Василий Конев. На фото: жители села Елизарово, 1956 год
Наше село Конёво располагалось на открытом, низинном месте, поэтому прилегающие луга, как правило, затопляло, доставалось и самому селу в годы большой воды. В двух километрах от села на высоком таежном месте, в хвойном лесу стояло с десяток домов, своего рода заимка, именовавшаяся Горно-Конёво. Зимой сюда приезжали охотиться на зайцев, белок, горностаев и более крупного зверя. Весной, после стаивания снега, заимка оживала: наступала пора посадки картофеля.
В мае 1939 года согласно постановлению ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР “О мерах охраны общественных земель колхозов от расхищения” у частников отняли все находящиеся на заимке огороды, оставив таковые в своем селе, которые не удовлетворяли крестьян малой площадью. Как же колхоз распорядился экспроприированной землей? А очень просто: те участки, что располагались ближе к колхозному полю, распахали, а небольшие огородишки, находившиеся вдалеке, остались брошенными, быстро заросли бурьяном. Ни вам, ни нам!
В ту пору грабительские налоги хорошо “очищали” личные подворья. Середняцкое хозяйство нашего отца вскоре скатилось до уровня бедняка. Лошади, крупный рогатый скот, еще недавно теснившиеся во дворах и создававшие идиллию достатка и благополучия, стали быстро, как после эпизоотии, редеть. Остались сначала три, потом одна корова, кобыла Рыжуха и не более четырех-пяти овец. А в семье было десять едоков!
Когда вспоминают о карточной системе снабжения населения хлебом, у многих это ассоциируется с военным периодом. В действительности же у нас в Самаровском районе, а возможно и на Обском Севере в целом, жители ограничения в хлебе испытывали еще задолго до войны. И выручала картошка, пополняя баланс в хлебном дефиците.
Муку и другие продукты питания на Обь-Иртышский Север завозили исключительно водным транспортом, и не всегда водники справлялись со своей задачей, вследствие чего страдал потребитель. Чтобы иметь какую-то толику своего хлеба, не завозного, одно время пробовали заниматься хлебопашеством. Сеяли рожь, овес, ячмень. Каждому колхозу доводились планы посевов. Но в наших краях не затопляемых водой площадей мало. И сколько их уйдет под воду в следующее лето, никто не знал. И тем не менее, планы вспашки земли не корректировались. Иной раз в колхозе точно знали, что данное поле уже определенно окажется под водой, но никакие доводы не принимали в расчет. Паши и только! И пахали, напрасно натружая себя, лошадей, маломальскую технику, обедняя до невозможности трудодень, лишь бы выполнить пресловутый план. Но, слава Богу, эксперимент с хлебопашеством потом оставили (прекратили). Этот пример лишний раз свидетельствует, как административно-командная система подавляла любую инициативу на местах, все было построено на ожидании указаний сверху.
Начавшийся в 1937 году повсеместно культ личности не обошел и наше село. Жители его испытали во всей полноте, дух которого, словно демон, витал повсюду. Просыпаемся в одно летнее утро и узнаем, что ночью забрали ни за что ни про что пятерых мужиков. Вскоре одного выпустили, что случилось с остальными — неизвестно до сих пор. Культивировались подозрения, доносы. Этот ажиотаж доходил до того, что люди боялись не только проронить лишнего слова, но и друг друга. Даже на концертах ведущие программы обязательно вставляли эпизод, где герой повествования оказывался упрятанным в “кутузку” за оброненное им “не то” слово. Случалась растрата у продавцов — садили в тюрьму.
Приходится иногда слышать, что раньше жили лучше. А так ли это? Цены на продукты, промышленные товары действительно были дешевле. Но покупательская способность оставалась низкой, не каждый мог купить конфет детям, не говоря о масле и колбасе. Да и откуда было взять деньги? Колхоз был беден, беднее некуда: его работники, сколько бы не ждали итогов хозяйственного года, всегда оставались в долгу. И как будто в насмешку вождь изрек тогда фразу: “Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее”. Этот лозунг расклеивали повсюду на видных местах.
Жители, бывая в Горно-Конёво, могли видеть открывающуюся оттуда величественную панораму своего села. На фоне протекавшей реки Лайдешное и плывущих по небу облаков село напоминало большой корабль, словно движущийся по течению. Первой составной его частью являлось церковное здание, блиставшее белизной. За ним поднимались ввысь несколько берез, громадных, белоствольных, уцелевших от когда-то большого здесь сада. Рядом стоял дом, где размещался сельский совет. А потом уже тянулись жилые дома сельчан. Церковь считалась головной среди таковых в окрестности. В прошлом село было большим, в нем даже блудили приезжие новички. Ратуя за соблюдение прихожанами общечеловеческих идеалов, нравственности, церковь своим внешним видом и внутренним убранством способствовала этому. Блеск куполов на солнце, перезвон колоколов умиляли глаз и слух. Колокольный звон не раз выполнял и гражданские функции: на него выходили заблудившиеся в тайге.
Как и в других селах, наша церковь не устояла от осквернения. Начали с того, что стали снимать кресты. Один из них после спиливания деревянной основы, описав дугу, зацепил своим концом за окно, разорвал раму и вместе с нею и оконной коробкой полетел вниз. С другим крестом расправились без конфуза. Волнение было тому причиной или что-то другое, только в этот день до снятия колоколов дело не дошло. А когда приступили и к ним, здесь тоже не обошлось без ЧП: если колокола меньшего веса спустили благополучно, то самый последний, тяжелый, падая, вошел на целую треть в землю, словно пытался схорониться от богохульников.
В дальнейшем здание разделило судьбу аналогичных в других селах. Мало-мало залатав крышу, разграбив церковное имущество, в ней пели, плясали, сквернословили, превратив в клуб. Часть икон сожгли. Как-то раз ставили спектакль, в котором, согласно сюжету, исполнительница роли Васса Шашкова пинала иконы. Смятение ее или что-то другое послужило причиной, только вскоре та нога у нее заболела, оставив хозяйку до конца жизни инвалидом. Позднее церковь использовали как амбар для хранения колхозной муки и продуктов.
Трудности жизни не были помехой для молодости, которая брала свое. Вечерами слышались песни, им вторила гармошка, гуляли по крутому яру реки пары, возвращались домой с пением первых петухов… Весной еще не успевал кое-где и снег сойти, а мы сбрасывали ненавистные ношенные-переношенные валенки с ног и так, босиком, ходили до глубокой осени. У многодетных семей детская обувь переходила от старших к младшим.
Детство наше действительно было босоногое. Ни свечей, тем более электричества, даже добрые керосиновые лампы были не в каждой семье. Иногда сидели в темноте, временами зажигая лучину. А во время войны в качестве освещения пользовались жировками (наливали на блюдце рыбий жир и зажигали смоченную в нем тесемку).
Пафос ожидания “светлого будущего”, которое наступит “во всем мире”, зажигал нас надеждой. С трепетом ждали революционных праздников — 7 ноября, 1 Мая, 8 Марта, дня Парижской коммуны. В домах не было радио, кинопередвижка с немым кино приезжала редко, зато с каким старанием крутили по очереди ручку динамо-машины во время демонстрации фильма, не забывая поглядывать на экран. Зайдет ли в нашу реку катер, появится ли на заборе шкура убитого медведя, для нас все было сенсацией.
Есть у меня фотография той поры, на которой запечатлены жители нашего села, представители взрослого населения и молодого поколения. Как бедно они одеты. Вглядываясь в детские лица, можно заметить необычность их поведения, ибо само фотографирование явилось для них редкостью. В таких деревушках, подобно нашей, чувствовалась оторванность от внешнего мира. И в то же время “революционный”, коммунистический настрой проникал повсюду.
Конёво явилось одним из первых сел района, где была создана комсомольская ячейка. Комсомольцы и несоюзная молодежь, заинтригованные призывами во имя построения “нового общества” на одной шестой части земного шара, помогали коммунистам в выполнении волевых решений партии по коллективизации, атеистической пропаганде, уверовав в правоту этих дел. Участвовали в ликвидации неграмотности населения (ликбез), что было необходимо в ту пору. Назову некоторых из них: Мария Дмитриевна Шашкова, Татьяна Николаевна, Екатерина Александровна, Юлия Михайловна Коневы. Из семьи Белкиных (Ахмановские) в этой кампании участвовали все четверо — Никифор, Михаил, Прасковия и Анастасия, хотя не все из них были комсомольцами.
В период восстановления советской власти на Обском Севере в числе многих, подвергшихся репрессиям, были и активисты нашего села — Яков Данилович Конев и учительница Анна Семеновна Леонтьева. Будучи женатым на дочери попа, первый председатель сельского совета Клавдий Григорьевич Конев в злополучные тридцатые годы был вынужден уехать отсюда.
Когда началась война, мне шел пятнадцатый год. Помню, как замерли в строю мобилизованные в армию мужики нашего и соседних двух сел. Да, это были настоящие сибиряки, рослые, широкоплечие. После прощания с родными их принял на палубу катер “Обь”. Выйдя на фарватер реки Лайдешное, катер притормозил ход, замер на месте, чтобы дать возможность отъезжающим и провожающим уже на расстоянии запечатлеть момент прощания. С катера кто-то кричал: “Будем бить врага по-сибирски, а вы давайте Родине больше мяса, рыбы, пушнины!”.
Начавшаяся война заставила еще туже затягивать пояса. В фонд обороны сдавали облигации денежного займа. Из последнего собирали и посылали теплые вещи.
В то лето было большое половодье. Поэтому всех лошадей и рогатый скот перегнали на заимку. Пришла новая беда: ввиду запоздалого спада воды с заливных лугов трава полегла, косить которую стало невозможно, да и почва вследствие того оказалась топкой для применения техники. Косили вручную, вплоть до “белых мух”. Естественно, при таких условиях выполнить плановое задание по заготовке сена оказалось невозможным. Не выручили и присылаемые помощники из района.
Близилась зима и для правления колхоза настали тяжелые времена: как прокормить скот? Разумнее следовало пустить на мясо большую часть животных, сохранив лишь маточное поголовье и молодняк текущего года. Но в районе решить такой вопрос не могли. Медлили с ответом, а возможно не брали на себя ответственность. От скудного рациона скот, заморенный еще с осени, стал тощать, начался падеж, многих дорезали. Лишились своих коров и владельцы личного хозяйства.
Если потери своих коров-кормилиц тяжелым бременем отразились на желудках, особенно детей, то потери общественного скота стоили жизней членам правления колхоза. Чтобы прикрыть свое головотяпство, верхам ничего не оставалось, как искать “виновников”, чтобы наказать “по всей строгости”. И таковыми жертвами, “врагами Советской власти”, оказались пятеро членов правления во главе с председателем колхоза Лаврентием Ефимовичем Шашковым. Состоявшийся окружной народный суд приговорил их к высшей мере наказания, замененной потом десятью годами лишения свободы. Домой осужденные так и не вернулись. Родственники получили, спустя много лет, документ о реабилитации.
Война оказалась серьезной проверкой жителей на выживаемость. Жили впроголодь. Были случаи смерти. Умер от голода Спиридон Лукьянович Конев. Выехав один на лодочке добыть своей многочисленной семье рыбы, выпал, обессилев, в воду Архип Петрович Конев, которого спасли, но вернуть к жизни не удалось. Жили у нас семьи калмыков, изгнанные с родной земли во время войны. Глава одной семьи Сергей страдал туберкулезом. Однажды он пошел в поле отрубить от туши павшей лошади кусок мяса, но так и остался там, завязнув в ручье.
Однажды в школе ставили постановку. Я играл роль немецкого офицера. И вот “фашисту” подали на стол лепешки. Поев, офицер сказал: “Лепешки вкусные и хорошие, я съел три штуки”. Он предлагал выдать партизан, взамен обещая дать коров. Не помню, как разворачивался сюжет пьесы, но до сих пор помню голодные глаза зрителей, особенно детей, которые в этот момент, не вникая в смысл действия, глядели на “офицерские” лепешки.
Сейчас кое-кто ставит под сомнение участие тогдашних мальчишек и девчонок в работе тыла. В том числе и работники органов социальной защиты населения, сдерживая этим законное претендование на льготы. А сколько нас, подростков, начиная уже с двенадцати лет, работало на конных граблях, сенокосилках, на скашивании ржи, овса, ячменя! Закончив учебу, рыбачили в летние каникулы до самой осени босиком. А учась в школе, оказывали помощь колхозу, участвуя в воскресниках по заготовке дров, кормов, выезжая вместе с учителями.
В середине шестидесятых годов после решения правительства об укрупнении колхозов и ликвидации “неперспективных” деревень наше село вскоре опустело. Приезжая летом в родные места, я однажды заехал в свое бывшее село, прошел по местам несуществующих улиц, долго стоял у места нашей избы. Сохранился дом, в котором размещались раньше сельский совет и почта. Стояли безмолвно еще несколько разваливающихся домов, словно бросая укор людям за содеянное. Ностальгия по прошлому щемила внутри. Обойдя окрестности, заметил, как изменились места: где было пусто — нарос кустарник, не стало уже крутого яра у реки. Успокаивало, что земляки, разъехавшиеся повсюду, не затерялись, они напоминают о себе и талантами, и трудолюбием.
На месте бывшего села Конёва сейчас хутор из двух семей — отпрысков династии Коневых. Остается надеяться, что их начинание будет продолжено пополнением желающих осваивать богатые природные угодья. Ведь ряд причин прошлого, породивших исчезновение деревень, сейчас осужден. Появились личная техника, моторизованные транспортные средства, позволяющие вести фермерское хозяйство и сбывать продукцию.
Журнал «Югра», 2000, №3
