Работа красного чума, вопреки агитации кулаков и шаманов, убедила хантов и ненцев, что мы действительно посланцы советской власти, и эта весть разнеслась по кочевьям. Теперь национальное население уже без всяких посредников обращалось в красный чум со своими болезнями и нуждами, основная масса его поняла полезность нашей работы. Тогда на общем собрании националов я поставил вопрос о доставке моего каюка (лодки) в вершину Агана, чтобы я, спускаясь по течению, мог обслужить каждую юрту. Предложение было единогласно принято, и меньше чем за полмесяца каюк был доставлен к последней юрте Казамкиных в вершину Агана.
Когда мы были в пути, ко мне на лодку явился ханты Тылчин Захар. У единственного его ружья проржавел винт личинки затвора и не держал последнюю. Мы затащили его обласок на каюк, и я в его присутствии нарезал новый винт. Он предложил подарок — я отказался. Тогда он упросил гребцов, чтобы доставили каюк к его юрте к вечеру, а сам уехал в обласке. Когда мы прибыли, он приказал жене приготовить для нас лакомое блюдо — лепешки с черемухой на жиру. Она принесла холстину подозрительной чистоты, постелила ее на доски, села на нее, набрала черемухи в тряпку и стала ее толочь обухом топора, высыпая порцию за порцией на холстину. Потом встала, отряхнулась, высыпала все в чашку, выбрала крупный сор, налила жиру и замесила с белой мукой. Затем всю грязь с рук очистила тестом и накатала лепешек. Захар знал по-русски, и я ему сказал, чтобы его жена хорошенько проварила лепешки на жиру. Потом мы пили чай с лепешками. Моя жена тоже съела одну, отказаться было нельзя, это бы оскорбило гостеприимных хозяев. Погостив в юрте, мы пригласили ее хозяев к себе на каюк. Прежде чем сесть за стол мы вымыли руки и им дали полотенце, потом подали пищу в отдельных блюдах. Это послужило тому, что в дальнейшем при угощении нас в юртах уже не вытирали посуду полой одежды, а давали ее нам мыть, и за неимением полотенца подавали чип.
Феодалы и шаманы всячески оберегали бедноту от веяний времени, принимали все меры, чтобы работники красного чума не знали о роли написаных законов и обычаев, не показывали кинокартины и т.д.
По приезде в юрты меня прежде всего загружали исправлением котлов, чайников, ружей и т.д. По окончании ремонтных работ я ставил условие: смотреть кинокартины, слушать патефон, а также мы просили разрешения поохотиться или порыбачить. Затем мы переключались на культурно-хозяйственное обслуживание обитателей юрт или чума: стирали одежду в их присутствии, мыли детей, учили утюжить одежду паровым утюгом, освобождая ее от паразитов, снабжали мылом, посудой, детскими платьицами, рубашками. Особым вниманием пользовался, особенно зимой, утюг — «вах-кевурем» (горячее железо).
…Данная работникам красного чума аттестация, что они будут лечить, учить и раскулачивать, проявилась таким необычным образом: когда я давал лекарства, завернутые в газетную бумагу, их отказывались брать, боялись, что на них перейдут знаки, они будут грамотны и их раскулачат. Пришлось употреблять для обертки только чистую бумагу, а чтобы не забывали, для чего и как употреблять лекарство, я придумал особые этикетки. Например, если давал глазное лекарство, рисовал глаза и три кружочка — принимать три раза в день, если втирание — рисовал поясницу (ногу, руку и т.д.).
В декабре 1931 года на Агане был организован туземный совет, но фактически работать он начал с апреля 1932 года. Работу по организации советской власти приходилось выполнять работникам красного чума.
Председатель национального совета Покачев Никита Иванович оказался шаманом и подкулачником, и его пришлось сменить. При очередном перевыборе советов была выбрана председателем Федосья Лисманова, окончившая Ханты-Мансийскую национальную совпартшколу. Это было сделано по моей просьбе, чтобы доказать, что и женщина, бывшая прежде в угнетенном состоянии (в 13 лет она была продана богатому старику-ханты), способна выполнять работу мужчин и руководить. Когда она приехала и встал вопрос о передаче дел, мы с секретарем совета настаивали, чтобы Покачев при нас передал печать лично в руки Лисмановой. Неделю Покачев приходил и каждый день оставлял печать на столе, но мы ее не принимали, и, наконец, он передал печать в руки Лисмановой и заплакал: теперь он последний человек, бабе власть отдал. Это послужило тому, что Лисманову стали уважать как представителя советской власти. При проведении тех или других мероприятий Лисманова всегда советовалась со мной как с коммунистом. Когда ей разъяснишь и она поймет, то проводила мероприятие самостоятельно в точном соответствии с принципами национальной политики.
С каждым промыслом и любым делом были связаны поверья, которые подчас зорили национала. Например, мясо убитого медведя нельзя было есть, пока целый род не отпоет ему 500 песен. И вот в разгар путины или охоты добывал ханты медведя, к нему на ритуал съезжался весь род, пили, ели и пели пять-шесть дней и ничего не делали. После этого хозяин обыкновенно ехал в факторию за мукой и, если денег не было, то брал с собой пушнину из неприкосновенных запасов. На все эти ритуалы мы выезжали и проводили работу, направленную на то, чтобы убедить в бесполезности ритуала для практической жизни и сократить затрачиваемое на него время.
У ханты и ненцев существовало убеждение, что когда человек умирает, то его душа у русского попадает в рай или ад, а у них переселяется в большую рыбу «мамонт» (щуку, окуня, карася). Особенно любимый приют душ — это щука, так как в ее голове имеется крестообразный хрящ, «крест», поэтому она считается священной. Большую щуку в 10-15 килограммов женщина не имела права чистить, а особенно — прикасаться к голове, ее отрезал мужчина.
По рекам Аган, Тром-Аган и Пим немало крупных озер. По словам ханты и ненцев, в них водятся щуки-«мамонты» таких размеров, что утаскивают садящихся на воду лебедей, поэтому только что изготовленные обласки обязательно чернят с подводной стороны, чтобы не привлекать «мамонтов». В то время в летний период вся заготавливаемая в глубинных водоемах рыба сушилась на открытом воздухе. Приготовленная таким способом рыба называлась «позем». В бытность мою на Агане факторией Госторга однажды был принят от одного ханты позем щуки, свернутый в тубу, весом больше пуда. Лично мне приходилось убивать весной из ружья щук, весящих больше пуда.
Как-то весной мне пришлось выехать с ханты на одно из больших озер, изобилующих щуками-«мамонтами». На этом озере у каждого ханты хранились особые ритуальные ловушки — паталыки — мертвые чурбаны сухого дерева, каждый из которых был помечен родовым знаком — тамгой. У паталыков были поводки — метровой длины веревки из кедрового корня с крючками из соснового сучка. На крючок насаживалась большая сорога или язь, каждый вывозил свою жерлицу на определенную часть озера и спускал на воду. Крупная щука с присущей ей жадностью сглатывала наживку вместе с крючком и пыталась уйти, паталык-поплавок, дергаемый щукой, вставал вертикально и показывал хозяину, что попал «мамонт». Оставалось только наблюдать, как щука водила чурбан до тех пор, пока не всплывала кверху брюхом. Тогда ханты брал ее и сразу употреблял в пищу или приготовлял позем. При этом он себя виновным в возможной гибели души предка, переселившейся в «мамонта», не считал на том основании, что он щуку не убивал, а только поставил в озере ловушку с наживкой.
Спускаясь по реке, мы остановились в юрте Айпина Ефрема Ивановича, хорошо сохранившегося старика-ханты лет 70-ти. При царе он несколько лет был головой инородческой волостной управы. Ефрем ждал нас, т.к. весть о красном чуме, который лечил людей, исправлял инвентарь и показывал кинокартины, разнеслась не только по Агану, но и по Тром-Агану и Пиму. Поэтому к приезду чума он собрал весь неисправный инвентарь. Я узнал, что Ефрем делает и ремонтирует оленьи нарты, выдалбливает из дерева обласки, корытца и т.д., и поставил свою мастерскую рядом с его юртой. Он мне помогал дуть мех при нагревании металла, а я предоставлял ему пользоваться моими подпилками, рашпилями, сверлами. Работая вместе, мы обменивались мнениями по всевозможным вопросам, я разъяснял задачи советской власти, а он меня знакомил с обычаями, неписанными законами и легендами.
Считалось бы плохим тоном и оскорблением национальных чувств, если бы мы охотились, рыбачили и собирали ягоды самовольно. Я это знал и потому не своевольничал, но старался делать так, чтобы в моей просьбе не отказывали. После починки инвентаря и разговоров по душам я попросил у Ефрема разрешения охотиться и рыбачить, а также собирать ягоды моей жене и переводчице.
Ефрем мне рассказывал, что в гриве, где они берут ягоды, есть святое озеро с крупными карасями «мамонт», но на нем с искони запрещено не только ловить рыбу, но даже ездить в лодках и обласках. Я решил осмотреть озеро. У меня был купленный у ханты осиновый обласок, который весил не больше пуда, и его легко было таскать по волокам, а в управлении им я не уступал самым искусным ездокам-ханты. Взяв винтовку-тозовку, я переехал Аган, поднялся на гриву высотой метров 20 от уровня воды и метрах в 150 от берега вышел на подковообразное озеро около двух километров длиной и 100-200 метров шириной, с несколькими заливчиками-тупичками. Перетащил на него обласок, промерил веслом в разных местах глубину. Вернулся на каюк, взял семь десятиметровых сетей-режевок из толстых черных ниток с размерами ячей до 12 см (на Иртыше я ловил ими в зимнее время крупную нельму) и перетянул ими три тупичка на озере.
…На другой день утро было тихое и ясное, один из тупичков, где стояли сети, был хорошо виден. Когда я подтаскивал обласок к озеру, в лодке загремело весло, усиленный эхом стук донесся до озера, а в сетях с силой забилась рыба. Уж не попалась ли щука-«мамонт», с которой в моем обласке можно и не справиться? Объехал сеть с обеих сторон, постучал веслом о борта обласка, похлопал по воде — никаких признаков, что в сети рыба. А когда поднял тетиву веслом, в воде забился карась величиной с портфель. В других сетях было еще шесть карасей не меньше двух килограммов весом каждый, а первый весил около шести килограммов. Когда я подъезжал к юртам, меня встречали все их обитатели, и мужчины удивлялись, что я благополучно выловил таких великанов из святого озера и ничего со мной не случилось. Все их духи и шайтаны оказались бессильны против коммуниста.
Из семи карасей я шесть предложил Айпиным, и они охотно взяли. Ефрем меня предупредил, чтобы при чистке карася чешую, внутренности и кости не выбрасывали, а собрали в посуду и передали ему. После того, как карась был съеден, я понес остатки Ефрему. Хотелось узнать, почему ханты съели рыбу, добытую в святом озере, с душами предков. Он объяснил, что рыбу убил я, русский, своими ловушками, так что в возможной смерти предка они неповинны, а рыбу, добытую без их участия, они могут есть без всякого греха, с их стороны нет нарушения запрета и вины перед душами родичей. Кости от съеденных нами и ими карасей они собирали в куженьку и уносили в особый амбарчик, стоявший недалеко в лесу.
Свои сети я, не снимая, подарил близкому родственнику Ефрема Афонасию Айпину, бедняку, жившему неподалеку. Подарок он охотно принял, но облас на озеро не потащил, а сети снял вырубленным тут же деревянным крюком и на этом озере их не ставил, а использовал на других водоемах.
Позднее, после организации на Агане национального совета, школы и рыбучастка, озера зимой облавливались, и небезуспешно, сначала бригадами русских, а потом, когда националы убедились, что никакого вреда им не будет, совместно с ними.
И. Худяков, бывший заведующий первым красным чумом на реке Аган
Подготовил Валерий Белобородов
