Валерий Белобородов
В предлагаемой статье рассмотрены перипетий коллективизации сельского хозяйства в селе Локосово Сургутского района. Описываемая история образования и распада колхозов, столкновения интересов разных групп населения села, доведенного до возникновения судебного процесса, получила большевистскую трактовку в литературе и представлялась в политических изданиях как пример кулацкой тактики сопротивления коллективизации.
В статье анализируются материалы двух формально уголовных, а по существу политических дел, рассмотренных Остяко-Вогульским окружным судом в 1933 и 1934 годах, собранные в объемистом, почти в 400 листов деле №38 Государственного архива Югры.
В начале 30-х годов локосовская жизнь породила несколько уголовных процессов, касаться которых мы не будем. Разбирая обстоятельства одного из них, сургутский районный прокурор Фертиков (ни в одном из документов дела не указаны хотя бы его инициалы) получил сразу несколько письменных обращений, указывающих на то, что в селе якобы достигла острой стадии классовая борьба между местным кулачеством и беднотой на почве колхозного строительства. Прокурор проявил живейший интерес к этим сигналам и, «учитывая сложность данного дела, требующего высокой квалификации при ведении следствия», принял его к своему личному рассмотрению.
Чтобы читатель сам мог судить о весомости этих исходных обвинительных материалов, приводим их полностью.
Марш энтузиастов…
Акт от 19 февраля 1933 г. Составлен секретарем Локосовской партгруппы Власовым П. Еф. в присутствии заместителя председателя тузсовета Путолина и уполномоченного Сургутского райкома ВКП(б) Вторушина и кандидата ВКП(б) Ульянова Д. Сего числа мной, секретарем партгруппы Власовым был назначен сбор бедняцкого собрания, на которое пришел не приглашенный Кондаков Василий Яковлевич в пьяном виде, который сразу заявил мне, Власову, что ты кого собираешь, каку бедноту и с кем хочешь решать вопросы, и который сказал, что как вы не решайте, но по-вашему не будет, а будет по-нашему. Говорит, подождите, вперед посмотрим. Чем-то стращает, который был настроен кулаками и сам Кондаков имеет крепкое хозяйство.
Докладная записка
прокурору Фертикову от члена правления Локосовского кооператива Ульянова4 в том, что 23 II-33 г. проходило заседание правления колхоза, где мной был поставлен вопрос о вычищении Трифонова Г. из колхоза как зажиточного, где выступали члены колхоза Кондаков Александр и Кондаков Иван, что давайте нам матерьялы все, кто и как перевел Трифонова в зажиточные, и также ранее были вычищены Кузнецов В. и Кузнецов Алек., и говорят, что надо потребовать все матерьялы от с/совета и направить прямо в округ специально своего колхозника, а в Сургуте делать нечего. А также, что все время вычищают из колхоза, где не дают работать колхозу, будем жаловаться, что самых работников вычищают, а вся эта беднота [1 нрзб.] приходит, а ничего не знает, а если правление колхоза станет назначать куда-либо, то никто не подчиняется из средняков, а кому куда захочется.
24/П-ЗЗ г.
Докладная записка участковому прокурору
В колхозе зажиточная часть засела и ведет разлагательскую линию. Кондаков Александр, Трифонов Гаврил. В январе месяце мною получено было распоряжение о том, чтоб все колхозы сдавали сырье через контрактацию, после чего эта группа прибежала ко мне с криком с шумом что вы делаете обдираете колхоз задушили. Кроме того Кондаков Алекс, выдавал справки вычищенным зажиточным что они средняки когда сельсоветом последние отнесены к зажиточным.
2 4 /I I 33 г. Власов.
Докладная записка прокурору Фертикову от председателя Локосовского т/совета Путолина Ильи в том что ко мне пришли в т/совет в декабре месяце 32 г. Кузнецов В. и Кузнецов Алекс, с требованием и с грубостью и с запугиванием меня, что какие мы кулаки, а после этого в январе месяце 33 г. пришли ко мне и стали меня чтобы я их защищал и ходатайствовал.
[без даты] Путолин
Докладная записка прокурору Фертикову от председателя Локосовского т/совета Мумракова Григорья
По приезду меня в Локосово я стал на квартиру к Трифонову Гаврилу где Трифонова семья ко мне относятся так что вы туземцы заразные и не пускают к печке и не дают ничего даже чугуна не дают сварить, а также предлагают уходить с квартиры, ищите другую. А Трифонов является зажиточным по спискам т/совета все выходки Трифонова кулацкие, а также Трифонова не хочет разговаривать с моей женой что не спросит у Трифоновой та даже не отвечает.
Мумраков
А еще добавляю что Трифонов говорит мне что мне не надо никаких квартирантов а также и ваших денег я без вас проживу.
[без даты]
16 марта 1933 г. прокурор, «рассмотрев следственный материал по вопросу организованной травли и издевательств над выдвиженцами представителями власти туземцами и по вопросу организации лжеколхоза для дискредитирования колхозного строительства кулацко-зажиточной частью населения с. Локосовского», нашел, что «кулачеству удавалось срывать ряд хозяйственно-политических кампаний… уничтожать стадо тягловой силы, терроризировать бедноту, использовать средства КОВ в своих классовых интересах и подавить в 1931 году бедняцкую артель «Прогресс», и постановил привлечь к следствию в качестве обвиняемых Кузнецова Василия Васильевича, Кузнецова Александра Васильевича, Трифонова Гавриила Николаевича, Кондакова Александра Егоровича, Кондакова Василия Яковлевича, Кондакова Дмитрия Васильевича и Кондакова Николая Егоровича. Позднее к этому списку прибавились Кондаковы Петр Васильевич и Иван Егорович, Тверитин Михаил Павлович и Трифонова Анна Павловна. Днем раньше была произведена опись имущества обвиняемых, а 17 марта они по постановлению того же прокурора Фертикова взяты под арест и препровождены в Сургут.
18 марта Фертиков постановил: жену Г.Н. Трифонова Анну Павловну на том основании, что она будто бы после описи имущества семьи стала «умышленно портить домашнюю обстановку с целью приведения в негодность всего помещения», выселить из ее собственного дома с предоставлением квартиры в доме уже арестованного В.В. Кузнецова, а все описанное имущество Трифоновых передать на хранение в туземный совет.
А следом созрело и обвинительное заключение, в котором собранные материалы интерпретировались еще более устрашающе. Цитирую:
«…в с. Локосово классовая борьба достигла высших пределов, а руководство этой борьбой как со стороны туземного совета, так и кандидатской группы возглавлено не было, районные организации в этом деле были нейтральны, ввиду чего бывшим собственникам рыбных угодий и лесных кедровых массивов кулакам местно природным жителям села Локосово удавалось производить террористические действия над беднотой, издеваться над туземцами и использовать колхозное строительство в своих классовых интересах. Основной целью организованной контрреволюционной группы было замедлить реконструкцию рыбацко-промыслового хозяйства севера, сдержать волну коллективизации, развязать национальную вражду, парализовать активность не только туземцев, а вообще батрацко-бедняцкие массы населения, жить за счет эксплоатации, быть, как при старом строе, полными хозяевами на селе, и эти действия кулаки успешно проводили в жизнь».
Страшно? Еще как! Коротко говоря, прокурор, подводя всех обвиняемых под недоброй памяти 58-ю статью Уголовного кодекса, явно перестарался по части нагнетания страха. Но давайте, наконец, от прокурорского политического суесловия перейдем к конкретике и взглянем на лица обвиняемых — кто же эти фанатики-революционеры, поставившие своей целью погубить молодую республику Советов?
«Контра»
Все 11 — коренные сибирские крестьяне — самая неподатливая на внешние воздействия, консервативная часть местного населения, причем девять из них — локосовские старожилы, связанные родственными отношениями. Что характерно для них, так это многодетность, малограмотность, трудолюбие, хорошее владение навыками крестьянского труда, знание промысловых угодий и родственная сплоченность.
Большая часть обвиняемых принадлежала к двум локосовским семьям — Василия Михайловича Кузнецова и Василия Дмитриевича Кондакова, первый был женат на сестре второго. Обе эти семьи, никогда не прибегавшие к найму работников со стороны, не торговавшие, начали подниматься экономически только тогда, когда подросли и стали помощниками отцам сыновья.
Итак, представим обвиняемых.
Кузнецов Александр Васильевич. Родился в 1891 году. Окончил сельскую школу. В составе семьи — жена и шестеро детей в возрасте от 3 месяцев до 14 лет (самое время для подпольной контрреволюционной деятельности!). До 1914 г. жил с отцом, в летнее время занимались рыболовством, зимами отец охотничал, остальные члены семьи заготавливали пароходские дрова. Семья отца имела 5 рабочих лошадей и четверых подростков, 4-5 коров, невод в 70 саженей и от 15 до 23 соровых сетей. Дома построили собственными силами, так как «хорошо работали и без эксплоатации и торговли, к тому же не пьянствовали, скапливали средства и построили, начиная с 1914 по 1925 г., четыре крестовые дома 10×11 аршин и два дома были выстроены до 1914 г.».
В 1914 г. отделился от отца, получил дом, одну лошадь, одну корову. До 1918 г. рыбачил в составе артели, состоявшей из родственников, затем от рыболовства отошел и поступил на водный транспорт гребцом, а в первой половине 20-х гг. был назначен обстановочным старшиной. 8 апреля 1924 г. участковый десятник С.А. Веселовский писал начальнику Нарымской дистанции водного пути, что, уезжая на новое место службы, он рекомендует на свое место гребца Кузнецова А.В. как «гражданина честнейших правил, неусыпного труженика с практическим знанием дела, обстановки фарватера…». В 1932 г. А.В. Кузнецов получил от дистанции водного пути за усердную работу премию 75 р.
В начале июля 1933 г. на суде Александр Васильевич показывал: «В 1928 г. имел две лошади, две коровы. В колхоз сдал 2 лошади, 1 корову и 1 нетель, ежегодно сдавал в контрактацию по одной скотине». По-видимому, в 1931 г. был лишен избирательных прав, что стало основанием для исключения из колхоза и наложения на него как единоличника туземным советом «твердого задания» по добыче рыбы, но в феврале 1932 г. из списков «лишенцев» исключен решением райисполкома, а 7 марта 1932 г. заместитель председателя Сургутского межрайсоюза выдал ему справку о том, что он «как восстановленный в избирательных правах может состоять членом колхоза».
В судебном деле А.В. Кузнецов числится как «выходец из кулацкой семьи, держащей хозяйство на уровне зажиточного». Но вот что было у него описано 15 марта 1933 г.: дом крестовый (три комнаты и кухня), амбар, крытый тесом, кобыла, корова, самовар белый, 2 перины, машинка швейная ножная, 4 подушки, пиджак «стеженый» суконный, зеркало «стеновое», 2 ружья — шомпольное и бердана. Было за что бороться!
Кузнецов Василий Васильевич. Родился в 1897 г. Окончил сельское училище. В семье — жена и пятеро детей в возрасте от 7 месяцев до 13 лет. Описанное имущество почти то же, что у брата: дом, амбар, лошадь, корова, бык, телка, теленок, два зеркала, стенные часы, железная кровать, перина, 4 подушки, машина швейная ручная, 4 больших клеенки, диван, два ружья.
На допросе 17 марта 1933 г. сообщил, что после смерти отца в 1926 г. семейный невод остался у него, но он им не пользовался и в 1928 г., при организации уставной артели, сдал его в артель. Невод уже около двух лет находился в артели, но в 1930 г. Локосовский туземный совет лишил В.В. Кузнецова права голоса за то, что он имел невод в прошлом, а также держал в собственном доме квартирантов. После этого он был «вычищен» из колхоза. Василий Васильевич обратился в Сургутский райисполком с заявлением, в котором сообщал, что неводом с 1926 г. не пользовался, а работал в составе сетной артели и что квартирантов к нему вселял туземный совет, невзирая на состав семьи в 8 человек. Исполком отменил решение тузсовета.
Но преследования со стороны тузсовета на этом не закончились. В.В. Кузнецов был вынужден снова обратиться в райисполком, «…прошу разобрать мое заявление и прилагаемые справки, — писал он, — и снять с меня это позорное пятно, которое брошено на меня ложно, чтоб я мог выполнять честно своим трудом дальше и приносить пользу рабоче-крестьянской власти». Заявление было сопровождено справками от председателя колхоза Гр. Питухина в том, что Кузнецов «был всегда примерным работником, никогда от работ не отказывался», от группы односельчан — в том, что никогда рабочих не держал. Засвидетельствовать подписи локосовцев, давших справки, туземный совет отказался.
Под стать Кузнецовым были и другие обвиняемые — такие же крестьяне, чье благосостояние обеспечивалось исключительно их собственным трудом. Скажем о них более кратко.
Братья Дмитрий Васильевич и Петр Васильевич Кондаковы — сыновья Василия Дмитриевича Кондакова, 64-летнего сторожа пункта госторга, который, будучи допрошенным прокурором в качестве свидетеля 13 марта 1933 г., рассказывал: «Остался от отца 17 лет, жил в старой худенькой избенке. К 1914 г. поднялись сыновья (четверо), работали в своем хозяйстве. Добывали рыбу и сдавали сургутским и тобольским купцам, а когда организовалась кооперация — туда. Имели 10 рабочих лошадей, 3 коровы, ручной невод 70 саженей, в 1931 г. сдал его в артель… Работал вместе с Кузнецовым Василием Михайловичем, имевшим такой же невод. Рабочих рук было своих 9 человек (сам и 4 сына, Кузнецов и 3 сына). Работали совместно примерно с 1914 по 1928 г.».
Дмитрий Васильевич родился в 1892 г., из хозяйства отца выделился в 1918 или 1919 г., собственного невода не имел. В семье у него было четверо детей — от 5 месяцев до 11 лет. Его брат Петр Васильевич (род. в 1897 г.) окончил три класса сельского училища, имел пятерых малолетних детей.
Их двоюродные братья Александр, Иван и Николай Егоровичи Кондаковы также коренные локосовцы, младшему из них, Николаю, на момент возбуждения уголовного дела было всего 17 лет. Александр с 22 августа 1932 по 11 февраля 1933 г. был председателем колхоза им. Молотова. Средний из братьев Иван в 1927-1929 гг. служил в армии в Ленинграде.
Любопытен ход прокурорской мысли в отношении этих трех братьев: «Владелец невода Кондаков Василий Дмитриевич брату своему Егору Дмитриевичу предоставлял исключение и в невод брал по два и по три человека по мере подрастания сыновей. Благодаря этому Егор Дмитриевич довел свое хозяйство до категории зажиточного. Следовательно, подсудимые Кондаковы Александр, Иван и Николай Егоровичи относятся к категории зажиточных, поскольку живут все вместе с отцом». (Читайте: «У нас пролетарское государство, и зажиточные нам не нужны»).
Их родственник 37-летний Василий Яковлевич Кондаков — уроженец Локосова, малограмотный, в семье 7 человек. Середняк. На допросе сообщил о себе: «Отец был бедняк. Когда трое братьев стали самостоятельными, к 1914 г. имели уже трех лошадей, двух-трех коров, небольшой невод около 50 саженей, режевки и сети. Работали сами, никого не нанимали… В колхоз вступил в 1929 г. …».
Трифоновы Гавриил Николаевич и Анна Павловна — уроженцы д. Ново-Ильинка Томской губернии. Переселились в Сургутский уезд в 1912 г., в Локосово — в 1924-м. По словам Г.Н. Трифонова, отец не наделил его имуществом, и хозяйство он стал заводить с первой сети, затем купил нетель. До 1920 г. жил на квартирах, в 1924 г. купил дом, дал за него лошадь и корову. Работал сторожем-бакенщиком на Оби, а с 1924 г. — старшиной пароходной речной обстановки. Был в Локосове председателем маслодельной артели, председателем комитета общественной взаимопомощи, членом правления интегрального кооператива, ответственным исполнителем по рыбозаготовкам. Заведовал хозяйством колхоза имени Молотова. «В феврале 33 г., — сообщал он на допросе, — исключен из колхоза по нажиму туземного совета, который представляли на заседании правления Путолин и Ульянов. Правление не соглашалось, но подчинилось тузсовету» (Оказывается, не прав был прокурор, когда писал, что тузсовет «не руководил классовой борьбой»).
Жена Г.Н. Трифонова Анна Павловна привлечена к уголовной ответственности за «травлю в течение полуторых месяцев семьи квартиранта Мумракова, кооптированного в феврале 1933 г. председателем Локосовского тузсовета». На следствии вину свою отрицала, говорила, что все пункты обвинения выдуманные.
И последний из обвиняемых — Михаил Павлович Тверитин, коренной локосовский житель, отец шестерых детей (старшему 16 лет), середняк. В 1916-1918 гг. служил псаломщиком местной Богоявленской церкви, за что лишался избирательных прав, но в апреле 1929 г. Тобольским окрисполкомом восстановлен. К моменту вступления в колхоз в 1929 г. имел трех лошадей, двух коров — всех, за исключением одной коровы, отдал в колхоз. В 1931 г. исключен из колхоза и больше в него не вступал.
Простенько и со вкусом
Посмотрим теперь, как аргументировалось обвинение. Это был еще не 37-й год, а только 33-й, и требовалось доказательство вины.
Обвинение первое: Кузнецовы и Кондаковы, бесспорно, кулаки, так как «эксплуатировали чужой труд». Средство эксплуатации — их 70-саженные невода, которыми облавливались рыбные угодья, называемые «полами». Полов было три, за ними закрепились названия — Кондаковский, Кузнецовский и Деревенский. Владельцы неводов иногда приглашали в артель односельчан, не имевших своих орудий лова. Весь улов делился на равные паи по числу участников промысла, и еще один пай (иногда — полпая) причитался хозяину невода за его износ, так как невода хватало только на 2-3 рыболовных сезона. Такая практика была повсеместно распространена по Тобольскому Северу и считалась справедливой: за пользование неводом расплачивались все участники лова. Но по коммунистическим представлениям один лишний пай хозяину невода был чудовищной эксплуатацией чужого труда.
Хозяин одного из неводов Василий Дмитриевич Кондаков на допросе у прокурора 13 марта 1933 г. пояснял: «В разные годы, не помню когда, но на наших с Кузнецовым неводах действительно работали Саморуков Федор, Силин Александр, Силин Николай, Коротаев Иван, Коротаев Тихон, Летманов Иван, Першин Аверьян, Путолин Илья. Мы с Кузнецовым Василием [Михайловичем] первое время, приглашая посторонних граждан для таскания невода при ловле рыбы, брали один пай на два невода, так было до тех пор, пока мережа была дешевая, а как эта мережа стала дороже, то мы стали брать по одному паю на невод, этот пай полностью шел на амортизацию невода. На своих неводах мы больше паев никому не брали, паи попу, уряднику, фельдшеру, на веревки и т.д. выделяли с артельного невода, который взяла вся деревня, это дело было года 4 или 5 тому назад».
А вот что говорил на судебном заседании 1 июля 1933 г. обвиняемый Александр Васильевич Кузнецов: «Кузнецовский пол — самый плохой. На нем промышляли по 3 -4 невода совместно с Кондаковым Александром Ефимовичем, Силиным Николаем Николаевичем, Кузнецовым Григорием, Силиным Андреем и Кондаковым Василием Дмитриевичем, у них были свои невода. Ловили совместно и улов делили пополам, за невода брали ½ пая, но я рыбачил до 1918 г. Некоторые деревенские в невода не шли, а ловили сетями, добывали не меньше, чем неводом. Рыбу сдавали купцу. У живцов в зимнее время ловили так же, как и на полах».
Не беря во внимание всего этого, в обвинительном заключении прокурор утверждал: «…основные рыбные угодья — Кузнецовский, Деревенский и Кондаковский полы — находились в полном распоряжении этих двух кулаков, они являлись полными хозяевами находящейся в воде рыбы, а эти рыбные угодья являлись основным источником добычи средств для существования всего населения Локосова, но поскольку находились в частной собственности Кузнецовых и Кондаковых, то беднота полностью находилась от их в зависимости, к тому же за неимением средств была лишена возможности приобретать орудия лова, в связи с чем в разное время и разные годы все бедняцко-середняцкое население было вовлечено якобы на равных паях промышлять рыбу кузнецово-кондаковскими неводами».
В этой тираде прокурор проявил себя не как юрист, а как пропагандист. Он ложно утверждал, что рыбные угодья находились в частной собственности Кузнецовых и Кондаковых, что они были полными хозяевами рыбных стад, что паи были не равными, а «якобы» равными и что именно эти рыбные угодья и никакие другие составляли основу существования всего населения Локосова. Прокурором проигнорированы показания свидетелей и обвиняемых о том, что одно время жители Локосова имели невод в коллективной собственности, что ловля рыбы сетями приносила примерно такой же доход, как и неводьба в «полах», что, отдав свои невода в колхоз, их бывшие владельцы находили другие возможности поддерживать существование своих семей. «Кондаковы богатели не от пая, — говорил уже на втором судебном процессе в 1934 г. свидетель Саморуков, — а от рыбы, добываемой в других угодьях».
Обвинение второе: источником нетрудовых доходов были сдача внаем комнат в собственных домах. Здесь нужно пояснить, что еще задолго до Октябрьской революции расселение местным начальством по квартирам присланных на службу или в ссылку было в порядке вещей, продолжилась эта практика и в послереволюционное время. Добротные крестьянские так называемые «крестовые» дома — деревянные, одноэтажные — это далеко не то, что нынешние коттеджи, и жили в них семьи по 6-8 и более человек. Лишней жилплощади не было, и, тем не менее, зачастую в таких домах жили квартиранты — служащие, учителя. Хозяевам приходилось потесниться.
Случались на этой почве и конфликты. Так, бывшая заместительница председателя туземного совета Анна Силина свидетельствовала: «Была выписана путевка квартиранту на квартиру в дом Кондакова Петра Васильевича. Он не пустил, заявив: «Мне сельсовет дом не строил, и у меня дом для себя только». За неподчинение тузсовету на него наложен штраф.
Один из таких, по существу бытовых, конфликтов послужил поводом для громкого политического обвинения. Приехал с семьей направленный председателем туземного совета Г.Е. Мумраков, принять квартирантов предложили Г.Н. Трифонову. Тот неохотно согласился, оговорив условие, что Мумраков будет сам обеспечиваться дровами и водой, так как лошадей хозяин сдал в колхоз. Условий председатель совета не выполнял — стали возникать трения, усилившиеся после того, как выяснилось, что члены семьи Мумракова больны туберкулезом, но при этом требуют обеспечивать их еще и посудой. Трифонов предложил Мумракову искать другую квартиру.
Когда стало раскручиваться «кулацкое дело», Мумраков принес прокурору докладную (см. начало статьи), вполне вероятно, что написанную по предложению Фертикова, а он уж нашел, как ею воспользоваться. Для начала послал фельдшера обследовать квартиру. Тот засвидетельствовал, что условия не вполне благоприятны, отметил, что все отверстия в перегородке между комнатами хозяев и квартирантов тщательно проконопачены. «Стадия туберкулеза для окружающих была опасна, — говорил впоследствии на суде фельдшер Зимин, — и это нормально, так как беречься от заразы нужно».
Прокурор, мысливший категориями классовой борьбы (может, он хотел отличиться?), 17 марта 1933 г. постановил взять Г.Н. Трифонова под арест по обвинению в «издевательстве над туземцами представителями власти с целью разжигания национальной вражды». Остается загадкой, как он умел устанавливать личные цели обвиняемых.
Конфликт между Трифоновыми и Мумраковыми был не единственным аргументом в пользу этого тезиса. В обвинительном заключении к судебному процессу 1933 г. есть целый раздел «Национальная политика и издевательство над туземцами», и в нем такие строки: «…в селе Локосовском, т.е. в центре туземного совета, проживает исключительно русское население и временно один туземец, председатель совета Путолин Илья Прохорович». И именно этот единственный туземец и был властью в русском селе и проводником политики государства в отношении зажиточного крестьянства, что не могло не вызвать недовольства. Малограмотный председатель совета был лишь исполнителем воли вышестоящих начальников, но именно он принимал решения о лишении избирательных прав, установлении «твердых заданий» и других притеснениях.
И вот еще случаи «издевательства над туземцами и национального гнета». На допросе у прокурора Путолин жаловался: «…после дачи твердых заданий Кузнецовы Василий и Александр прибегали один раз в тузсовет в январе 1933 г., в повышенном тоне кричали прямо на меня: «Какие мы кулаки, зачем нас обложил твердыми заданиями?». Но тут зашел секретарь ячейки Власов, и мы вместе стали давать им отпор… В конце января 1933 г. братья Кузнецовы пришли ко мне в тузсовет, выждали, когда я останусь один, и стали говорить: «Товарищ Путолин, ты сам хорошо знаешь, что мы бедняки, ведь мы вместе с тобой росли, играли. Давай, когда будут обсуждать наш вопрос на президиуме, то нас поддерживай». Мне просто не захотелось слушать, и я пошел домой, закрыв канцелярию».
Далее Путолин рассказывал, как счетовод тузсовета Кугаевский, зять А.В. Кузнецова, живший у тестя, пригласил его к себе на празднование годовщины Октябрьской революции. Вот как это зафиксировано прокурором. Они выпили уже по нескольку стаканов пива, когда пришел с рыбалки хозяин дома и стал приглашать Путолина к себе, а после угощения завел разговор о том, что на него в совете имеется материал по индивидуальному обложению. «Я вижу, — докладывал Путолин, — что этим приглашением в гости они используют мою слабость в интересах кулачества, превращают меня в своего агента, этим самым хотят использовать тузсовет в своих классовых интересах, сразу же от них пошел домой, а затем поставил вопрос перед секретарем ячейки, и он мне помог Кугаевского с работы счетовода убрать, больше случаев застращивания или уговаривания, приглашения в гости не было». Короче говоря, выпил, закусил и проявил классовую бдительность. Но согласитесь, читатель, что никакого запугивания в приведенном рассказе не видно.
И еще был случай. 20 марта 1933 г. Путолин пришел в дом Д.В. Кондакова, уже арестованного в то время, чтобы изъять имущество за неуплату налога. Изъятию подлежали перина и новое одеяло, но жена Кондакова пыталась отдать старое. Путолин потребовал новое, числящееся в описи. Тогда, как записано в составленном 26 марта 1933 г. прокурором Фертиковым протоколе, она достала из ящика новое одеяло и ударила им «туземца, председателя совета Путолина прямо по глазам, вследствие чего получилась даже припухлость век правого глаза». Если рассудить здраво, это еще невысокая плата за марионеточность, но за эту «припухлость» Х.В. Кондакова была осуждена на 5 лет.
Слова о спаивании и запугивании В.В. Кузнецов, допрошенный 17 марта 1933 г., назвал ложью. Не имея никаких доказательств обратного, прокурор писал в своем постановлении 11 апреля 1933 г., что группа кулаков «систематически издевалась над туземцами-выдвиженцами представителями власти Путолиным и семьей Мумракова». А на поверку выходит, что «межнациональный конфликт» провоцировала сама власть.
Используя подобным образом «туземцев-выдвиженцев», прокурор вряд ли думал о том, как они будут чувствовать себя в локосовском обществе после того, как он, сделав свое дело, уедет. А случилось так, что Мумраков «отказался совершенно работать на советской работе, ушел в юрты Панькины на промыслы», и на его место снова «поставлен» Путолин. Прокурор и этот факт не постеснялся использовать для обвинения.
Трое из представших перед судом — Д.В. Кондаков, А.Е. Кондаков и Г.Н. Трифонов — обвинялись также и во вредительстве. Они якобы «организовали работу по уничтожению стада лошадей». Тех лошадей, которых сами же отдали в колхоз.
Окончание следует…
