Валентина Патранова
В декабре 1934 года вышло в свет постановление ВЦИК об образовании Омской области, в состав которой был включен и Остяко-Вогульский (Ханты-Мансийский округ). В пору, когда еще не состоялась первая областная партийная конференция (а в те годы компартия решала все вопросы — политические, экономические, кадровые), уже вовсю действовало областное управление наркомата внутренних дел — УНКВД. О делах его скорбных наш рассказ, написанный на основе документов, обнаруженных в Омском областном архиве.
Сам враг и друзья — враги
13 марта 1935 года на стол начальника Омского управления НКВД Салыня лег рапорт временно исполняющего обязанности начальника оперотдела Криворука. Уже первые строки рапорта свидетельствовали о том, что аппарат управления НКВД правильно понимает поставленную задачу. «Довожу до сведения, что с вопросом личного состава облисполкома неблагополучно, — писал начальник оперотдела Криворук. — Лицо, на которое возложена ответственность за кадры — зав. секретариатом тов. Быстров Константин Федорович, именует себя кандидатом в члены ВКП(б), членом ВЛКСМ, но на учете в партийном комитете не состоит. Женился на дочери кулака города Тары, его брат исключен из членов ВЛКСМ как чуждый элемент (данный материал нами перепроверяется).
После того, как, по нашим данным, были уволены из гаража Николаев, антисоветски настроенный, и Шалагин (контрреволюционный элемент, отец кулак, участник контрреволюционного восстания, расстрелян, брат арестован месяц назад за контрреволюционную деятельность), работники облисполкома не сделали выводы. В данное время работают лица, вызванные из Тюмени, коим выплачены подъемные и которых необходимо уволить».
Небольшая справка: в первые месяцы 1935 года шло формирование отделов облисполкома, в том числе, как видим, были приглашены и специалисты из Тюмени, центра упраздненной Обско-Иртышской области.
В список неблагонадежных сотрудников аппарата облисполкома попали те, у кого брат — «белый офицер, эмигрировал», другой — в прошлом «торговец», третий — «личный секретарь генерал-губернатора, а при Колчаке работал начальником отдела в Министерстве внутренних дел», четвертый — обучался до революции в Сибирском кадетском корпусе…
Со времен гражданской войны, когда эти биографические данные были актуальны, прошло уже 15 лет, казалось бы, пора забыть прошлое. Но благодаря бдительности сотрудников НКВД оно воскресало в официальных документах, и это помогало некоторым делать карьеру и получать награды. Как было начальнику областного управления НКВД Салыню не отметить рвения начальника оперотдела Криворука, который, по его словам, за один день собрал все необходимые сведения о вышеупомянутом Быстрове, «контрреволюционном элементе».
Оказывается, Быстров в 1932 году был исключен из комсомола. В докладной на имя начальника управления Омского УНКВД Криворук сигнализировал о том, что «Быстрову облисполком выдал справку, что он уволен по собственному желанию в связи с переходом на педагогическую работу». Причину столь лояльного к нему отношения Криворук увидел в «близкой дружбе Быстрова с Кошелевым».
«Правые» из Остяко-Вогульска
Кто же такой Кошелев? Скорее всего, это никто иной, как будущий председатель Остяко-Вогульского (Ханты-Мансийского) окрисполкома Яков Иванович Кошелев.
В 1990 году мне попало в руки архивное дело, по которому вся «верхушка» Остяко-Вогульского округа подверглась аресту — первый секретарь окружкома партии Ф.А. Павлов, председатель окрисполкома Я.И. Кошелев, четыре члена президиума окрисполкома — секретарь И.И. Пакин, председатель плановой комиссии Н.С. Трусов, заведующий торговым отделом И.А. Гордеев, начальник окрземотдела И.П. Котохин и еще несколько человек из районов округа. Это, по версии чекистов, были члены контрреволюционной организации «правых» Остяко-Вогульского округа, а центр организации якобы находился в Омске.
На 800-х страницах политического дела можно было найти достаточно подробные сведения о Якове Ивановиче Кошелеве, который, судя по документам, был крупным хозяйственником в начале 30-х годов и работал в Москве. В системе Наркомзема он возглавлял трест «Оленеводстрой», был начальником отдела Главсевморпути, автором двух книг. Одна — «Оленеводство на Севере» — была признана контрреволюционной, глумящейся над советской действительностью. За книги он получил четыре выговора по партийной линии и, скорее всего, по этой причине был переведен из Москвы в Омск, недавно ставший областным центром. Попал Кошелев на руководящую работу в облисполком, так что в начале 1935 года он вполне мог заступиться за Быстрова.
Но не отразилось ли это заступничество на его карьерном росте? Скорее всего, не без участия управления НКВД самого Кошелева вскоре убрали из аппарата облисполкома и направили на работу в поселок Мужи, который в те годы входил в состав Остяко-Вогульского округа. Так Кошелев стал председателем оленеводческого совхоза. Здесь его и нашел первый секретарь Остяко-Вогульского окружкома партии Ф.А. Павлов и пригласил на работу в окрисполком. Они были знакомы еще с 1921 года, когда оба жили в Ялуторовске: один редактировал газету, другой возглавлял отряд ЧОН.
Но Павлов вскоре разочаровался в Кошелеве. Причиной стали их идейные разногласия. Кошелев отрицательно относился к существовавшей в те годы практике, когда партийный аппарат вмешивается в дела Советов. По всей видимости, были и другие причины.
В 1937 году в округе начались массовые аресты, в октябре в местную тюрьму водворили членов президиума окрисполкома, обвинив их во вредительстве, в принадлежности к троцкистской террористической организации.
Начались допросы. Секретаря окрисполкома Пакина подвергли беспрерывному, без сна и отдыха, допросу в течение 14 суток…
Последними арестовали Кошелева и Павлова, это было в 1938 году, правда, Кошелев уже не работал в окрисполкоме — он вернулся в Омск. Его взяли в апреле, а Павлова в июне, когда тот приехал в областной центр в командировку. Арестовали партийного секретаря в гостинице «Советская Сибирь». Двух бывших лидеров округа — Кошелева и Павлова — НКВД назвало руководителями организации «правых».
Жителям Остяко-Вогульского округа повезло, что рассмотрение их дел в Омске затянулось на несколько месяцев. Наступил 1939 год, репрессии пошли на спад. Из протоколов допросов членов президиума окрисполкома вдруг исчез «Омский центр правых», кроме того, в апреле 1939 года была создана экспертная комиссия, выводы которой вступили в противоречие с материалами следствия. Оказалось, что никакого вреда округу арестованные не нанесли.
Летом 1939 года освободили из под ареста всех, кроме Кошелева. Он вышел из тюрьмы в январе 1940 года больным человеком, но точно известно, что в 1952 году Кошелев был еще жив, так как направил из Брянска запрос омским чекистам, чтобы дали разъяснение по поводу его ареста… Как сложилась судьба Быстрова, за которого он заступился, можно только догадываться.
Одна лошадь и две лопаты
Но вернемся к архивной папке из фонда №437, озаглавленной «Переписка Омского облисполкома с управлением НКВД о лицах, имеющих компрометирующие данные. Начата 13 марта 1935 года. Окончена 5 декабря 1935 года». Что еще здесь хранится? Казалось бы, сталинская коллективизация к этому времени должна была завершиться, но крестьян продолжали ссылать на Север.
В справке, составленной в недрах областного управления НКВД и датированной 1935 годом, есть такие строки: «Выселить кулаков-единоличников, их прихвостней, ведущих подрывную работу, на Север в количестве 2 000 семей. Общее количество районов, из которых необходимо выселение кулаков — 46. Местами ссылки должны стать районы Остяко-Вогульского округа (Березовский, Шурышкарский, Самаровский, Сургутский, Кондинский)».
Как же финансово подкреплялась ссылка? На этот вопрос тоже есть ответ в вышеприведенной справке. «Кулаков» предлагалось обеспечить транспортом до «пунктов концентрации» (таких было три) за счет райисполкомов. Дальнейшую дорогу в ссылку оплачивал облисполком. Для выселенных «кулаков» власть создавала «натуральные фонды». Как видно из документов, на пять хозяйств полагалась одна лошадь, комплект сбруи, одна телега, один плуг. На каждое хозяйство — одна литовка, две лопаты, кирка-мотыга. Чекисты предлагали выселенных кулаков обеспечить продовольствием и фуражом из расчета трехмесячной потребности. Натуральные фонды должны были создаваться за счет райисполкомов.
Состоялось ли переселение двух тысяч семей с юга Омской области на Север — точно неизвестно, но, скорее всего, именно так и произошло. Сибирские крестьяне, как бы тяжело им не было, все же достаточно умело приспосабливались к жизни в новых условиях. Гораздо хуже обстояло дело с жителями южных районов страны, высланными в Сибирь.
Ели траву и крыс
В областном архиве удалось найти уникальный документ — донесение начальника УНКВД Салыня председателю облисполкома Кондратьеву, в котором он без прекрас рисует жизнь спецпереселенцев. Салынь был вынужден признать, что «переселение трудпоселенцев было произведено исключительно на неосвоенные лесные и болотные массивы, что в основном отразилось на медленном освоении мест расселения жителями южных районов—абазинами, кабардинами, черкесами и другими. По своей природе они никогда не занимались сельским хозяйством, поэтому урожайность составила 3-4 центнера с гектара. Недород хлеба, гибель посевов от заморозков привели трудпоселенцев буквально к обнищанию. В течение зимы 1934-35 годов и весны 1935 года люди пухли от голода, умирали, ели траву и крыс, бежали из мест расселения, воровали и шли на всякого рода преступления. Не имели семян. Им выделили 3 726 центнеров зерновых, их должны возвратить, и еще ссуду 180 тысяч рублей…»
Если бы подобные строки появились в открытой печати, в каких только грехах не обвинили бы их автора. Но это писал представитель самой могущественной карательной системы. Под давлением обстоятельств начальник областного управления НКВД Салынь вынужден был признать ужасающее положение ссыльных и обратиться в ГУЛАГ и облисполком с просьбой «о сложении налогов и сборов с трудпоселенцев». Он просил: «Сельхозпоставки, госпоставки зерна, мяса, молочной продукции и шерсти, возврат ссуды следует перенести на 1936 год».
Но вряд ли эта короткая передышка в жизни трудпоселенцев, получи они ее, могла бы резко изменить ситуацию. Сама идея насильственной коллективизации была гибельной для народа. Похоже, это сознавали даже представители карательных структур. Поэтому в докладной записке высокопоставленного чиновника даже проскальзывают нотки сочувствия по отношению к людям, попавшим в беду.
Но рядом с этим огромной разоблачительной силы документом есть в фонде 437 и другие. В частности, в одном из них говорится о том, что «на территории Омской области имеются колоссальные залежи кулацко-бандитского элемента, прошедшего большую школу террора и зверских расправ в период гражданской войны, особенно в белогвардейском повстанческом движении 1921-1922 годов. Эти элементы являются основной школой, выделяющей из своей среды кадры организаторов и вдохновителей различных форм контрреволюционной подрывной работы».
Как следует из одного рапорта чекистов, за шесть месяцев 1935 года органами НКВД были открыты дела на 228 обвиняемых «в подготовке террора над областным и местным партактивами». И это было только начало, пока что в поле зрения НКВД был Омск и близлежащие районы. До северных округов волна репрессий докатилась в 1936 году, а пик ее пришелся на 1937—1938 годы. Итог — около тысячи расстрелянных жителей округа, немало из них получили пулю в Омске. В 75-летней истории округа есть и такие трагические страницы…
«Новости Югры», 26 января 2006 года
