Белкина Евдокия Александровна — одна из самых уважаемых жительниц Лангепаса. С ее непосредственным участием происходило хозяйственное освоение земель в бассейне реки Аган. А сам поселок Аган появился благодаря старательным рукам Евдокии Александровны и ее товарищей. Обладая даром меткого и точного слова, Е.А. Белкина интересно рассказывает о нескончаемых заботах, семейных буднях, об испытаниях, через которые пришлось пройти.
Евдокия Александровна родилась в 1927 году в деревне Соляная близ Тобольска, в крестьянской семье. В 1933 году отца раскулачили и вместе с семьей сослали в “отдаленные районы Севера”. Семья Белкиных попала на строительство поселка Угут. В том же году шестилетняя Дуся пошла в начальную школу, которую закончила в 1937 году. После школы до начала Великой Отечественной войны работала на рыбоучастке, в войну рыбачила по Оби и Югану. В 1950 году, отучившись в рыбтехникуме, была отправлена на строительство поселка Аган, где встретила своего будущего мужа, там же работала рыбоприемщиком до 1958 года. В 1958-1966 гг. работала наблюдателем на гидрометеорологическом посту. В 1966—1971 годах она — секретарь Аганского сельского совета, параллельно была председателем товарищеского суда, народным заседателем районного суда. В 1971—1974 годах с небольшим перерывом работала продавцом в ПОХе (промыслово-охотничье хозяйство), затем вновь в сельском совете, а 8 1977 году ушла на заслуженный отдых. В 1985 году ей предложили руководить аганским поселковым клубом.
В 1988 году Евдокия Александровна была продавцом и поваром эстонской киносъемочной группы, главный режиссер которой впоследствии стал президентом Эстонии.
Вот такая нелегкая, но богатая судьба выпала Евдокии Александровне. У нее десять детей, двадцать внуков и два правнука.
Сотрудник Лангепасского этнографического музея Андрей Николаевич Дробышев записал рассказ Е.А. Белкиной о ее жизненном пути. Публикуем отрывок из этого обширного повествования.
— Деревня наша Соляная стоит на берегу Иртыша километрах в двадцати от Тобольска вниз по течению. По рассказам стариков, когда-то давно на реке разбилась барка с солью, и еще долго жители Тобольска пополняли свои запасы соли, совершая на то место пешие и конные вылазки. А спасшиеся матросы поселились на иртышском берегу. Так, якобы, и появилась наша деревня. Отец рассказывал, что его дед был матросом на той затонувшей барке.
Деревня была небольшой, но все хозяйства были крепкими. В каждом дворе — лошади, коровы, свиньи, а уж овцы, куры, гуси, утки — тех вообще без счета было. Конечно, лошадь была самой незаменимой 8 хозяйстве сибиряка. Редко в каком, даже в бедном дворе, не было хотя бы одной, а некоторые имели и по двадцать.
Земли хватало всем, бери сколько сможешь обработать. А землица — чистый чернозем, такие были урожаи пшеницы, овса, ржи, что хватало и себе, и на продажу. Сеяли коноплю, лен, гречку, просо. В огороде росло полно картошки, свеклы, лука, капусты, огурцов и особо любимой нами морковки. Еще мы любили пролежавший в погребе всю зиму картофель, который почему-то прислащивал.
Дети в деревне были предоставлены сами себе. Родители целыми днями пропадали в поле, где и посеять, и убрать надо. Сено накосить и привезти, огород посадить, навоз в поле вывезти, дров наготовить… Работы было круглый год хоть отбавляй.
В начале 1933 года наша семья переехала в Тобольск, который показался мне большим и грязным городом, может потому, что мы поселились на улице, которая называлась Грязная. Кругом были канавы с водой, по вечерам лягушки устраивали свои концерты. Жили мы в небольшом домике недалеко от пристани, где отец с матерью работали грузчиками.
Но однажды утром к нам в дом пришли люди в форме и забрали отца с собой. Мама стала плакать, обняв нас с сестрой, она готовилась к самому худшему, иной раз даже называла нас сиротками. Отец просидел в Тобольской тюрьме две недели, после чего его приговорили к высылке в малообжитые районы Севера.
Нашу семью вместе с такими же семьями спецпереселенцев, как нас теперь стали называть, посадили в трюм парохода “Гусихин”. Предстояла дорога в никуда. Все молчали, только кто-то из детей помладше возился, не понимая еще, что предстоит пережить. С собой разрешили взять только по смене белья. Запретили брать ножи, топоры, пилы — наверное, считали, что везут людей на верную гибель.
В трюме было полно народу, духота, вонь, грязь, как раз стояла середина лета. От нестерпимой жары некоторые теряли сознание. Из еды был только хлеб. Охрана поселилась наверху, в каютах, пила каждый день, забывая об арестованных, которым часто приходилось сидеть без воды.
Единственное, что нас спасало — это остановки для погрузки топлива. Пароходы тогда топили деревянными чурбаками, которые раза в три длиннее обычных печных поленьев. Причалив у какой-нибудь деревни, охранники выбирали несколько крепких мужиков и отправлялись грузить дрова. Остальным в это время разрешали набрать воды, помыться, глотнуть свежего воздуха. Пять дней этого плавания показались всем вечностью.
Наконец, появился Сургут, где можно было встретить много таких же спецпереселенцев, ждавших назначения. Тогда строились поселки Покур, Локосово, Угут, да и в самом Сургуте возводили новый рыбзавод, пристань, склады. Мы, три семьи, получили назначение в Угут. Мастер по строительству расписался за нас, охрану сняли; теперь мы были в полном его распоряжении. Человек он был замечательный. Он понимал, что ссыльный народ — самые, что ни есть, труженики. Посадили нас в лодки, в каждой по четверо мужчин сели на гребях, и отправились мы на новое место жительства. Плыть пришлось против течения, поэтому там, где это было возможно, мужчины выходили на берег и тянули лодки за бечеву. Двести километров прошли за три дня.
Там, где предстояло построить поселок, находилось хантыйское стойбище братьев Когончиных. Нас поселили в чумах среди хантов. Отныне жизнь нашей семьи оказалась тесно связанной с этим добросердечным, трудолюбивым и жизнерадостным народом.
Подготовил Валерий Белобородов
