Воспоминания бывшего начальника уголовного розыска Ханты-Мансийска майор милиции в отставке Николая Михайловича Костина, записанные Людмилой Лосевой
В 1960-е годы все жители Ханты-Мансийска знали месторасположение милиции. Не было пунктов охраны общественного порядка, линейных пунктов в аэропорту и на водном транспорте, ОВИРа и других подобных служб. Существовало лишь одно двухэтажное здание ОКР ВД с мансардой. А уж в нем разместились и паспортный стол, так необходимый всем гражданам, и оперативные службы уголовного розыска и ОБХСС, и следствие, и ГАИ. Впрочем, машин в городе было мало, и регистрировать особо было нечего.
И только следственный изолятор (по тем временам КПЗ, или камера предварительного заключения) находился во дворе и был обнесен высоким деревянным забором. Начальником КПЗ долгие годы работал бывший фронтовик, немногословный, добросовестный и исполнительный человек. Назовем его в нашем рассказе Иван Петрович. Жил он неподалеку от работы, в так называемых милицейских бараках.
Старожилы, наверное, помнят, что сразу за отделом милиции был одноэтажный добротный деревянный дом, в котором проживали преимущественно работники НКВД, а потом и КГБ. Далее шел недавно отстроенный для проживания работников милиции двухэтажный деревянный дом, а потом уже стояли непосредственно бараки. Всего их было четыре больших одноэтажных дома, создававших замкнутый прямоугольник.
Двор был громадный, один вход был со стороны улицы Мира, а второй – с улицы Свердлова. Первый был вроде парадного, а второй, с улицы Свердлова, был предназначен для хозяйственных нужд. Через эти ворота завозили дрова, мебель, вывозили отходы, мусор и т.д. За домами, в стороне улицы Ленина, был конный двор, предназначавшийся для милицейских выездов – в командировки зимой ездили преимущественно на лошадях. Тут были и конюшня, и сено, стояли сани, упряжь и все остальное, столь необходимое в лошадином хозяйстве. Во дворе были «удобства», отгорожен участок для помойки, чистилось все аккуратно, санитария была в должном порядке. Весь двор был заставлен поленницами дров, часто находящимися далеко от месторасположения квартир, но никаких краж дров не было.
Два дома, расположенные со стороны милиции, стояли на берегу речки Вогулки, вода была в ней чистейшая, пока маслозавод не начал спускать отходы и пока не ввели благоустроенные дома на улице Гагарина. После этого вода стала издавать неприятный запах, а после и вообще стала непригодной для питья. Летом в речке купались ребятишки, а зимой они же катались с горки, так как от домов к речке был небольшой спуск. Предприимчивые жители разбили около дома небольшие грядки, которые, впрочем, были больше для души, чем для семейных нужд.
Весной речушка разливалась, и не один раз мой сын приходил домой с ревом по пояс в воде. Дочка, как все девочки, в такие истории не попадала, она часто ходила к бабушке, добрейшей моей теще, проживавшей на улице Доронина, к сожалению, рано ушедшей из жизни. Сын же, проревевшись, отогревшись, снова надевал просушенные женой одежды и опять шел гулять к речке.
В многолюдном нашем дворе все знали друг друга, так как, в основном, это были семьи работников милиции, да и вообще все знали обо всех. Дружили семьями, дружили дети между собой, часто, несмотря на разницу в возрасте. Материально все жили примерно одинаково, то есть небогато, компьютеров и телевизоров не было и в помине, поэтому веселились, как могли. В праздники – 1 мая, 7 ноября, в Новый год – устраивали шумные застолья, «в складчину», т.е. приносили к столу, кто что мог. Спиртного брали немного, хорошее вино продавалось редко, выпив, пели песни, танцевали.
…Примерно так же жила и семья Ивана Петровича, у него было двое сыновей и дочка. Девочка заканчивала школу, была необыкновенно хороша: недорогая, но с любовью пошитая руками матери одежда аккуратно облегала ее ладную фигурку. Надо заметить, что жена у Ивана Петровича страдала болезнью сердца, частенько прихварывала, и поэтому не работала, занималась домашним хозяйством. Она прекрасно готовила, дома у них чистота была необыкновенная, в этом ей помогала и дочка. Оба сына, окончив школу, работали. В общем, это была самая обыкновенная советская семья.
В тот несчастливый день я был в наряде. Для непосвященных, наряд – это группа работников милиции, на которые возлагалось поддержание общественного порядка в течение суток. Дежурный по отделу, позвонив мне по внутреннему телефону, сообщил, что в кафе ресторана драка, и нужно сходить и проверить это сообщение. Кафе Горрыбкоопа располагалось на углу улиц Коминтерна и Ленина. Когда я зашел в кафе, меня поразила какая-то неестественная тишина, что само по себе свидетельствовало об отсутствии какого-либо нарушения общественного порядка.
Я прошел в зал. На полу лежал человек. Я подошел поближе и увидел, что это – Владимир, сын нашего Ивана Петровича. Он лежал на спине, без пиджака, в рубашке, в области сердца было небольшое алое пятно крови. Владимир лежал неподвижно. Я, опасаясь самого худшего, позвонил в «Скорую», которая приехала на удивление быстро. Пока я опрашивал свидетелей случившегося, зашел врач. Наклонившись над парнем, он почти сразу же поднялся и коротко сказал – «мертв». По моей просьбе труп положили на носилки и увезли в морг.
К этому времени мне удалось выяснить, что Владимир и приезжий спортсмен-боксер из-за чего-то поругались. Во время ссоры спортсмен вытащил нож и ударил им Владимира, тот сразу же упал и больше уже не поднимался. Спортсмен же ушел в гостиницу. В то время она была у нас в городе одна и располагалась на улице Карла Маркса, рядом с аптекой. Записав свидетелей, я попросил их пройти в отдел милиции, а сам пошел в гостиницу.
Дежурный администратор, на мой вопрос, где находится заезжий спортсмен, указал комнату, в которой он остановился. Без стука я зашел в комнату, на одной из трех кроватей лежал молодой человек, и когда он вскочил, оказалось, что он на голову выше меня. Парень схватил нож, лежащий на тумбочке. Я был безоружен, пистолет я с собой не взял, так как шел в ресторан для выяснения обстоятельств, у меня с собой не было даже наручников. Спокойно, не повышая голоса, я произнес: «Уберите нож, молодой человек, вы и так уже достаточно делов натворили».
Парень как-то сник, оделся, и мы пошли с ним в милицию. Нож остался лежать на тумбочке. Уходя, я попросил дежурную закрыть комнату, ничего не трогать, и никого в комнату не впускать до прихода следователя.
Парня я завел в дежурную комнату, сообщил о результатах своей проверки, потом позвонил следователю прокуратуры, судебно-медицинскому эксперту, эксперту-криминалисту, и снова пошел в кафе. Когда все собрались, начался осмотр места происшествия, я установил свидетелей и передал список следователю. Выполнив работу, предписанную мне приказами МВД, должностными инструкциями, неписанными правилами, я пошел в отдел.
Мне предстояло самое трудное – надо было сообщить отцу, моему сослуживцу, о смерти его сына. Это было намного сложнее, чем безоружному задержать преступника, только что совершившему убийство.
Я присел за стол, обдумывая, как сделать это тактичнее, как подготовить отца, а самое главное, болезненную впечатлительную мать, к этому страшному сообщению. Все получилось само самой. В кабинет зашел бледный Иван Петрович и почему-то, перейдя на шепот, даже не спросил, а выдохнул: «Николай Михайлович, что с моим Вовкой?»
Тщательно подготовленные и отрепетированные слова вылетели у меня из головы, и я тоже, почему-то шепотом произнес: «Убили».
Бедный отец опустился на стул. Через несколько минут, обретя голос, уставившись в пол, спросил снова: «Где он?»
Не уяснив толком, о ком он спрашивает, я ответил: «Сын в морге, убийца задержан».
Мой сослуживец ушел так тихо, что я даже не услышал стука двери. Я представил себе, как он идет сейчас домой, переваривая обрушившееся на него несчастье, обдумывая, как сообщить о свалившейся нежданно-негаданно беде своей жене, матери их сына, которая явно уже тоже что-то прослышала – Ханты-Мансийск всегда был маленьким городком. Но помочь, конечно, ничем не мог.
Для меня жизнь пошла своим чередом. Я отдежурил свои сутки, в тот день больше ничего серьезного не было, пошел отдыхать. А вот для Ивана Петровича жизнь начала обратный отсчет. Жена окончательно слегла, а ему предстояло заниматься теми скорбными делами, которые нужны человеку при завершении его земных дел, которые совершаются, как правило, родственниками. Конечно, милиция помогала по мере возможностей, но все главные хлопоты легли на плечи отца. Владимира похоронили. Но беды семьи на этом не закончились.
…Арестованного убийцу избили в камере. На него было страшно смотреть. Кто его избил, он толком ничего не мог сказать. При наличии должных доказательств проверяющие сделали вывод, что избиение было организовано Иваном Петровичем. Его отстранили от работы, а потом уволили. Тот, кто работал в милиции в те годы, представляет, какая это душевная травма – человек полон сил, всю жизнь он был маленьким винтиком в громоздкой правоохранительной машине, представлял, что хоть машина и громадна, но без него, этого винтика, она не может работать. И вдруг его на полном ходу выдергивают и выбрасывают. Никакой другой работы он не представляет. Он вообще никогда и никуда не хотел идти, он всего лишь мечтал доработать до пенсии и уйти на покой, занимаясь каким-нибудь своим любимым делом. Ан нет. Все изменилось, по вине какого-то неизвестного тебе, вторгнувшегося в такую размеренную жизнь, негодяю. Кроме того, перед тобою жена, твоя подруга, с которой ты прожил всю свою сознательную жизнь, которая ничего не просит, ничего не хочет, в том числе, не хочет жить и медленно угасает на твоих глазах.
Иван Петрович запил. Пил он потихоньку, тайком от жены, но она, конечно, не могла этого не видеть, не упрекала его, понимая его горе. И так они жили какое-то время, замкнувшись в своем несчастье. Дочь ходила в школу, как могла, утешала мать, которая, машинально исполняя свои обязанности, по-прежнему готовила, стирала, гладила. И в одну из ночей также тихо, как жила последние месяцы, угасла.
Похоронил мой товарищ и жену. Я уже не помню, видел ли я его после смерти жены, так тихо и уединенно он жил с дочкой. Пить он бросил, дочка была теперь только на нем. Не помню, сколько прошло времени со смерти жены, и так же тихо ушел из жизни и мой сослуживец.
…Дочь Ивана Петровича не пропала. Тут сказались и родительская кровь, и твердые жизненные начала, заложенные родителями. Закончила школу, поступила в институт. Не один парень вздыхал о красивой и статной девушке. Удачно вышла замуж, родила детей. Для нее, слава Богу, все обошлось, в отличие о родителей. Все сложилось и у брата безвременно погибшего Владимира.
В те годы мне часто приходилось бывать на кладбище по переулку Южному и по своим личным делам, и по долгу службы. За редким исключением, у меня не было конфликтов с моими подопечными. Тогдашний директор кладбища Лысогоров даже обещал мне «по блату» устроить место на кладбище. «Я выберу вам, Николай Михайлович, самое лучшее место», — абсолютно искренно говаривал он. Я знал, что он не по злобе, а от чистого сердца предлагает мне эту услугу, но благодаря его, говаривал, что я на кладбище пока не собираюсь. Но, проходя по кладбищенским дорожкам, я всегда находил и останавливался около скоромных могилок своего бывшего товарища и его жены, на могильных плитах которых время смерти обозначено с таким небольшим интервалом.
Вечная им память!
