Публикуемые записки Ивана Лаврентьевича Худякова о его деятельности в должности заведующего красным чумом среди ханты рек Салым и Аган в Сургутском районе хранятся в его личном фонде в Сургутском городском архиве. Текст их несколько сокращен и выправлен в соответствии с нормами современного литературного языка.
Зимой 1929 года Тобольским окружкомом ВКП(б) я был переброшен председателем Сургутского райисполкома.
…В это время началось укрепление советской власти, восстановление народного хозяйства. В Сургуте были построены консервная фабрика (первым директором ее был Андрей Жернаков), районная больница, положено начало организации врачебной и хирургической помощи. В Угут по Югану заброшено больничное здание и построены больница, школа и интернат по линии Комитета Севера.
Работая председателем райисполкома, я убедился, что в глубинных национальных пунктах о советской власти националы мало имели понятия, так как в факториях работали «спецами» приказчики бывших купцов-эксплуататоров, которые имели связь с национальными родовыми феодалами и князьками, считали их главными поставщиками пушнины, через них и проводили национальную политику.
Хорошо помню такой случай: бедняк ненец Пяк не подчинился князьку Весо, а на попытку последнего подчинить его силой пригрозил князьку и его подручным винтовкой (винтовки завозились с патронами и продавались националам).
На фактории работали «спецами» Кузнецов Егор Афонасьевич, Панкин Андрей и другие. Князек Весо перед выездом на весеннюю ярмарку националов на факторию предварительно выехал с друзьями-спецами и договорился, что когда Пяк приедет на факторию, чтобы они его напоили вином. Кузнецов и Панкин так и сделали. Приехавший Весо с подручными связали Пяка, объявили сумасшедшим и отправили в Сургут. Его жену, детей и чум — словом, все хозяйство Весо влил в свое…
Мы поместили Пяка в больницу, приставили для ухода за ним комсомольца, владевшего ненецким языком. После трехмесячного пребывания в больнице было установлено, что Пяк в здравом уме и твердой памяти. Он рассказал о трагедии, происшедшей с ним, и просил отпустить в тундру… Не видя совершенно причин к содержанию его в больнице, ему разрешили пойти в тундру к семье.
Когда Пяк явился безоружный в тундру и потребовал у князька семью, чум и оленей, то его заковали в особую деревянную колодку… Когда я приехал на Аган с красным чумом и узнал об этом при выезде ненцев и князька на ярмарку, Пяк был освобожден от колодки, а Весо предложили возвратить ему семью, чум, оленей и винтовку — словом, освободить Пяка от феодальной зависимости. С Весо взяли обязательство не посягать на независимость бедняков, а то он будет найден в тундре и посажен в тюрьму. Эта бумажка подействовала, Пяк кочевал потом самостоятельным чумом и выезжал на ярмарки.
При организации Комитетом Севера красного чума в Сургутском районе я изъявил желание работать заведующим этой своеобразной избой- читальней для кочевого и полукочевого неграмотного национального населения. Красный чум организовывался Тобольским окроно, заведовал которым Носков, а заместителем его был уроженец села Реполова учитель Трусов Николай Степанович, он потом много лет работал в окружных организациях и в окрисполкоме, умер в 1960 году. Подчинялся красный чум Тобольскому Комитету Севера.
Задачей красных чумов было изучить традиции и обычаи национального населения глубинных пунктов, найти способы его культурного и материального обслуживания, сблизить с советской властью, так как до планомерной работы по разъяснению задач советской власти на этой «целине» пока не доходили руки.
Оснащение и оборудование красного чума составляли немая кинопередвижка, медпункт, слесарно-кузнечные инструменты, теплая палатка, орудия охоты и рыбной ловли, игрушки и книжки с картинками. Потом мной была приобретена для работы в летних условиях большая крытая лодка — «каюк» и оборудована под жилье.
В глубинных пунктах в то время были фактории ЦАТО, госторга и кооперации, и работавшие в них «спецы» извращали национальную политику советской власти и боялись, что красный чум разоблачит их методы.
В Сургут из Тобольска я приехал с частью оборудования в начале зимы 1930 года. Кроме меня, в штате красного чума были переводчик-массовик. акушерка, слесарь-кузнец и киномеханик. В Сургуте меня устроили на квартиру и дали работу в Доме туземца, уверив, что в Агане нет условий для работы зимой (квартир, транспорта и т.д.). В Доме туземца останавливались националы из приобских селений…
Когда командировали в мое распоряжение акушерку Елену Венгерскую, мы выехали на лошадях с кинопередвижкой. медикаментами и прочим по таежным селениям ханты реки Салым.
Приехали в юрты Совкунины. Ханты в это время варили проквашенное мясо лося, убитого в теплое время в тайге и доставленного санным путем на собаках. От варева исходил зловонный запах. Акушерку стошнило и вырвало, она отказалась работать и вернулась в Сургут. Пришлось всю работу взять на себя. Киноаппаратуру я освоил во время формирования красного чума в Тобольске, кузнечно-слесарным делом овладел еще раньше в армии, а диплом медика получил по окончании школы ротных фельдшеров.
Вскоре у ханты за мной закрепилось имя «Ванька-лекарь». И лечил я не только людей, но и котлы, чайники, ружья и другой немудреный хозяйственный инвентарь националов. Запаять дырявый котел или чайник, подчас единственный у семьи, в период охотничьего сезона, не выезжая для этого за десятки километров, было большим делом. И те, для кого был нежелателен приезд красного чума на Аган, пустили среди националов слух, что приедет человек в острой шапке со звездой во лбу (я носил буденовку) — «он будет вас лечить, учить и раскулачивать». С такой рекомендацией в июле 1931 года мы прибыли на реку Аган в юрты Интлетовы. В штате красного чума была еще переводчица ненка Айваседа Итыку (Мария) — студентка Ленинградского института народов Севера. Со мной приехала жена, ставшая первой помощницей во всей проводимой работе.
В Аган мы прибыли на лодках из Локосова, гребцами были нанятые мною административно-ссыльные. Хотя руководители фактории имели возможность доставить красный чум катером, я хотел быть независимым от них в глазах хантов.
Живу на фактории в каюке день, два. неделю — никто, кроме русских, ни по каким вопросам ко мне не обращается, хотя ежедневно приезжают семьями ханты и ненцы. Имевшиеся у меня кинофильмы были несколько раз просмотрены русскими, а националы категорически отказывались не только смотреть картины, но даже заходить в палатку под тем предлогом, что они могут ослепнуть от огня электролампочки или может быть плохо с головой, или лопнет сердце от машины.
Причин моей изоляции я не знал. Но в отделении Локосовской кооперации на Агане работал практикант комсомолец Федулов, который вырос среди национального населения и прекрасно владел хантыйским языком — он объяснил мне причину. Ему по секрету рассказал старик-ханты Николай Покачев, живший в юртах Интлетовых, что начальники с фактории еще до приезда красного чума предупреждали народ: с работниками последнего не якшаться. Тогда мне стало ясно, что словесная агитация не достигнет цели, нужно агитировать за советскую власть наглядным примером, искать пути, войти в доверие и найти общий язык, не ждать, когда придут в красный чум, и самим идти к приезжающим на фактории националам.
Вскоре представился случай. Приехал на факторию ханты-бедняк Покачев Иван на лодке с семьей. Его жена развела на берегу около лодки огонь и стала готовить чай в большом медном чайнике. Но полный чайник она согреть не могла, у него отпаялся носок, и чтобы напоить чаем семью из пяти человек, нужно было ставить чайник на костер несколько раз. Купить же новый Покачев не имел возможности, так как новый чайник тогда стоил рублей 50-80.
Наблюдая за мучением женщины, я предложил ей через переводчицу исправить чайник. Она позвала мужа, они посоветовались и решили воспользоваться моими услугами. Я дал Покачеву подпилок и наждачную шкурку, чтобы он очистил у чайника место пайки, а сам очистил и заправил носок и тут же при них припаял. Потом взял чайник за носок и зачерпнул им из реки. Вся семья бросилась за чайником, испугавшись, что носок отпадет и чайник утонет. Через переводчика я объяснил, что мы посланы советской властью помогать хантам, а потому плохо делать не можем, за плохую работу советская власть нас, работников красного чума, не похвалит. Покачев предлагал плату и угощение вином, но я заявил, что вино не пью и табак не курю. Потом вынул из кармана десять рублей и сказал, что советская власть платит столько работникам красного чума в день, чтобы мы бесплатно помогали бедному народу хантов и ненцев. Я их уверил, что лучшей благодарностью для нас будет, если они посмотрят «живые картинки» (кино). Они согласились и всем семейством просмотрели кинокартины «Кто кого» — эпизоды борьбы за советскую власть в средней России — и «Охота на волков с окладом».
Вскоре после этого случая приезжает ханты Покачев Алексей уже специально ко мне, привозит больную дочь — девочку лет трех, у которой голова представляла сплошную коросту, а лицо так опухло, что она не могла открыть глаз и ничего не видела. Заболевание развилось от грязи. Ханты мыла не знали, умывались всем семейством из одной куженьки (корытце из бересты), дети во время еды вытирали руки об волосы, о полотенце понятия не имели, вместо него пользовались чипом — древесными стружками. Девочка уже лечилась не только у родового шамана, но и у главного на весь Аган, а болезнь только усугублялась.
Я согласился вылечить девочку, но поставил условие: состричь волосы. Родители уехали к родоначальнику за разрешением нарушить обычай и получили его. Я принес столик, инструменты, перевязочный материал и дезинфицирующие средства, надел белый халат, как полагается медику, и стал стричь волосы. Состриженные пряди я бросал в раствор карболовой кислоты, а мать девочки вынимала их и засовывала за ворот своей одежды. Выяснилось, что волосы бросить куда попало нельзя, на том свете за них будет особый спрос. Пришлось повести дипломатический разговор о том, каким путем их можно сохранить, не разнося заразы, или уничтожить. Оказалось, что не будет противоречить обычаю, если немедленно сжечь. Развели костер около стола, и я волосы кидал в огонь. Голова была очищена и вымыта, вымыта и сама девочка и одета 8 чистую рубашку и платьице, выданные за счет фонда красного чума. Я наложил на пораженную область головы цинковую мазь и забинтовал. Родителям было категорически воспрещено разматывать повязку, и они отправились в свою юрту. Ночью опухоль спала, и девочка стала видеть.
Окончание следует…
