Борис Карташов, фото Анатолия Лахтина
Учитель физики
Школьная жизнь – незабываемое время. Не случайно люди всегда с ностальгией вспоминают его. Чаще хорошее, смешное, реже неприятности. Однако и то, и другое из жизни не выкинешь.
Нина Васильевна пришла к нам прямо из педагогического училища восемнадцатилетней девушкой. Симпатичная, но характер был скверный. Это сказывалось и на учениках. Ей ничего не стоило оскорбить ребенка. Вести себя высокомерно с родителями. Чувствуя, что все сходит с рук, уверовала в свою непогрешимость.
Мы – старшеклассники – переживали это особенно болезненно. Видимо сказывался переходной возраст. Бунт назревал незаметно, но неуклонно. Последней каплей стало то, что «физичка» (она преподавала физику) приказала дежурному по классу подавать ей чернильницу и ручку, считая, что свои канцелярские принадлежности иметь ни к чему. Так продолжалось, пока очередь не дошла до Леньки Казанцева, парня чуть постарше нас – отличника. Когда в очередной раз Нина Васильевна попросила ручку с чернильницей, Ленька подошел и положил на стол двадцать копеек, предложив ей купить, если у нее нет денег, все что надо. Что произошло с женщиной словами не передать. Она смогла лишь выдохнуть «Вон». Казанцев забрал учебники и вышел из класса. Следом встал я и тоже пошел на выход в знак солидарности с товарищем.
К слову сказать, мы заканчивали выпускной класс. И отметка в свидетельстве об образовании играла большую роль. Так что приходилось материал изучать самостоятельно – помогали одноклассники. Дело шло к экзаменам. Между тем, мы с Ленькой продолжали не посещать ее уроки физики, так как Нина Васильевна заявила, что пока мы не извинимся, на занятия не пустит.
Однако за месяц до выпускного, решением директора школы нам позволили присутствовать на уроках. Было очень тяжело наверстывать упущенное – но к сожалению учительницы Ленька и я сдали экзамен на «отлично».
Прошло много лет. Окончив техникум и отслужив в армии, возвращался пригородным поездом домой. В купе встретил односельчанку: стали вспоминать, что да как. Пришлась к слову и учитель физики. Я заметил, что ей пасти коров нельзя было доверять: доброта нужна и им, а с ее характером… Тут заметил, что собеседница как-то странно молчала, поглядывая мне за спину. В соседнем купе сидела Нина Васильевна. Она все слышала…
Дикий случай
Он произошел ранней весной. Это случилось с Тихоном – забойщиком. Жил он с вдовой гражданским браком. И был у него недостаток (а у кого их нет?) – любил выпить. При этом имелся один бзик. Накачивался он где угодно, но последнюю бутылку всегда заканчивал дома.
Однажды, как обычно, заваливает почти на карачках в квартиру. Жена, видя его состояние, быстренько прячет чекушку. Мужик повыступал немного, и говорил:
– Давай наливай стопку, да спать лягу.
– Нету, – отрезала та.
– Тогда трешку гони на бутылку.
– А это видел, – соорудила перед его носом фигуру из трех пальцев баба.
– Значит ты так, – опешил Тихон, – ну ладно, я тогда застрелюсь.
– Делай, что хочешь, – махнула рукой женщина, считая его слова простой болтовней.
Забойщик выскочил в коридор, нашел ружье, патронташ. Заслал патрон в ствол. Зашел обратно в комнату:
– Ну, дашь три рубля, нет?
– Стреляйся, стреляйся, – засмеялась та, не веря, что он это может сделать.
Тихон выстрелил…
Хоронили его всем миром. С виду все было пристойно. Но в разговорах осуждали жену и жалели покойного.
Жена технорука
Почему–то технические руководители, (в обиходе – технорук, это что–то вроде главного инженера в лесопункте) долго не держались. Может быть потому, что приезжали молодые люди, окончившие техникумы или институты: работали хорошо и их забирали на повышение. Может по бытовым условиям: многие были городскими людьми. Но факт был фактом: менялись часто.
Очередной технорук был из Свердловска. Его запомнили плохо, а вот жена в памяти людей осталась надолго. Особенно среди женщин.
Выглядела она экстравагантно для тех далеких пятидесятых годов. На голове шляпка с вуалью, черные ажурные перчатки до локтей, туфли на высоком каблуке, ярко накрашенные губы, выщипанные брови. Все это на фоне поселковских баб, вечно ходивших в кирзовых или резиновых сапогах, фуфайках, серых платках. Ну не любили они супругу технорука, но терпели: как — никак начальница.
…Это случилось в магазине. Городская дама купила булку хлеба, прихватив ее двумя пальчиками, вышла на улицу. На крыльце споткнулась и булка выпала из ее изящных пальчиков. Стоявшая тут же тетя Мотя, больших габаритов женщина, с грубым простуженным голосом пробасила:
– За хрен мужика, небось, берешься двумя руками, за хлеб так двумя пальчиками, интелегения хилая.
Жена технорука, не поднимая покупку, побежала домой.
Вскоре они уехали. Но знаменитая фраза тети Моти о хрене жива в народе до сих пор.
Про быка
Каждую осень отец колол скотину. Как правило, это был годовалый бычок. Для этого всегда приглашался мужик по имени Тихон, который пил бычью кровь сразу же после забоя. Но в эту осень его не было в поселке.
– Да ладно, – успокоил зять Иван, – я не хуже Тихона справлюсь.
На семейном совете решили стрелять из мелкокалиберной винтовки, правда, подстраховавшись колуном. Выпустили быка в загон, привязали к изгороди.
Иван объясняет:
– Значит так, я бью обухом колуна между рог. Он теряет сознание. В это время Вовка стреляет ему в ухо. Все. Дальше остается только перерезать горло и спустить кровь.
Итак, зять со всего маху бьет бедному животному по голове. Тот вместо того, чтобы потерять сознание, так рванулся от своих мучителей, что, выворотив изгородь, задрав хвост, бросился «нарезать круги» по огороду. За ним с колуном и винтовкой бегут Иван с братом, пытаясь вернуть в загон. В общем, кончилось тем, что сосед (он был охотник) застрелил быка.
Сало
Старик Серебрянский был своеобразный человек: очень хозяйственный и работящий. Правда, про него говорили, что скуповат, прижимист, нелюдим. Все это имело место – в поселке ничего не скроешь. Был раскулачен. Приехал он на «Двадцатый» сразу после войны с женой и сыном.
О нем всегда рассказывали необычные истории. Вот одна из них. В хозяйстве имелась, как впрочем, почти у всех, корова, телка, другая живность. Так что лето проходило в заботах. Необходимо было накосить травы, высушить, сложить сено в стога.
Покосы, как правило, выделялись вдоль речек далеко от поселка. Уходили на весь день, прихватив с собой еду. Брал «тормозок» и дядька Серебрянский. В нем всегда была булка хлеба, бутылка молока, шмат сала.
Рассказывают, что обедал он следующим образом. Разрезал булку хлеба вдоль, сверху клал небольшой кусок сала. Затем подносил бутерброд ко рту: носом отодвигал сало и откусывал хлеб, прихлебывая молоком. В результате с последним куском хлеба съедался и деликатес.
– Ну, вот наелся, и сало еще осталось – приговаривал он.
Была ли это скупость или отголоски войны и голода в 30-х трудно сказать. Но уезжая в середине пятидесятых годов из поселка на родину, он сдал в магазин фанерный ящик спичек. На коробках стоял год выпуска 1936. Там, говорят, лежало более тысячу штук. Две денежные реформы пережили спички. Так что Серебрянский на них заработал.
Свидетель
Точно помню, было, мне шесть лет. Любил, ходит по улицам, переулкам. Заглядывал в окна домов, во дворы в поисках чего-нибудь интересного – надо же было коротать день. Это вечером собирались ватаги, начинались различные игры, происшествия, истории. Днем же основной контингент поселка был на работе, дети в школе, и только такие как я, неприкаянные, болтались без дела.
…Около двухквартирного дома, через забор, ругались две женщины – соседки. Начало склоки не видел, слышал только ругань. Вдруг заметил, как одна схватила поганое ведро и вылила содержимое на голову другой. Та, вся в дерьме и моче, облепленная бумагами и еще бог знает чем, запричитала, призывая жителей улицы быть свидетелями несправедливого отношения к ней. Но, увы, таковых не было. Ее затравленный взгляд упал на меня.
– Мальчик, ты будешь свидетелем? – я с радостью согласился.
– Ты видел, как она меня говном обляпала? В суд на нее подам.
Ее противница, с видом победительницы, покрутила пальцем у виска, показывая какая дура соседка:
– Он же маленький, его слушать не будут.
Вечером дома поведал матери об инциденте, про который уже знал весь поселок. В ответ получил щелчок в лоб и приказ нигде об этом не болтать. Вот через пятьдесят лет впервые вспомнил об этом.
Баня
На «Двадцатом» баня находилась за речкой. Вернее, на берегу небольшой речушки Куликовской. Она имела два отделения: мужское и женское. Но единственная парилка и громадный чан с холодной водой были общие на оба помоечных помещения. Большого неудобства это не вызывало, но вот курьезные эпизоды случались нередко.
Так, как уже говорилось, парилка была общая. Пользовались следующим образом. Заходят мужики погреть косточки, закрывают дверь, ведущую в женское отделение на задвижку. Закончив париться, последний открывал «женскую» дверь и уходил к себе. Женщины поступали так же.
Но однажды пришел пьяный мужик помыться в бане и попариться от души. Надо сказать, что он очень плохо видел – носил практически линзы вместо очков. Так вот, заходит попариться. Раз поддал на каменку, второй, третий… И, видимо, не рассчитал: уши стали скручиваться в трубочку, в висках появилась боль. Короче, скатывается он с полка, тыкается в дверь – она закрыта на задвижку – открывает и вваливается к бабам. Визг, крик, начинают его обливать водой, колотить тазами, мочалками. Замордовали бы парильщика, но он завопил:
– Бабы, не вижу же я ничего, за что бьете, у меня очки минус шесть.
На мгновенье повисла тишина. Затем под хохот, вроде бы как по воздуху, неудачник забрасывается обратно.
Другой герой нырнул в чан с холодной водой (шутя) и вынырнул в женском отделении. Хотел, что-то юморное сказать, но не успел. Тут же досталось ковшом (а это медный, с длиной ручкой, объемом в пять литров) по голове.
Ойкнув, шутник потерял сознание, и благополучно пошел ко дну. Его откачали с большим трудом.
С тех пор ни первый, ни второй в баню больше не ходили.
Халтура
Сестра Алевтина вышла замуж. Муж Александр был ей знаком давно, еще с детства. (Его родители тоже были «враги народа» и сосланы на Урал). Жить они решили отдельно. Им выделили комнату в семейном пятом бараке. Работал ее муж помощником машиниста паровоза на УЖД, а Аля воспитателем в детском саду. В общем, жили небогато, впрочем, как и все. Со временем сестра стала замечать, что ее благоверный приходит с работы на два-три часа позже обычного. Поинтересовалась, где задерживается?
– Да халтуру одну делаю, отмахивался муж.
И вот в конце месяца Санька принес большой пакет денежных купюр, завернутый в майку.
Что это? – удивилась Алевтина.
– Зарплата за халтуру, хитро улыбнулся Саша.
Молодая женщина радуясь, стала пересчитывать деньги, не обращая внимания, что почти все купюры были мятые. Пересчитав, охнула. Тут было несколько зарплат мужа. Тут же побежала похвастаться маме. Но там ее ждал «ушат холодной воды». Матери уже донесли доброхотные соседки, что Сашка Кокорин выиграл в карты у вербованных мужиков из девятого барака много денег. В слезах прибежала в комнату, молча, собрала все деньги:
— Неси обратно, рубля не возьму, — вытолкала мужа из квартиры!
Горе-картежник вернулся уже к вечеру навеселе:
— Отдал? — Аля вопросительно смотрит на Александра.
— А как же, все так обрадовались.
Долго дуться на мужа она не могла. Прошло время. Случай почти забылся. Как-то Алевтина полезла в кладовку, откуда-то сверху выпал газетный сверток и из него посыпались те самые мятые деньги. Хотела сжечь, но рука не поднялась, нужно было приобретать обувь на зиму, да и пополнение предполагалось в марте. В общем, оставила она вознаграждение за «халтуру» в семье.
Продолжение следует…
