Воспоминания Николая Ивановича Зольникова, на фото: Шаим, 50-е
Еще до войны
Шаимские деревни я помню, какими они были еще до войны. Мужики здесь жили богато, в каждом хозяйстве — корова, 2—3 лошади. Брали ягоду, добывали пушнину. Но основное — рыба. Сейчас во всей округе один Учинский рыбучасток остался, а тогда все ловили. К рыбалке относились серьезно, нас, пацанов, взрослые на тонь не брали. В нашей деревне Урай мужики были все рослые, сильные, работящие, как протянут тонь, так 1,5—2 тонны рыбы достанут. Если сравнить нынешнее время с тем, что было, так бесполезно разговор вести.
Гаринский район от Шаима — рукой подать, туда, в Верхотурье, остяцкие обозы с рыбой ходили (нас, кондинцев, звали остяками, а там жили русские). За обоз рыбы русские давали два обоза муки. И сами с Гаринского района к нам часто приезжали, привозили сахар, хлеб. Нормально жили, все было свое, местное, все берегли: и реку, и озера, и тайгу.
Вот я уже лет 10 не хожу на Колосью (приток Конды), раньше она была богатством нашего колхоза. Речка чистая, считай, что живая вода — это по-нашему так называют чистую воду. К ней язь приставал, бывало до 20 тонн добывали. А дальше за Колосьинским озером кольцом шел урман, в нем зверь водился, лося очень много было. А где лось, там и соболь, и медведь. До сих пор в тех местах медвежьи амбары находят. Ну, а сейчас что — асфальты, дороги, какой там зверь будет! Сам видел, как бульдозером толкали в Колосью мусор, потом в газете вычитал, что в речке купаться опасно. И действительно, нельзя. Свинарник построили, а очистных сооружений что-то не замечал.
Конечно, загубленный край, но нефть нужна, она важнее всего. Правда, вижу, что зимой сидят рыбаки на Колосье, удят. Значит, рыба еще ходит, хотя дух уж не тот.
Ленинградцы
Помню, как в 43 г. к нам в Урай привезли 15 ленинградских семей. Люди исхудавшие, ослабленные, с ними приехали секретарь Кондинского райкома Лелин и председатель райисполкома Телегин. Нас собрали в самый большой в деревне кузьмичевский дом, познакомили. Меня назначили бригадиром (а бригадиру только 15 исполнилось), в бригаду определили ленинградских женщин, все больше пожилых, молодежи мало было. «Вот, — говорит начальство, — будут ловить рыбу, помогать фронту».
Собрали мы ленинградцев и поехали к речке. Урай тогда богатый был, рыбы много водилось. Ну, городской человек откуда что знает, в лодку и то боится садиться. Мы им тогда веревку дали и отправили по берегу. Они, бедные, идти не могут: такие истощенные, слабые. А как первую тонь вытянули, увидели, сколько рыбы, и говорят: «Вот, теперь с голоду не умрем!». Обрадовались.
Дали мы им рыбы, кто сколько хотел, а большинство обращаться с ней не умеют. Тогда моя мать, другие деревенские женщины стали их учить, как рыбу чистить, как из нее уху варить, котлеты делать. Так буквально через месяц на рыбе ленинградцы наши ожили. Мы с ребятами как раз на месяц на Туманы ездили, возвращаемся, а они уже настоящие девки, как говорится. Устроили нам вечер прямо на улице, собрались все подкрашенные, а нам интересно. Мы такого сроду не видели, чтобы женщины губки красили.
Жили мы дружно, ленинградцы относились к нам хорошо. Я тогда на гармошке играл, первый парень на деревне! Они люди грамотные, концерты нам устраивали, вечера. Ничего не скажу, хороший народ. В 44-м я в армию уходил, провожали меня, напутствие давали. Я тогда ни железной дороги не видел, ни самолета, а они войну прошли.
В 1950 году, когда демобилизовался и вернулся в Урай, никого из ленинградцев в деревне не осталось. После уж пожилых встречал в Тюмени, а молодые все в Ленинград вернулись.
Как Николай Иванович в отпуск ездил
…А сейчас я прямо скажу, какая у нас связь была и какой доступ к нам был. Служил я в Никополе, в 1949 году мне как отличнику боевой и политической подготовки дали отпуск. Дали мне отпуск месяц, а я проездил два. Транспорт какой! До Омска — железной дорогой, от Омска до Хантов — пароходом. А от Хантов только почтовый катер «Храбрый» ходил и катер-то какой! Деревянный, однобокий. Встанет лишний человек на борт, а капитан уже кричит: «Перейди на другую сторону!». Да и эта посудина 2— 3 раза в месяц к нам являлась, приходилось попутными добираться.
И вот у меня вышла просрочка, и вроде бы грозит мне военный суд. Вызвал командир части и говорит: «Мы в розыск подали, считали тебя дезертиром». А я: «Да какой же я дезертир!».
Я умно делал-то: в Шаимском сельсовете отметился, что прибыл — убыл, в Кондинске, пока катер ждали, в военкомат сходил, снова отметился. В Ханты-Мансийск приехал, тоже в военкомат сбегал, там 3—4 дня ждали. Я же понимал, что запаздываю, документы нужны.
Командир послушал и спрашивает: «А куда ты ездил!» — «Знаете, — говорю, — я дома всего 5 дней был, остальное в дороге. Я уроженец Шаима, вот, посмотрите».
В кабинете висела большая политическая карта, взял указку и показал: «Это наш Шаимский сельский Совет». Я соврать не мог, все в командировке указано. «До Шаима, — говорю, — добирался катерами, а оттуда — деваться некуда — всякими путями, где на оленях, где на собаках».
Удивился подполковник: «Как же тебя в армию нашли!» — «Очень просто, — говорю, — в армию-то нашли». — И снова задает вопрос командир: «А как отслужишь, снова туда поедешь!» — «Ну, а куда деваться! Поеду. Там у меня отец с матерью».
Вот такая была история со службой.
О добрых хозяевах и грамотных начальниках
В 64-м нефть открыли, ну, прогремел Урай. Нефть, нефть! А мы и не представляли, что это такое. Думали, можно сказать, всякое. Местному населению объясняли, что нефть радость принесет. Я примерно тоже так думал, и работал на нефтяников: лес возил — новые .бараки строить. Все ждали перемены жизни. Но думаю: для местного населения к лучшему ничего не изменилось. Рыбы стало мало, да и ту по весне есть уже нельзя, потому что она вся нефтью пропахла. Для молодежи, может, что и лучше стало, культуры нынче больше, танцы, кино. Раньше ничего этого в деревне не было, народ только работать знал. Рыбалка только началась — все ураи (по-нашему, протоки) тянуть. А для нас, стариков, лучше ничего не стало.
Нынешние хозяева все грамотные, а в хозяйстве мало что волокут. Как-то возил большого окружного начальника в совхоз «Шаимский», 5 часов просидели в грязи. Тогда я ему такой вопрос задал: «Неужели добрый хозяин так бы сделал: скотный двор построил, а дороги к нему нет! И когда это молоко до детей довезут!». Молчит. Так и тащили нашу машину трактором полтора часа, а расстояние там — всего один километр.
В той же Ушье скот держат, а сено из Казахстана возят. Я неграмотный и понять не могу, почему это выгоднее сено косить не здесь, а в Казахстане! У нас в леспромхозе только лошадей было 40 голов, и бригада из 5 мужиков шутя 280—300 тонн ставила. Сколько здесь пропадает угодий, какие травы стоят — и никому не надо. В нашем колхозе все косили на месте, а сейчас лес на сено в Казахстане меняют. По-моему, так может поступить неумная голова. Я как-то в газете вычитал — умный, неумный человек писал, начальник какой-то, — что казахстанскую солому коровы лучше едят, чем кондинское сено. Кто хозяйство держал, тот этому человеку так может сказать: «Ты корову-то видел!».
Если бы из Шаимского совхоза передать коров частникам, мне, к примеру, или другому, неужели они давали бы 3—4 литра! У нас местный скот мелкий, и то по 9 литров от коровы имеем.
Возил я одного председателя исполкома. Как ни едем на автобусе, все совхозные коровы на песке пасутся. Я говорю: «Клавдич, разве добрый хозяин будет коров на песке держать!». Ну, он хоть политически развитый, Клавдич, а хозяйского глаза нет. А по мне, пусть меньше грамоты, но чтоб хозяйственный, и все тогда будет.
Вот сейчас рыбнадзоры, а что они дают! Они буквально ничего не дают, окромя вреда! Я бы их всех убрал, потому что они не знают, как за рекой следить. Дали им катер, вертолет, вот они и гоняются за одним рыбаком, который килограмм чебачишек в сеть поймал, а тонны рыбы теряются. Посмотрите: все ураи запущены, кто их когда протягивал! Кругом проволока, коряги, сучки, пленки — это рыбе самое вредное. Раньше, если рыбак тычку от сети оставит или на устье задумает неводить, его всей деревней опозорят да еще рыбалки лишат. А как мы неводили! От начала до конца проток тянем тонь, там 10 человек, там 10, глядишь — тонны две вытянули.
Нет, я бы эти рыбнадзоры все ликвидировал, раньше их не было, а реку в чистоте держали.
Сам себе хозяин
Вот я все думаю про себя: что такое сенокос, почему люди боятся его! Мне 65 лет, бабушке моей под 60, но мы в день-то два воза накашиваем да по пять копен гребем. Так мы старики. А молодому человеку 4—5 часов в день литовкой помахать — ничего не стоит. У меня 8 детей, и все могут косить, могут грести — все могут делать. А как иначе!
Мне охота еще внучат молоком парным попоить, потому и корову держу. Поросенок есть. Тем летом сена мало накосили, пришлось теленка забить. Жалко, конечно, но он мне дал 70 кг мяса да жиров. Конечно, свое хозяйство иметь трудно. А без труда как! От работы человек не портится, а без работы портится. Сейчас у меня внучата подрастают — я их тоже на покос. Косить пока не умеют, но грести давай, айда.
Я в 14 лет уже по-настоящему работал. Конечно, легче купаться и загорать, а трудиться — кто! От коровы, от своего хозяйства всегда накормишься.
Сейчас все у нас огороды садят. Я прямо скажу: мы, местные жители, к мелкому огороду не были приучены. Здесь в основном растили картофель, потому что работы и без огорода хватало. Все силы — на скот, картофель тоже шел для скота. У меня и сейчас картошка в яме круглый год хранится. Приезжие лучше нас огороды держат, все у них растет, каждый метр земли при деле. И мы, глядя на них, малину, огурцы, помидоры стали присаживать. Время такое пришло: хочешь покушать, работай, держи скот.
Записала Т. Козлова
Журнал «Югра», 1992, №4
