Иван Каскин
4 февраля 1907 года через Цингалы проезжал по этапу на вечное поселение в Сибирь в ссылку Лев Давыдович Троцкий (Бронштейн) из Тобольска в Берёзово. Позднее он вспоминал: «Стоим в деревеньке, которая называется Цингалинскими юртами. Здесь собственно не юрты, а деревенские избы, но население состоит, главным образом, из остяков. Это очень выраженный инородческий тип. Но склад жизни и речи чисто крестьянский. Здесь уже пошли рыбные места, мясо достать труднее. Ссыльный учитель организовал здесь из крестьян и ссыльных рыболовную артель, купил невода, сам руководит рыбной ловлей в качестве старосты, сам возит рыбу в Тобольск».
Так вот этот ссыльный учитель Федяев и организовал в нашей деревне в 1905 году школу для местной детворы. Он проработал здесь до 1910 года. Школа сначала находилась в простом крестьянском доме. Затем силами общественности построили отдельный дом. Сами жители села заготавливали лес, вывозили его на лошадях и строили школу. Активное участие в этом деле принимала Устинья Гавриловна Шатина. С 1910 по 1914 годы в школе работала Кайдалова Августа Константиновна, с 1914 по 1928 годы — Кайдалова-Собрина, она же Просвирнина Татьяна Константиновна (сестра А. К. Кайдаловой). В 1926 году школа стала четырехклассной, двухкомплектной. Вторым работником была Серебрякова-Декова Анна Фоминична.
Первый разговор о школе, касающийся лично меня, я услышал от отца. Был праздник пасхи. С утра родители сходили на молебен в часовню, днем к кому-то в гости, под вечер пришли домой. Выпивший отец лег прямо на пол посередине избы, велел матери завернуть из бумаги цигарку и набить ее табаком. Закурил, сделал затяжку, выпустил из себя дым. Подумал, потом сказал:
— Мать, осенью Ваньку надо в школу отдать. Как ты думаешь?
— А я что? Мне все равно. Дело твое.
Услышав это, я выскочил во двор и закричал:
— Катька! Катька! Я осенью в школу пойду учиться!
Катька посмотрела на меня завидущими глазами и обиженно ответила: «А я еще маленькая». И чуть не заплакала.
После завтрака мать дала нам по два яичка, бордово-красные, выкрашенные в настое луковой шелухи. Я, Катька и Сережа сразу же стали испытывать свое счастье, «чокаться» яйцами. Я проиграл свое яйцо Сереже, а Катька мне. С этими крепкими яйцами я побежал к Тишке, но Тишка выиграл их у меня. Выиграл бессовестно, не по-дружески. Оказывается, у него поддельное было яйцо, из дерева, раскрашенное так, что не отличишь от настоящего.
Потом стали качаться на качелях. На пасху в каждом дворе делали качели. Качались-качались, потом вдруг у часовни зазвенел колокол. Мы побежали на звук. Старшие парни по очереди звонили-играли на колоколе, как на музыкальном инструменте. Назвонившись досыта, они ушли играть в лапту, и настала наша очередь. Звонили до того, что, видимо, взрослым надоело слушать. Подошла к нам Устинья Гавриловна, первая богомолка в деревне:
— Ребятушки, позвонили и хватит. Боженька-то много не любит звонить. Идите поиграйте.
Она взяла колокольную веревку и привязала ее за столб.
День был золотой, солнечный и очень теплый. В какие игры мы только не переиграли! В «третий лишний», в бабки, «выжигали» из круга мячом. Отдельно играли в бабки и взрослые парни. Бабки были выкрашены в разные краски. Больше всех выигрывали Парфений Молоков и Андрей Исаков. У Парфения их скапливалось до десяти тысяч, целые ящики. Бабки продавали и покупали.
За отростелями
Июнь месяц. Половодье. Солнце палит нещадно.
— Тишка, поедем на остров за отростелями!
— А на чем поедем? Лодки-то ведь нет!
— Как нет? Есть! Отец мой приехал с рыбалки. Полпереметки карасей привез да ведро утиных яиц. Только не знаю, чьи — одни голубенькие, другие белые с черными крапинками. Отец говорит, насобирал их на сплывнях. Лодка сейчас на берегу лежит, а отец спит. Поедем!
Тишка согласился. Оба еще первый раз в лодке самостоятельно. Я сижу в корме, управляю лодкой. Тишка впереди меня, гребет двурушным веслом. Но лодка меня никак не слушается, вертит носом из стороны в сторону. Отец в таких случаях все говорил: «Так только ленных уток гоняют». Мне приходится перекидывать весло с одной стороны на другую, чтоб нос лодки не вертелся, а шел прямо. Как это отец управляет лодкой с одной стороны, и лодка его слушается?
Тишка помогает мне. Концы весел подымает высоко-высоко, как будто хочет ими достать небо.
Я захотел поуправлять лодкой по-отцовски, и сразу весло как-то попало под лодку. Лодка накренилась на один бок, мы чуть-чуть не вывалились, немного зачерпнув воды. Кое-как доехали до кооперативных складов на острове. Склады и деревья до половины в воде. А тишина-то какая! Вода, как зеркало, не шелохнется, будто находится в полудреме. Вдруг, эту тишину нарушил куличок: «Куль в ведре! Куль в ведре! Куль в ведре!». И полилась эта его песенка над водной гладью далеко-далеко, до бесконечности. Его поддержал второй куличок. Какая радость на душе, какая теплота! Слушал бы их и слушал! Куличков сменила кукушка. Далеко-далеко послышался ее голос, полетел во вселенную. Простые звуки, а как они оживляют природу!
Мы ездили от талины к талине, ломали отростели — толстые, сочные. На юге громыхнул гром, надвигалась черная дождевая туча.
— Тишка, поехали скорее домой, гроза идет.
Только доехали до пристани — как грянет! Мы даже присели. Домой зашел, и полил дождь, как из ведра. Катька и Сережа обрадовались отростелям.
За смородиной
Кто-то сказал, что на острове поспела красная смородина. На этот раз нас собралась целая компания: Тишка, Тонька Лосева, Панка Вторушина, Колька Мамыкаев, Ванька Слинкин, Нинка Исакова и я. Тонька выпросила у своих родителей колоченную лодку-ангарку. Поехали вверх по протоке. Ехали весело, девчонки пели песни, смеялись друг над другом.
Доехали до места напротив Чугаса. Только лодка ткнулась в берег — всплеск! — и щука стрелой угодила в нашу лодку. Затрепыхалась, заюлила хвостом, раскрывая свою огромную пасть. Девчонки завизжали, повскакивали с мест и пулей вылетели на берег. Колька взял палку, стукнул щуку по голове — она успокоилась. Положил ее под беседку, чтоб птицы не испортили.
А ягод красным-красно по всему берегу. С ведерками, с лукошками мы разбрелись по кустам. Одну кисть в ведро, две в рот, две в ведро — одну в рот, пока не насытились, не набили оскомину на зубах. Колька вдруг зашептал:
— Ребята! Ребята! Смотрите: заяц!
Действительно — из-за кустика выскочил на полянку серенький зайчик. Посидел. Послушал. Ушами поводил! Опять — прыг, скок. Мы притаились, притихли, наблюдаем за ним. Ванька не выдержал — как свистнет! Зайчик встрепенулся, прыгнул во весь мах — только мы его и видели. А Нинка на смородиновом кусту нашла птичье гнездышко. В гнездышке были четыре голеньких желторотых птенчика с большими разинутыми ртами. Вокруг нас летала беспокойная мать. Ванька хотел убить эту беззащитную птичку, разбросать птенчиков, но мы ему не дали.
На обратном пути увидели на плывущей карче водяную крысу. Смотрит она на нас своими глазками-бусинками, сушится и греется на солнце. А потом — юрк в воду! Долго ее не было. Вынырнула. Опять нырнула. Так мы ее и оставили. Как хорошо! Смородины набрали и лесных чудес насмотрелись.
Начало учебы
Вот и сентябрь 1923 года. Я одел через плечо сумку, сшитую матерью из простого домотканого холста, и пошел первый раз в первый класс. Сумка висела на мне до самой земли на длинной лямке, болталась во все стороны, потому что была почти пуста.
Зашел сначала к соседу Тишке. У Тишки точно такая же сумка. Дорогой нас догнала Тонька Лосева. Вот и школа. Открыли дверь школы — по ушам сразу ударил шум. Все кричат, бегают друг за другом, скачут по партам. Вдруг стало тихо. Я даже не понял, что случилось. Все смотрят в одну сторону — в двери стоит строгая учительница среднего роста с жесткими темными волосами, лицо испорчено оспой. Я ее знаю. Она приходила к нам записывать меня в школу. Учительница ввела нас в классную комнату, посадила. Я попал на первую парту с Тишкой. Ребята и девчонки были почти все знакомые.
В первом ряду сидели мы, первоклассники, во втором — второклассники, в третьем — третьеклассники. Перед нашим рядом стояла черная доска, перед вторым — стол учительницы, перед третьим — еще одна классная доска. За досками в отдалении была сцена, сколоченная из некрашенных досок. Первый и второй класс занимались в первую смену, третий во вторую. Учительница дала задание второму классу и обратилась к нам:
— Давайте, дети, знакомиться. Меня зовут Татьяна Константиновна. Фамилия моя Собрина. Теперь познакомимся со школой. В школе есть свой порядок, его надо знать и выполнять. Сразу привыкнуть трудно, будем учиться постепенно. У нас есть колокольчик, он будет оповещать о начале и конце урока. Будем учиться писать, читать, считать, решать задачки. Чтобы всему этому научиться, надо внимательно меня слушать, сидеть тихо, не мешать своему соседу.
Учительница дала нам чистые листочки бумаги, цветные карандаши. Сама стала работать со вторым классом. Часто переходила от класса к классу, давала задания и проверяла их. Просмотрела наши рисунки — кое-кого похвалила. Собрала листочки, стала читать нам сказку «Репка», показала картинки. Прозвенел звонок. Урок кончился.
Так началась моя учеба. Пошли дни за днями. Учился слабовато, трудно давалась азбука. Дома помогали Оська и Манька, а в школе к слабым ученикам учительница прикрепила более сильных. Ко мне прикреплена была Палаша Вторушина, она меня и учила после уроков. С общей помощью я одолел азы грамоты.
Оська
14 октября 1923 года в нашей семье еще пополнение — родилась сестра Рая. В эту зиму с Оськой случилась непоправимая беда. Вечером около нашего дома на улице ребята играли в «котел». Игра увлекательная. Каждый игрок вооружается обыкновенной палкой или клюшкой. Еще нужен кожаный небольшой мяч или просто конский мерзляк. Играющие по кругу делают для себя лунки, а водящий в середине круга — «котел». Игроки охраняют клюшками свои лунки и должны мяч забить в котел. Водящий охраняет свой котел, отбивает биту, улучив удобный момент, стремится поставить клюшку в пустую лунку зазевавшегося игрока. Тот, чья лунка окажется занятой, становится водящим. Если мяч попал в котел, водящий становится игроком.
В самый разгар игры кто-то из игроков закричал: «Берегись, ребята!». Кто успел — отскочили в сторону. Кто не успел — того оглоблей ударило или санями- в сторону отбросило. По игровому месту во весь мах пролетела пара лошадей с кошёвкой. В снежной пыли только мелькнула широкая спина в тулупе. Видимо, провезли какого-то большого начальника из Самарово в Тобольск.
Когда очухались, Оськи среди ребят не оказалось. Он лежал на дороге в пятидесяти метрах. Его подмяли под себя кони, а потом он попал под кошевку и тащился под ней. Подбежали к нему — лежит, как мертвый. Потом помаленьку стал шевелиться, пришел в себя. Подняли его под руки и повели домой.
После этой мялки он долго болел. Медицинской помощи не было, на помощь опять пришла бабка Василиса — лечила своими снадобьями. Мало-помалу Оська стал подниматься на ноги. Вот только голова не стала прямо держаться, а все время валилась назад.
К этой беде прилипла еще другая: летом Оська заболел лихорадкой. Болезнь очень мучительная, берет она человека к вечеру, внезапно. Больной начинает мерзнуть, хоть укрывай его двумя-тремя одеялами или шубами. Потом приходит трясучка, да такая-только зубы побрякивают. Внезапно она прекращается, больного бросает в пот. Начинает постепенно улучшаться состояние. Бабки-знахарки эту болезнь вытравливали из больного своим методом — испугом. Надо, мол, больного во время трясучки напугать. Все это Оська перенес на себе. Был молодой, красивый, белокурый парень, девки уже за ним бегали, а стал инвалидом. Работать уже не мог.
Смерть отца
Весна ухудшила здоровье отца. Он крепился, крепился, но выбился из сил, болезнь окончательно свалила его. Ходить уже не мог. Из Горно-Филинска приехал фельдшер Григорий Алексеевич Пуртов. Он осмотрел отца, прослушал какой-то трубочкой с грибком на конце, пальцами поколотил по груди, по спине, покачал головой и сказал:
— Болезнь сильно запущена. Рад бы помочь, но бессилен. Для поддержания здоровья надо больше свежего воздуха, особенно хвойного, чаще бывать в лесу.
На другой день Оська и я принесли с Чугаса по охапке пихтовых веток. Их развесили в избе по стенам. Сразу изба наполнилась ароматом, смолистым запахом. Когда ветки засыхали, заменяли их свежими. А отец все кашлял и кашлял, таял и таял. Болезнь взяла свое. Утром проснулись — мать стоит у постели отца и плачет:
— Ребятишки, отец умер! Как же я с вами одна буду? Что мне делать? Горюшко ты мое! Господь, батюшка, помоги ты нам!
Эта беда случилась в апреле 1924 года.
Да, без отца стало труднее. При нем рыба всегда была для пропитания — зимой и летом, рыбак он был удачливый. А теперь приходилось ловить самим. Несколько раз я замечал: мать куда-то уходила с сеткой, а потом у нас появлялась рыба. И на этот раз к нам пришла Настенька Исакова с сеткой под мышкой, о чем-то поговорила с мамой. Мать тоже взяла сетку, стала ее разбирать, чтоб не было узлов и путаницы. Пошли они на какое-то озеро. Утром на столе была свежая карасья уха.
Глядя на мать, я и Тишка тоже занялись рыбалкой. Только мы сеток не ставили, а ловили удочками. В магазине продавали удочки, почему-то их называли «аглицкими», — мать купила несколько штук по моей просьбе. Много окуня скапливалось в Чугасной речке — вот его и ловили. Карася добывали на Батуринском озере. Целыми днями занимались ловлей, каждый день была свежая рыба. Мать освободилась от этого занятия.
Так мы стали полусиротами. Оську к осени отправили на государственное содержание в дом инвалидов (богадельню) в Тобольск, Маньку — в школу-интернат для народов Севера в тузсемилетку в Самарово. Нас на руках матери осталось четверо — я, Катерина, Сергей и Рая.
Окончание следует…
