Борис Карташов
Завтрак на уроке
Из школьных воспоминаний до сих пор перед глазами кусочки хлеба, посыпанные сверху сахаром. Их давала нам мама на занятия. Мы бережно заворачивали их в чистые тряпочки и укладывали в портфели.
Какая это была вкуснятина! Особенно, когда набегаешься на перемене. Сахар, растаивая на хлебном ломте, превращал его поверхность не только в сладкий деликатес, но и в своего рода пирожное (так мне казалось).
Открыто съесть это лакомство на перемене, было не так-то просто. Его могли запросто отобрать ребята постарше. Не каждый имел возможность принести в школу бутерброд. Да и вечно голодных пацанов было немало. Вместе с моим вторым классом в одной комнате находились и четвероклашки. Учительница вела сразу два класса вместе. Первый и третий, второй и четвертый. Поэтому, спокойно съесть на перемене, принесенный из дома хлеб, было невозможно. Приходилось использовать урок. Я выжидал, когда учительница, оставив нас в покое, переходила к четвероклассникам, осторожно вытаскивал хлеб. Отщипывал маленькие сладкие кусочки и незаметно заталкивал их в рот. Даже сосед по парте ничего не замечал.
Однажды моя четко отработанная «тактика» не сработала. Из-за невнимательности на уроках учительница пересадила меня поближе к себе, за приставной столик, чтобы не отвлекался. Поскольку табурета не было, вместо него пришлось использовать обыкновенную чурку, которая из-за невозможности истопником ее расколоть, валялась в коридоре у печки.
Как-то во время очередной «трапезы» я неловко повернулся и потерял равновесие. Чурка оказалась у стены, бутерброд – в середине класса, а я – под столом учительницы. Все громко засмеялись. А Танька Гладких на весь класс сказала:
– Надо же! Тайком на уроке ест!
Я готов был провалиться сквозь землю. Ведь всего полчаса назад говорил ребятам, что из дома поесть ничего не брал. Обстановку разрядила Октябрина Ивановна. Она помогла подняться с пола и разрешила снова сесть за свою парту.
Взрыв на пустыре
Как-то я и сын директора школы Колька Бровцев пошли на пустырь, взорвать патрон от немецкого ружья « Зауэр три кольца». Его привез с фронта Колькин отец в качестве трофея.
Друг же периодически понемногу конфисковывал боеприпасы у родителя, когда тот был пьяный. Если потом папаша предъявлял претензии о пропаже патронов, сын, не моргнув глазом, брехал:
– Да ты дяде Федору давал, я видел.
Так воровство сходило нам с рук.
…Разожгли костер, положили в него патрон, отошли метров на двадцать, залегли и ждем взрыва. Между делом закурили: пару папирос я спер у своего отца (он курил только «Казбек»). В это момент видим, из леса выходит дядька по фамилии Серебрянский и гонит свою корову точно на наш костер. ( Заблудилась, наверное, стерва). Кричать поздно. Да и что? Спасайся, сейчас рванет? В общем, лежим ни живы, ни мертвы. В это время, как бабахнет…
Удирая, заметили что Серебрянский от испуга присел, а корова, задрав хвост пролетела мимо нас.
Прибежали в поселок – домой идти опасно. Наверняка дядька нас узнал и нажаловался родителям. Однако поздно вечером явился перед «ясные очи» бати. Тот грозно посмотрел и приказал:
– Чтобы к утру стайки у коров и коз были вычищены, скот накормлен и напоен.
Так он наказывал – трудотерапией. Молча, помчался исполнять указания, радуясь, что на этот раз пронесло. Ложась спать, через двери услышал, как папка маме говорит:
– Серебрянский – то в штаны от страха наложил, Дарья вон стирала вечером.
Что ответила мать, я уже не слышал – спал, устал очень.
Укротитель велосипеда
Первый велосипед в поселке появился у Лешки Антоновского. Он работал, поэтому деньги водились. Затем двухколесные агрегаты купили родители Сашки Серебрянского и Вадьки Конюхова. Если Лешку мы видели только по вечерам, когда раскатывал с подругой по поселку, то Серебрянский с Конюховым своим транспортом просто мозолили глаза, вызывая всеобщую зависть.
Детально разглядеть и потрогать велосипед ребята нам еще разрешали, но дать прокатиться – ни за что. Правда, через некоторое время этой чести все-таки удостаивались некоторые пацаны, но… за определенную услугу или плату.
Свою принадлежность к велосипеду Сашка с Вадькой обычно подчеркивали тем, что постоянно ходили по поселку с бельевой прищепкой на правой штанине. Она якобы необходима для того, чтобы не намотались брюки на велосипедную цепь. Мы завидовали товарищам. Я, например, даже мысленно выстраивал линию поведения, если вдруг повезет, и мне доверят руль. Теоретически твердо знал, как рулить, если велосипед вдруг потянет в ту или иную сторону, как держать равновесие.
– Ты Вовка, не проси у меня прокатиться, – важничал Сашка Серебрянский, — не сумеешь. Это тебе не самокат!
– На спор, сумею! – возмутился я, хотя в душе не был уверен в успехе.
– Не сумеешь! – ставил точку в соре Сашка, степенно отъезжая в сторону.
После этих слов еще больше хотелось доказать, что езда на велосипеде это не ахти какое трудное дело, только бы сесть за руль!
Как-то Лешка Антоновский подъехал к нашему дому и, оставив велосипед у калитки, прошел во двор. Увидев меня, поинтересовался, дома ли отец.
– Дома, проходи!
Заметив, как жадно смотрю на его транспорт, сказал:
– Если умеешь, прокатись!
Вот оно – счастье! Дрожащими руками подвел велосипед к небольшому пеньку, чтобы легче сесть в седло, крепко сжав руль, оттолкнулся. Переднее колесо сразу завиляло из стороны в сторону, задергался руль. Еще секунда и я был бы на земле. Но выручила изгородь. Она не дала мне упасть. Еще и еще пытался проехать, хотя бы несколько метров.
Наконец, удалось, и я покатился по дороге.
Мамины папиросы
Обрывочные воспоминания раннего детства нет – нет, да и возникают в моей памяти. Как правило, это связано с каким-то неординарным событием. Помню, как безутешно плакал у мамы на коленях, когда соседская девочка отобрала игрушечную лошадь, сделанную из папье-маше. А в семилетнем возрасте, после того как разрезал стеклом ладонь так, что стали видны белые сухожилия, бросает в дрожь и сейчас.
Однажды, зайдя на кухню, увидел маму с папиросой в руках. В то время я уже знал, что курить вредно. Стал уговаривать затушить ее. Однако она выпроводила меня на улицу, ничего не объяснив. Спустя много лет, когда напомнил ей об этом эпизоде, мама обиделась:
– Да не курила я никогда,– затем подумала и добавила, – правда, был случай, когда очень болели зубы. Никотин же успокаивает. Тогда как ты можешь помнить об этом, ведь тебе было года два – три?
Позже я узнал, что в те далекие годы в поселке не было элементарного медицинского пункта. Болезни, в том числе и стоматологические, лечили народными средствами.
Мы из Брянска
Так представились четыре брата – косая сажень в плечах, молодые и красивые — знакомясь с молодежью поселка. Особенно среди них отличался старший – Иван, в дальнейшем ставший мужем моей сестры. Она, семнадцатилетняя девушка, без памяти влюбилась в него. Несмотря на ворчание родителей, создали семью.
Иван оказался домовитым мужиком. Устроился лесником. В те времена это была престижная должность. Но вскоре, «благодаря» ей, же стал алкоголиком, как и дядя Митя. В семье начались разлады: кому нужен вечно пьяный муж. Со временем стал «распускать» руки, жена в ответ вызывала участкового милиционера. В общем, пришло время, когда семья распалась. Иван подался на Север осваивать новые земли, но каждое лето приезжал к бывшей супруге на сенокос.
Запомнился последний его приезд. Мы, братья всегда помогали с заготовкой сена сестре. Появление Ивана нас обрадовало: скорее закончим. Вечером собрались у Лиды за столом. Бывший зять был на удивление трезвый. Разговор как — то не клеился. Нас больше волновали встречи с девушками, танцы. Вскоре собрались уходить. Иван вышел провожать. Прощаясь со мной, с тоской в голосе сказал:
– Знаешь, мне уже 40 лет, а до сих пор как неприкаянный: нет ни кола, ни двора, ни семьи настоящей. И все водка проклятая. Ты запомни это.
Он вскоре уехал и больше его уже не видел. Иван «сгорел» от пьянства спустя год. Я в это время служил в армии.
Рогожкин, Бесоногов и дед Падерин
Колоритных, по — своему интересных личностей было много. На лесопункте они появлялись с каждым оргнабором. Местные копировали их повадки, привычки, над ними посмеивались. В своем большинстве это были люди беззлобные, услужливые и одержимые. В хорошем смысле слова.
Одно время жили у нас «конструктор», «авиатор» и «геолог». Первый всем рассказывал, что вот — вот сконструирует машину – робот, которая будет замещать лесорубов на деляне. Дело осталось за двигателем, который сжигал бы не больше литра бензина за рабочий день. Так и конструировал он несколько лет мотор, пока не закончился контракт по вербовке. Уехал.
Второй – «работал» над сверхсекретным дирижаблем. Третий – все искал спрятанное золото Адмирала Колчака. По интуиции.
А вот Рогожкин, Бесоногов и дед Падерин в поселке запомнились не творческими изысканиями, а оригинальностью поведения и манерой разговаривать.
Рогожкин хотя и имел начальное образование, работал на лесопункте мастером нижнего склада. По местным меркам этой высокой должности сподобился благодаря членству в партии. Вступил на фронте. В те времена, все «партейные» при «портфеле» были. Привлекал внимание маленьким ростом, огромной плешиной на голове и суетливостью. А что представляла его речь? Это был быстрый набор нечленораздельных звуков, перемешанных матерными словами, которые понимал только он сам. На любых собраниях Рогожкин всегда просил слова и «светился» за трибуной до тех пор, пока председательствующий не начинал стучать по стакану, мол, хватит – твое время вышло.
О чем говорил мастер? Разобрать, как уже говорилось, было трудно. Но отдельные слова: «поняешь» и «ептать» слышались отчетливо. Первое слово он употреблял так часто, что в поселке его очень скоро стали называть « Поняешь»
Еще деталь, мат у мастера был «трехэтажный». Не каждый мог, например, додуматься до словосочетания «****ахуй». Рогожкин мог!
Жизнь «Поняиша» оборвалась неожиданно. После очередного запоя, он застрелился. Для всех это был шок. Рогожкин любил жизнь. Почему сделал подобное, никто толком не знал. Многие сельчане винили в этом водку. Искренне жалели незлобивого и неугомонного человека.
Николай Бесоногов, худосочный, с солдатской выправкой мужчина. Даже в будние и праздничные дни не расставался с солдатской гимнастеркой, на которой тускло, поблескивал «иконостас» из орденов и медалей. Такого обилия наград не было ни у одного жителя. Фронтовиком был настоящим: провел в окопах не один год войны.
Как и многие воевавшие, любил выпить, выставить напоказ награды. Делал это своеобразно. После стакана водки пред собеседником обычно стучал себя в грудь, да так, чтоб медали звенели. Старался также во всех делах показывать личный пример. Первым бросался разнимать дерущихся, заступиться за слабого, оказывал посильную помощь нуждающему.
А как он подстригал!? Это была песня. Любую мужскую прическу мог, что называется, с закрытыми глазами соорудить. Никому не отказывал.
– Война этому научила, – не без гордости говорил.
Погиб фронтовик нелепо, на субботнике. Молодежь решила возле клуба построить спортивную площадку. Устанавливалась мачта для аттракциона. Неожиданно столб начал падать. Бесоногов сразу же бросился к нему, пытаясь удержать. Не получилось. Лесина со всего размаха упала на него. Судьба.
Как оказался в поселке дед Падерин, никто не знал. Как и не знали, кем он работает. Одно время будто бы обслуживал водокачку, затем сторожил на нижнем складе. Но, ни там, ни там, в рабочие часы его никто не видел. Зато летом перед закрытием магазина всегда стоял с ведром грибов. Продавал недорого – лишь бы хватило на флакон «тройного одеколона». На замечания поселковых отвечал лаконично:
– «Тройной» – это дешево и сердито.
Что интересно, сильно пьяного деда никто не видел. Потом его, полуослепшего и больного, увезла не весть, откуда — то приехавшая дочь. И если вспоминали Падерина, то всегда подчеркивали: « Классный грибник был».
Две Тамары
Нравы, моих земляков будут полными, если рассказать о этой категории граждан. В конце 50-ых годов прошлого века они периодически наезжали в наш таежный, богом забытый поселок. Это были тунеядцы, условно осужденные, проститутки. Последних сельчане называли «фестивальными». Вероятно, в честь прошедшего недавно в Москве Всемирного фестиваля молодежи и студентов.
В то время проститутки и тунеядцы из столицы волевым решением правительства выселялись на окраины нашей необъятной Родины для перевоспитания. Так у нас появились две Тамары. Москвички, разительно отличавшиеся от местных женщин. Они были жеманны в своих движениях, писклявы в разговорах, пудры и губной помады на лицах столько, что можно смело принимать их за клоунов
Начальство определило сначала их в тарный цех. Но долго там не продержались. Бригада их попросту выгнала за леность. Потом с неделю поработали на нижнем складе подсобными рабочими. И там долго не задержались.
– Забирай своих «фестивальных» обратно в район, – предложил участковому милиционеру, который должен был присматривать за ними, начальник лесопункта. Чтобы таких перевоспитать трудом, нужно сто лет. У меня нет столько времени.
– Не торопи меня Алексееич, давай повременим. Может, освоят какую – нибудь профессию.
– Последнее, что могу предложить: нужно на лесосеке собрать отходы от валки деревьев в кучи. Природа, воздух! Никаких бригадиров и начальников. Может понравиться им.
На том и порешили.
В то время , будучи на практике (я учился а лесотехническом техникуме), работал мастером на верхнем складе лесоучастка. Именно мне предстояло ежедневно определять фронт работы для девиц, контролировать их труд.
… С утра привел их на деляну, рассказал, что надо делать. Напомнил, что в 18.00 они должны быть на пункте сбора, чтобы ехать домой. Однако в назначенное время парочка не объявилась. Попросил машиниста мотовоза немного задержаться. Через полчаса рабочие занервничали: что случилось? Пришлось объяснить сложившую обстановку. Сказал, что бабы первый раз в лесу, негоже бросать на ночь в тайге.
– Вот и ищи, – был резонный ответ лесорубов, – деляна находится рядом с узкоколейкой, так что не заблудятся. Может дрыхнут и не слышат гудков? Отправляйте теплушку…
Что предпринять? Не отправлять еще какое – то время вагоны с рабочими – скандал. Но и оставлять людей в лесу нельзя. Вдруг что – то серьезное произошло с ними? Идея пришла спонтанно. Я зашел в теплушку.
– Коммунисты есть? – обратился к мужикам.
Вопрос был до того неожиданным, что вокруг все замолчали. Даже самые «языкастые», а их в коллективе было немало, недоуменно смотрели на меня. Прошла минута, другая и вот в конце вагона послышался голос:
– Я член партии.
Никогда бы не подумал, что чокеровщик Васька Калашников, партиец. Уж очень был тихий и замызганный.
Вдвоем вышли на дощатый перрон, я дал отмашку машинисту. Раздался свисток и состав медленно пополз в сторону жилья.
На деляну пришли минут через двадцать – никого. Мало того, сучья валялись в беспорядке, как и месяц назад. Что делать? Искать пропавших Тамар в ближайших окрестностях бесполезно. Тем более, что уже смеркалось и нас до безобразия донимал гнус.
Возвращаясь обратно, неожиданно в сосновом бору, услышали пение! Прислушались. Точно – голосили наши девки. Пошли к ним. У огромной сосны сооруженный наспех шалаш. Возле него дымокурил костерок. Рядом сидели Тамары и двое вздымщиков (работники химлесхоза, заготовляющие живицу). Все навеселе.
– Ой! К нам гости пожаловали, – развязно произнесла одна их них, – наверное, мы потерялись.
– Может с нами выпьете, – пригласил лохматый детина и достал из шалаша недопитую трехлитровую банку браги.
– Да пошел ты… А вы почему не пришли в сборному пункту, почему не работали?
– Почему не работали? – рассмеялись бабы, – неужели ты, сосунок, думаешь, что мы этими вот ручками сучья долбанные собирать будем? Этими перстами только мужиков ласкать да бокалы с вином держать! А ты нас – на деляну, в лес. Вот наши новые друзья и то отнеслись к нам с пониманием. Валите вы отсюда, никуда не поедем.
В поселок добрались ночью, на грузовом составе. Утром доложили начальнику об инциденте.
– К черту этих проституток, выкину из поселка, – только и сказал он.
Слово свое сдержал. От вздымщиков Тамар забрал участковый и увез в город. Больше их никто не видел.
Продолжение следует…
