Борис Карташов
Немой
Правильнее было сказать глухонемой. Его жена тоже страдала этим заболеванием. Зато их дети – две девочки – были очень разговорчивые. Одна из них, Дашка, училась со мной в одном классе. Единственное, чем она отличалась от остальных девчонок, так это стрижкой под «Котовского». При этом запах дуста постоянно исходил от ее головы, повязанной платком. Таким образом, мать боролась с проблемой тех лет – вшивостью.
«Немой» работал водовозом. На лошади, запряженной в телегу с большой бочкой, возил воду в детские сады, школы, больницу и т.д. Кроме того, весной его приглашали пахать огороды под картошку: лошадь – то была за ним закреплена постоянно.
Однажды отец пригласил его помочь нам вспахать картофельное поле. Дело было весной 1961 года. Только что прошла деноминация рубля: поменяли купюры и уменьшили в десять раз их достоинство. Так десятка стала рублем. Появились монеты, того же достоинства.
Откуда у моего родителя оказался металлический «рупь», не знаю. В ходу еще были старые деньги, о новых мы только слышали по радио. Но он расплатился им, с «Немым», который закончил пахать. Ведь обычной платой – выпивкой с закуской было трудно рассчитаться: надо было в процессе обеда беседовать, что согласитесь, весьма затруднительно с глухонемым.
Как радовался, необычной для него монетке пахарь, не передать словами! Он пробовал ее на зуб, внимательно рассматривал рисунки на обеих сторонах и ребре, сравнивал со старыми монетами. При этом заразительно смеялся и похлопывал себя по ляжкам от избытка чувств.
Мне запомнился «Немой» и в другой ситуации. Как – то раз пока сливалась вода из бочки в школьный титан, кто – то запачкал его чернилами. «Немой» заметил это, когда вымазал руки о титан. Разгневанный выскочил из бойлерной и … первого кого увидел, был ваш покорный слуга, который спокойно возвращался в класс с улицы. Лицо у него было искажено страшной гримасой, сопровождавшейся визгливыми звуками. Схватил за шиворот и измазал мне лицо чернильными руками. От неожиданного нападения я совершенно не сопротивлялся. А водовоз, жестикулируя руками и что – то мыча, сделав, как он видимо, думал правое дело, толкнул в спину так, что я кубарем покатился по школьному коридору.
Вот такой был «Немой»: наивный, эксцентричный, грубый, непосредственный. Кстати, фамилия его – Якимов, но об этом мало кто помнил в поселке. Все звали по прозвищу.
Первая любовь
Ее звали Нина Юрпалова. Учились мы в седьмом классе. Она была обыкновенной белобрысой девчонкой. Почему запала в душу? Почему встречаясь с ней, холодело в груди и я вытворял всякие глупости? Объяснялось просто – я влюбился своей первой ребячьей любовью. Из – за нее добился перевода в параллельный класс, в котором училась она. Стал «хорошистом», чтобы не было стыдно перед своим кумиром. Даже попросил классного руководителя посадить к ней за парту. Слава Богу, та поняла мое состояние и не возражала. Вот так учился, страдал и любил до окончания школы.
Нельзя сказать, что Нина не догадывалась о моем чувстве. Наверное, да, потому что периодически получала записки влюбленного балбеса. В них я предлагал ей дружбу и приглашал то в кино, то на школьный вечер, то просто погулять вечером. На большее смелости не хватало. Нина соглашалась на эти предложения почти всегда. Во время встреч почему – то в основном молчали или перекидывались незначительными фразами, просто гуляли. Тогда это выглядело странно, хотя объяснялось просто: были молоды, неопытны и целомудренно честны.
Окончив школу, наши пути разошлись, как оказалось навсегда. Моя первая любовь уехала в Восточную Сибирь, я – учиться в техникуме на Урал. Прощаясь, мы не сказали ни слова. Просто смотрели, не отрываясь друг на друга целый час, пока не подошел поезд. Она села в вагон и уехала.
Затем были письма. Не часто. Но они связывали нас чем – то особенным, сокровенным, одновременно информируя о своем житье – бытье, радостях и проблемах.
Прошло двадцать лет. Я работал в газете в Западной Сибири. И все эти годы помнил о своем светлом чувстве к той девчонке, хотя уже был женат и имел двоих детей. А однажды, после большого перерыва, пришло письмо от Нины. Обыкновенное. В нем рассказывала о своей жизни, семье, детях, муже. Говорила, что есть возможность встретиться на Урале – едет в отпуск к подруге детства.
Но самой сенсационной новостью для меня была концовка письма: «Только сейчас, спустя двадцать лет, могу признаться, что всегда любила того мальчика, который сидел со мной за одной партой. Тогда же стеснялась признаться в этом. Да и он тоже никогда не говорил мне о любви. Почему?»
… Я не поехал на встречу. Представил, что увижу чужую женщину, с которой кроме разговора о детстве, говорить будет не о чем, что двадцать лет это большой срок, который мы прожили совершенно по — разному. Боялся, что образ той девочки из детства при встрече рассыплется как карточный домик.
Больше писем от нее не было.
Смерть фронтовиков
Они жили по соседству с нами: муж и жена. Появились в поселке после Великой Отечественной войны. Молодые, красивые, в военной форме. На которой рядами красовались ордена и медали. Работали в лесопункте как все.
Однажды муж уехал в районный центр. Пробыл там несколько дней. Вернулся поздно вечером домой. А наутро их нашли мертвыми. Одеты были в ту самую военную парадную форму со всеми наградами на гимнастерках.
…Он вначале застрелил супругу, а затем себя. Хоронили всем поселком. Мы, ребятишки, несли на подушечках их ордена и медали до самого кладбища.
Спустя время поползли слухи, что мужа вызывали в НКВД. Как было на самом деле, никто так и не узнал. Но финал поездки еще долго обсуждался людьми.
Сочинение на тему
Литература, особенно русская, была для меня самым любимым предметом в школе. Знакомство с творчеством того или иного писателя погружало не только в мир его героев, но и позволяло изучать истории нашего Отечества.
… Тема «М.Ю. Лермонтов – великий русский поэт» была для меня особая. Может быть потому, что биография поэта заканчивалась в 28 лет, а может, что в это время по радио шел цикл передач писателя И. Андроникова (лермонтоведа и великолепного рассказчика) о великом человеке и поэте. Я получал знания как бы из двух источников. Один – школьный, поставленный в цензурные рамки, второй — в свободной интерпретации, с большим объемом неформальной информации. В школе тогда было принято завершать знакомство с Михаилом Юрьевичем заучиванием отрывка из поэмы «Мцыри». Чаще всего это отрывок под названием «Бой с барсом». Помните?
«…Я ждал. И вот в тени ночной
Врага почуял он, и вой
Протяжный, жалобный как стон,
Раздался вдруг…»
На эту тему, как правило, писали сочинение. Хотя не запрещали брать за основу любой другой отрывок. Я так и сделал. Взял главу, где рассказывалось о любви к девушке, которую главный герой поэмы впервые увидел.
«… Держа кувшин нал головой,
Грузинка узкою тропой
Сходила к берегу. Порой
Она скользила меж камней,
Смеясь неловкости своей.
…И мрак очей был так глубок,
Так полон тайнами любви,
Что думы пылкие мои
Смутились. Помню только я
Кувшина звон, — когда струя
Вливалась медленно в него,
И …шорох больше ничего.
Когда же я очнулся вновь
И отлила от сердца кровь,
Она была уж далеко;
И шла, хоть тише – но легко,
Стройна под ношею своей,
Как тополь, царь ее полей!
Все было хорошо: учительница даже похвалила за нестандартное мышление. Вот только спустя время, мое сочинение попало на глаза другим педагогам… И началось. Как? Семиклассник пишет о любви! Неслыханная дерзость! Как могли допустить? В общем, кончилось все тем, что любимая литераторша получила выговор, а мне было указано на недопустимость пошлых сочинений.
Для чего так подробно вспоминаю? Просто тогда первый раз в жизни мне публично плюнули в душу. Оскорбили в святых чувствах. Но самое страшное, что я так и не понял, за что? За любовь вообще? За любовь к поэту, К Родине, к прекрасному? Не знаю. До сих пор мучаюсь этим вопросом.
Пионерский галстук
Нас приняли в пионеры в третьем классе. Готовились к этому событию основательно: изучали биографию Ленина, Павлика Морозова – пионера героя, продавшего своего отца работникам НКВД.
Про него усатый генералиссимус сказал:
— Ну и сволочь этот Павлик, но нам нужны такие Морозовы для воспитания подрастающего поколения.
Заучивали пионерский гимн, пели песни, учились ходить строем с барабаном и горном.
Все искренне волновались: примут или нет? Обошлось – нам повязали красные галстуки. Гордые и довольные разгуливали по школе, чтобы было видно — мы пионеры.
… Через неделю Юзик Кочинский по кличке «Зюта» пришел в класс без галстука. Это было ЧП.
– Почему? – поинтересовалась пионервожатая.
– Зинка сжевала, – опустил голову Зюта.
– Как, она же хорошая девочка, не балованная, – удивилась предводительница пионеров, считая, что мальчик говорит о своей сестре – второкласснице Зинаиде.
Глупая, она не знала, что точно так же звали их козу, которой очень понравился галстук, подсыхавший после стирки на веревке.
С орлом, составом!
Увлечения детворы в 50-ые прошлого столетия менялись с завидным постоянством. В течение лета, например, до тошноты успевали наиграться в футбол, городки, лапту. Находили время также сходить в лес за ягодами, позагорать и покупаться в речке. Одним словом, ничему и никому не отдавали особого предпочтения. И все же, однажды наши летние каникулы оказались заложниками нового веяния – появились игры на деньги. Не помню сейчас, кто ими «заразил», но знаю точно: азартнее игры еще не было.
С утра до вечера группками уединялись по укромным местам. Там без устали, бросали небольшую железную шайбочку в кучку монет. Игра называлась «чика». В чем ее смысл? В том, чтобы попасть в столбик с монетами. Или так бросить железку, чтобы она максимально близко упала от него. Игроку в этом случае давалась возможность бить «битой» по кучке мелочи. Деньги считались выигранными, если монеты переворачивались на «орла».
Еще деталь. Случалось, от меткого броска шайба попадала в столбик с деньгами. В этом игроку надо было в долю секунды прокричать: «С орлом составом!», чтобы опередить соперников. Тогда «снайпер» имел право собирать монеты в кучку и вновь ударить по ней, опустившись на одно колено. Не успел первым «застолбить» – переворачивай монеты на «орла» по одной.
В любом деле, как и в игре на деньги, есть мастера. Таким среди нас был Андрей Пашкевич, подросток, с вечно тлеющей цигаркой в зубах. Отца у него не было. Мать, постоянно пропадала на работе. Поэтому за подростком присмотра никого. Хотел Андрей – ходил в школу. Не хотел – прогуливал. Но время зря не терял. За банку варенья, например, охотно мастерил арболеты и поджиги, так сказать, со знаком качества.
Нравилась в его характере настойчивость: за что бы ни брался, всегда добивался совершенства. Так и «чикой». За несколько недель виртуозно отработал технику игры, что уже мало кто из пацанов стали годиться ему в соперники.
Что только мы не предпринимали, чтобы не дать себя обыграть. Тренировались, коллективно обсуждали промахи и ошибки в игре, организовывали даже «заговоры». Например, один из игроков мешал Пашкевичу прицельно бросить «биту». Это, правда, помогало, но не всегда. В итоге все равно наша мелочь перекочевывала ему в карман.
Однажды Васька Канаков отлил нам несколько «бит» из свинца. Они приятно холодила ладонь, Были увесистыми, а значит, по нашему общему разумению, «прицельными». Играть договорились каждый своей шайбой.
– Теперь Андрюха не должен в чистую нас обыграть, – рассуждали мы, – у него «бита» легче.
На кон было выставлено рубль шестьдесят копеек. Все монеты по двадцать копеек. С расстояния десяти метров кучка денег поблескивала завораживающе. Бросили жребий. Первый бросок достался Олегу Корягину. Среди нас он был лучшим игроком. Бывало, на равных играл даже со старшими ребятами. Не всегда уступал и Пашкевичу. Олег пару раз присел, сделал несколько круговых движений руками, разминая суставы. Прицелился и с глубоким выдохом метнул «биту». Сделав плавную траекторию, свинец мягкого приземлился впереди осевой линии, на которой стоял столбик мелочи. Кинулись к кону. Расстояние до денег составляло несколько сантиметров. Молодец!
Бросили свои «биты» и мы. Но никто не смог попасть в кучку монет. Поэтому очередность распределилась, как говорится, по ранжиру. Долговязый Ленька Мусатов был вторым, за ним – Сашка Серебрянский, потом я и Колька Нестеров, Анрдрей Пашкевич замыкал очередь.
Все с нетерпением ждали, как «отстреляется» главный соперник. Вот он, с нашего согласия, сделал пробный бросок. ( Мы отказались от этого права). Шайба на полметра вперед перелетела осевую линию. Результат был хуже нашего. Затем Андрей постоял, как бы прицеливаясь и взвешивая свои возможности, вытянул руку вперед и «бита» легко полетела. Шлепок раздался в сантиметре от осевой линии. Пашкевич вновь был первым!
Как могли, успокаивали Корягина. В душе каждого все – таки теплилась надежда на успех. Все страстно желали, чтобы Андрюха промахнулся, разбивая столбик с мелочью. Надо сказать, Бог услышал наши молитвы. В последний момент кто – то из болельщиков прямо под руку сказал, чтобы, тот бил сильнее. «Бита» дрогнула и просвистела рядом с целью.
– Ура! Олег, теперь бей ты! Покажи, где раки зимуют!
Железка Корягина опустилась на кучку с мелочью. Поскольку удар пришелся по касательной, столбик плавно разъехался во все стороны. Ни одна из них не перевернулась на «орла». Расстроенный пацан отошел в сторону и стал наблюдать за другими. Ленька Мусатов бил что есть силы по каждой монетке.В результате, только две перевернулись на «орла». Остальные разделили банк поровну. Андрюхе Пашкевичу в этот раз не досталось ни копейки.
Продолжить игру помешал родитель Сашки Серебрянского. Он неожиданно появился возле кона – проморгали стоящие на шухере ребята. Пригрозив, что сдаст всех Безденежных – участковому милиционеру, дал подзатыльник Саньке и увел с собой. При этом прихватил всю мелочь, предназначенную для продолжения игры. Настроение было испорчено. Все стали расходиться по домам. Впервые лидер игры в «чику» ушел домой без выигрыша.
Прошел месяц. Нужно было идти в школу. Увлечение «чикой» прошло. Вскоре уже многие смутно представляли, что обозначал боевой клич: «С орлом, составом!».
Наши песни
Характерная особенность детворы – жизнерадостность. Не унывали, когда за проступок доставалось от старших, когда не получалось с учебой, когда не удавалось досыта поесть. Зато с большим удовольствием пели песни. Исполняли не только детские, но и взрослые шлягеры, услышанные по радио или в кино.
Отдельная тема – школьные уроки пения. Здесь ребята выступали авторитетными солистами. Учительница обычно вызывала к доске трех – четырех учеников. Прикрепляла к ним самого голосистого. В его задачу входила поддержки мини – хора. Случалось, не все поющие обладали музыкальным слухом, тогда мелодию песни в разноголосице тянул солист. Нередко такая какофония резали слух, но не смущала.
Любовь к пению была естественной. Мы переписывали друг у друга слова понравившееся песни, соревновались, кто больше знает текстов стихов, кто кого перепоет:
– Вот мчится тройка почтовая, – запевал Ефименко.
– По Волге матушке – реке, – подхватывал я с Андреевым.
К песне подключались остальные. Причем, каждый стремился продемонстрировать свой голос. Неожиданно в мелодию этой песни вклинивался тенор Антона Гаврилова:
– Ямщик, не гони лошадей!
Несколько пацанов сразу переключались на новую песню:
– Мне некуда больше спешить, поддерживают они Антона, – Мне некого больше любить!
Несколько минут звучат сразу две. Группа Витьки Ефименко, наконец, сдается и тоже начинает петь о ямщике…
Нередко с нами пели и взрослые. Помню, в свободные от домашней работы летние вечера наша семья с соседями собирались вместе, и тогда далеко по улице слышались стройные голоса доморощенного хора. В нем органично звучали и детские.
Сейчас, когда смотрю на нынешних школьников, с горечью отмечаю: ни в кругу друзей, ни дома дети не поют – слушают готовое: на магнитофоне, по телевизору. Современная эстрада и всевозможные однодневные песенные хиты вытеснили из повседневной жизни часть народной культуры – застольную песню, а вместе с ней и русский дух.
Последние почести
Тарный цех лесозавода считался «теплым» местом. Особенно зимой. В помещении ни сквозняков, ни морозца – теплынь со смолистым запахом опила. Да и физические нагрузки щадящие. Собирай ящичные дощечки в кучки и связывай в аккуратные стопки. Это не обрубка сучьев на лесосеке в морозную стужу или подбивка щебенки под шпалы УЖД в дождь и слякоть. Работай – и радуйся! Именно сюда стремились устроиться женщины и подростки.
После окончания школы я с братом также пришли наниматься в тарный цех. Начальник, именуемый в народе «Соколиным глазом», принял нас хмуро: опять – де малолетки пожаловали.
– Разрешение профсоюзного комитета на работу есть? – строго спросил он, – без него не приму.
– Да!
– Идите, подумаю…
Мы стали терпеливо ждать в коридоре конторы. Прошел час, два… никто не приглашает. Проторчали в коридоре до вечера. Начальник то уходил, то приходил, однако нас с братом в упор не замечал. Перед окончанием смены все же «снизошел» и пригласил в кабинет. Несколько минут внимательно рассматривал каждого, густо дымя папиросой, затем нехотя произнес:
– Валите домой.
Принял он нас на работу или нет, так и не поняли. Обо всем рассказали отцу.
– Ничего, обойдемся без тарного цеха, – сказал он, – пойдете трудиться на узкоколейку. Я договорился.
Прошло много лет. О своем первом устройстве на работу, почти забыл. Да и повода не было, чтобы вспоминать. Но правильно говорят: пути Господни неисповедимы. Как – то, во время одной командировок в Ленинград, случайно встретил дочь того начальника Ангелину, с которой учились вместе в школе. Поохали, поахали, вспомнили школьные годы, друзей. Как – никак жили вместе. На прощание Геля сообщила, что отец умер.
– Если будешь у своих стариков в поселке, сходи, пожалуйста, на кладбище. Покрась оградку на могиле папы. У меня никак не получается туда съездить.
– Какой разговор, сделаю!
Осенью навестил родителей. Помог выкопать картошку, заготовить на зиму дрова. Вспомнил и просьбу Ангелины. Могилку нашел без труда Оградка покосилась, краска облезла. Пришлось сначала поправить ее, потом приступил к покраске. Медленно водил кистью по штакетнику и невольно вспоминал тот день, когда много лет назад целый день выстоял у кабинета, ожидая решения.
– Странно устроена жизнь, – размышлял я без обиды, – начальник своим поведением тогда унизил меня, а вот сейчас крашу оградку на его могиле.
И тут же устыдился своих мыслей.
Окончание следует…
