Василий Ятленко
Нет, естественное продолжение: «…и как плохо закончилось!» пока не имеет здесь место быть. «25789 к запуску готов!», «789-й, запуск разрешаю» — две, казалось бы, ничего особенного не содержащие фразы. Однако день за днем, повторяемые в течение 25(!) лет — они поневоле становятся неотъемлемой частью твоего бытия.
«Кожаные куртки, брошенные в угол…» — незатейливая песенка полярных летчиков была знакома мне еще по приездам старшего брата, летавшего в военно-транспортной авиации на далекой Чукотке. Унты, меховой шлемофон и безкрайняя снежная гладь, теряющаяся в глубине любительской фотографии, — все это будоражило воображение с самых ранних лет. Добавьте сюда просто культовый, как теперь принято говорить, фильм того времени «Два капитана» и вы поймете мое появление в занесенном февральскими метелями Ханты-Мансийске. Диплом-то у меня был не летчика, а всего лишь авиатехника (как оказалось, кино не только я смотрел — не пройдя по конкурсу в летное училище, пришлось закончить техническое). А того, что всегда манило меня с киноэкрана (о телевизорах тогда мы только слыхали) — в 69-м году там хватало даже с избытком.
Три, заваленных снежными сугробами, деревянных дома с громким названием «Аэропорт», взлетно-посадочная полоса, приютившаяся на прибрежном лугу могучего Иртыша, да десяток стареньких «Аннушек», беспомощно стынущих на морозе. Так началась моя самостоятельно-авиационная жизнь «на Севере дальнем». И ведь что интересно — рассказывая своим нынешним соседям о том нашем житье-бытье, порой и сам невольно заражаешься их неподдельным удивлением: «А за каким, спрашивается, рожном, вы там морозили свои, извините за выражение, задницы?» — и до сих пор не можешь найти достаточно вразумительного ответа. Даже для себя… 110 рэ оклад плюс 0,7 за удаленность — все!
Нещадно дымящая печка, вода из колонки за пятьсот метров, полное отсутствие любых коммунальных услуг. Подъем в пять утра и 30-40 мин. под брезентовым тентом вездехода до стоянок самолетов. Час на разогрев окаменевшего от лютого холода двигателя и до седьмого пота раскручивание (вручную!!!) стартера для его запуска. А потом еще семь часов пронизывающего ветра по встрече и обслуживанию прилетающих самолетов — было над чем поразмышлять долгими зимними вечерами, сидя с супругой у раскаленной печурки. В конце концов нам было по 20 лет и… тут или к нам кто-нибудь вваливался из друзей-однокашников, или мы вспоминали, что давненько не был и у соседей — нет, представить себе ту атмосферу, что царила по любому поводу в актовом (ровно 112 мест) зале аэровокзала тогдашнего гидроаэропорта в Самарово (он же клуб, он же административное здание, он же АДП, штурманская, летный буфет и так далее), просто невозможно! Там собиралась Семья — в самом высоком смысле этого слова, неважно — был ли это чей-то день рождения или новогодняя елка.
Валера Белозеров (в те годы — командир вертолета МИ-4) доставал свой неизменный аккордеон, жена его (Неля) становилась рядом, и их коронным «Ханты-Мансийск мой, город мой славный…» наш бессменный замполит А.Романчук открывал очередной «бал». Порой прямо в унтах — мы самозабвенно кружили своих благоверных подруг, не стесняясь никого и ничего. Смешно вспоминать, но ровно через 27 лет после знаменитого парада, когда наши солдаты прямо с Красной площади уходили на фронт — мы с супругой после ноябрьских праздников 69-го оказались… в местном роддоме. И с тех пор день рождения нашего первенца — красная дата любого календаря.
А впрочем, мы и были солдатами на переднем крае всенародной битвы за будущие богатства этого удивительного края. Мы были форпостом, трамплином для тех, кто невзирая ни на какие тяготы и лишения, упорно рвался в неведомое. Надым и Медвежье, Новый Уренгой и Ноябрьск…
На наших летных картах была сплошная зеленая окраска нетронутой тайги. И ни тебе локаторов, ни тебе пеленгаторов — взлет, доложился Володе Покладу (он тогда руководил авиадиспетчерской службой) и привет. Пока вечером сам не объявишься.
Мда-а-а.., а небо все-таки звало. Нет, в воздух-то я поднялся практически сразу — самолеты тогда летали только с авиатехниками, особенно в приполярные места. Случись что на лесной поляне с двигателем (а первые бригады забрасывались именно в такие места) — надеяться не на кого. Вплоть до того, что зимой даже бензиновые печки с собой брали, не говоря уже о лыжах, ружьях и многом еще таком, что «цивилизованным» летчикам и в кошмарном сне бы не приснилось. И было просто здорово ощущать себя, пусть маленьким, но таким необходимым винтиком Истории.
Вот уже и здание аэровокзала собрали из каких-то щитов. А вот и последний гидросамолет с поплавков сняли — жаль было, между прочим, до слез. «Гидравлики» тогда здорово город выручали — все рыболовецкие бригады на огромной глади озера Нумто только через нас и обслуживались. И командира гидро — АН-2, Петю Гвоздарева, иначе, как рыбным королем никто и не звал. Но кому-то в верхах они показались лишними и… А вот уже и тракторы с нового перрона убрали (в весенне-осеннюю распутицу летное поле так раскисало, что рулить по нему самостоятельно мог только вездеход Ли-2. Наших же «Аннушек» приходилось тащить тракторами прямо до самой взлетной полосы. Причем, загрузка их была не более 8-ми (!) пассажиров. Иначе самолет просто мог и не вытащить свои колеса из непролазной грязи.
И всё-таки в 1971 году мы с женой, уже в качестве пассажиров, последний раз посмотрели на наш аэропорт через иллюминатор Ан-24, чтобы опять начать все сначала — с разрешения своего руководства в лице начальника АТБ М. Кузнецова, я перевелся в Тюменский аэропорт под начало инженера смены В. Полякова.
В октябре 1983-го я поднял свой вертолет над заснеженной тундрой тюменского Заполярья — стотысячный Новый Уренгой пополнился еще одной семьей бывалых северян.
Довелось мне однажды и в своем альма-матер — красавце Ханты-Мансийске побывать. Не так, правда, как бы хотелось — два молодых идиота (хоть и утверждают, что о покойниках нельзя говорить плохо, но других слов трудно подобрать даже в нашем великом и могучем) в летных погонах умудрились прямо в полете преднамеренно перевернуть «вверх ногами» обычного пассажирского трудягу, Як-40.
Они-то, конечно, вполне заслуженно получили по осиновому колу в свои авантюрные души, но при этом еще и потянули за собой трех работников аэропорта. Двух моих бывших коллег-авиатехников (у одного, кстати, пятеро детей осталось) и моего свояка-бортмеханика Пашу Вешкурцева (царство им там всем, небесное). Так вот и получилось, что не было бы счастья — да несчастье помогло. Жена, правда, не смогла полететь (добираться приходилось через Тюмень, так как прямого сообщения между Новым Уренгоем и Хантами просто не было), но я все же прошел по местам своей молодости, пусть даже и за гробом…
Мы вот сейчас уже седьмой год живем в прекрасной многоэтажке одного из, так называемых, спальных районов Москвы. Так вот, с соседями из квартиры напротив мы еще, хоть изредка, да общаемся — сыновья ходят в одну группу детского садика. Обитателей же двух других, даже очная ставка не поможет узнать. Если еще у лифта столкнемся, так поздороваемся. На улице же друг друга не узнаем — это точно. О подъезде и говорить нечего — человека три-четыре за все время примелькалось, не больше. Да, есть телевизор, видеомагнитофон, стиральная машина и еще, Бог знает, какие блага цивилизации, включая метро и «дрибненький» дождичек в середине ноября с 9° тепла за окном. Но ведь вот что интересно, попробуйте позвонить в любую квартиру коренного москвича, ну хотя бы, чтобы воспользоваться его телефоном — никто и никогда в жизни вам ни за какие коврижки не откроет!
А вот в Хантах — открывали. И узнавали, несмотря на то, что со времени наших последних встреч прошло почти 15(!) лет. Причем, первым меня узнал мой бывший наставник Володя Саютин — он, как и прежде, встречал самолет на перроне, и я буквально столкнулся с ним, прямо у трапа. Больше того, когда однажды при перегонке вертолета из Тюмени в Новый Уренгой мне потребовалась незапланированная дозаправка — все тот же неугомонный Романчук, только уже в ранге начальника ПДСП аэропорта, буквально под честное слово залил баки моей «вертушки», что называется — по самые горловины: «Какой разговор, Гаврилыч, — добродушно прогудело в наушниках при выходе из его зоны, — даст Бог, еще свидимся, тогда и сочтемся» — увы… Человек, что называется, предполагает, а судьба — располагает. Ведь, если из года в год делать одно и тоже — даже самая интересная работа превращается в обычную рутину.
Романтизм-то, ежели по большому счету — это постоянное присутствие новизны, неважно, новая ли это горная вершина для альпиниста или новая точка посадки на летной карте пилота. В обжитой же местности летать на вертолете от аэропорта к аэропорту, да еще под постоянным прессом локаторов, пеленгаторов «взгляд вправо, поворот влево — нарушение» — уж лучше с чашкой кофе до Москвы пассажиром на «Туполе». По крайней мере, спокойнее
А тут еще сыновья разлетелись из родного гнезда — права оказалась народная мудрость, что два сына — это всего лишь полсына. Нет, трое внуков — это, конечно, тоже здорово, но роль только дедушки в 45 лет меня как-то совсем не прельщала. Заводить же третьего сына, продолжая наматывать летные часы в условиях вертолетных вибраций, — было просто опасно. И в 1994 г. мы с супругой сделали так сказать взаимовыгодный обмен: я ей — пилотское свидетельство в июле, а она мне — справку о беременности из московской поликлиники — в сентябре…
В прошлом году наш маленький «москвич» отметил свой первый юбилей — шутка ли, шесть лет уже тому, как он в первый раз потревожил столичные окрестности своим радостным «агу»! Жалею ли я, что променял очарование Севера на это прелестное продолжение своего «Я» — наверное, нет. Хотя, если честно, и во сне постоянно летаю, и все бортовые номера самолетов помню. «Сам же не считаю москвичом себя. Хоть здесь моя работа и здесь моя семья — по ночам частенько в Хантах я взлетаю… отпустить меня не хочет молодость моя» — прямо почти по тексту популярной когда-то песни.
Но жить можно везде. Причем, именно Жить, передавая из поколения в поколение великую Любовь к своей истории, своим корням, своему краю. Не метаться временщиками по белу свету в поисках готовенького, а создавать свое, причем, основательно и надолго. И вот, честное слово, — жаль! Просто безумно жаль, что так коротка активно-созидательная фаза нашей жизни.
И поэтому слишком часто нам приходится делать нелегкий выбор между тем, чтобы нам хотелось, и тем, что мы должны. Неважно долг ли это перед детьми, родителями или страной, в которой мы все живем. И если мне подарили Жизнь в тяжелейшие послевоенные годы, хотя я был третьим ребёнком в семье простого поездного кондуктора, то как же я мог оставить в небытие своего Гаврюшку, в угоду каким-то там честолюбивым желаниям…
Да, по медицинским показаниям я мог еще летать и летать. Как летает до сих пор над красавцем Иртышом мой бывший коллега Слава Самодуров. Да, так сказать, морально-деловые качества еще вполне позволяли идти вверх по служебным лестницам родной авиации. И все-таки, тот же современный аэропорт в Хантах вполне успешно построили и без меня. А вот «состряпать» в 46 лет очередного россиянина — на это, без всякой ложной скромности, решится далеко не каждый. И, наверное, это правильно, чтобы было кому и страну поднимать, и месторождения для нее обустраивать, и детей для этой страны растить.
Каждый день из окружного аэропорта разлетаются десятки воздушных судов по самым разным городам Тюменской области, и не только ее. И это здорово! Живи и молодей наш маленький, но такой уютный Ханты-Мансийск. А мы всегда будем помнить тебя, куда бы ни завели нас жизненные дороги. Потому что северная Память — это навсегда. С праздником, с Новым годом вас, дорогие хантымансийцы, и как говорил Алексей Михайлович Романчук, — авось, еще когда и свидимся.
«Новости Югры», 5 января 2002 года
