окуня, чебака. Другие рыбы, как и теперь, в р. Евре не ловились. Один-единственный раз в невод попал осетр. Все удивлялись, как он попал в Туман?

В первые годы после войны рыбалка была очень трудной: никакой техники, все вручную, сами же рыбаки на гребях отвозили добытую рыбу на приемные пункты. Из Сатыги рыбу в соленом виде увозил пароход «Гашунин». Рыбаками в основном были подростки. Но и в этих условиях план рыбодобычи выполняли на 200 и более процентов. Бригада была передовой во всем округе, о ней говорили по окружному радио.

В зимнее время в основном охотился. До зимовья охотников отвозили на лошадях. В тайге бывали по 20-30 дней. Охотился главным образом на лосей и соболей. За выполнение плана пушнины получал денежные премии. Когда охотники уходили из зимовья домой, обязательно оставляли в избушке соль, спички, сухари, дрова и бересту. Таков был таежный закон».

(Записано в 1984 г. от манси Ивана Митрофановича Конзынова, 1916 года рождения в пос. Дальний Кондинского района. Родился и вырос в д. Евра)

Записано Е.А. Кузаковой