Маркс – друг аборигенов

Тамара Васильева

Первый Маркс в Югане был по национальности ханты. Второй, Маркс Григорьевич Федулов, родившийся в марте 1926 года, до сих пор слегка удивляется:

— Деду Марксу Очемкину шестьдесят с чем-то было, когда меня так же назвали. Потом пошло!.. Целых десять Марксов стало и сейчас еще есть по Югану, на территории Угутского сельского совета.

М.Федулов – почетный связист СССР. Этого звания Маркс Григорьевич удостоен за заслуги в развитии связи, за организацию радиовещания в Сургутском регионе. Орден Отечественной войны, медали “За взятие Вены”, “За победу над Германией”… Ветерану Великой Отечественной за семьдесят, но он так и не научился сидеть без дела, до сих пор без очков, и не проблема для старого промысловика заехать на недельку в заснеженную тайгу с палаткой.

…Федуловы с незапамятных времен в Сибири. По данным 1722 года, приведенным в книге “Древний город на Оби: история Сургута”, среди сургутских казаков значится и имя Петра Федулова, 44 лет, который имеет сыновей Афанасия, Андрея, Харитона и племянника Ивана. В переписи государственных крестьян 1834 года указываются “семьи… Степана Андреева Федулова (10 душ), Ивана Иванова Федулова (11душ)”. Отмечается, что в начале XIX века только тридцать один русский мужского пола проживал за пределами города, но уже к 1851 году появляются села, где в основном живут русские крестьяне. Среди таких селений первым называется с. Юганское.

Когда предки Маркса Григорьевича переселились в Юган, доподлинно неизвестно, но его дед уже жил в этом селе и был управляющим у купца Тетюцкого. По рассказам, Федор Федулов был деятельным, хозяйственным, расторопным мужчиной, который ведал всеми делами купца с местным населением, проживающим по Югану и его притокам. “Звериный промысел” и рыболовство в то время приносили немалый доход.

Избы русских крестьян соседствовали с юртами ханты, народа, по свидетельству очевидцев, доверчивого, добродушного, “славившегося строгою честностью, необыкновенной услужливостью и человеколюбием”. Да и в самом полуторатысячном Сургуте сорок процентов населения занимались охотой, чуть меньше числились рыбаками. В 1910 году половину добытой в Тобольской губернии пушнины дали русские и хантыйские охотники Сургутского уезда, выручив за то более 183 тысяч рублей. В том же году из рек и озер края были выловлены сотни пудов осетра, нельмы, более трех тысяч пудов сырка да еще стерляди, тайменя, щуки и другой рыбы немерено. Тогда сургутяне заготовили 500 пудов икры, 4,5 пуда рыбьего жира, более 17 тысяч пудов сухой рыбы.

Средняя заработная плата квалифицированного рабочего составляла тогда 30 рублей в месяц, пуд осетрины стоил 10 рублей, муксуна — 7, стерляди — 6 рублей, и так по убывающей.

“Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то, то есть вчера, жили, которую мы не ценили, не понимали, — всю эту мощь, сложность, богатство, счастье.., — напишет в апреле 1919 года Иван Алексеевич Бунин в очерке “Окаянные дни”. — Да, уж чересчур привольно, с деревенской вольготностью, жили мы все, в том числе и мужики, жили как бы в богатейшей усадьбе, где даже и тот, кто был обделен, у кого были лапти разбиты, лежал, задеря эти лапти, с полной беспечностью, благо потребности были дикарски ограничены… Впрочем, многое и от глупости”.

При советской власти Сургутский уезд по-прежнему оставался местом компактного проживания ханты. По данным переписи 1927 года, они составляли 48 процентов, русские — 51 процент. Хантыйские и русские Марксы в Югане, Угуте играли в одни игры. Дети свободно говорили на обоих языках, учились в одном интернате, где Маркс Григорьевич тоже получил образование – четыре класса начальной школы, более интересуясь ремеслом рыбаков и охотников.

На восьмом году жизни Федулов Маркс окончательно не стерпел и отправился добывать первого своего глухаря, стащив ружье у родителя. Перепуганный отец так строго наказал пацаненка, что тот бежал из Угута за 120 километров в лодке-долбленке, пока не попал в Юган, где к тому времени проживала родная тетушка. Она-то и отправила его с хантами назад, в родительский дом. После того мать купила еще одно ружье: она-то всегда верила в разумность сына и разрешила б охотиться, но побаивалась мужа, который явно не соглашался со столь ранней профориентацией сына.

Григорий Федорович Федулов, назвавший первенца Марксом, видимо, искренне поверил в грядущее коммунистическое общество, где принципом будет: “От каждого по способности, каждому — по потребности”.

— Отец в Совете работал, рассказывает М.Федулов. — Секретарем был в Угуте, в Тром-Агане, здесь в Сургуте. Он умер рано, тридцати четырех лет: болел, а раньше лечить не умели. Мне десять было тогда, братьям — Вольдемару, Владиславу — восемь и два года. Остались мы с мамой.

Супруга Маркса Григорьевича Анна Федоровна очень любила свекровь и не может удержаться, чтобы не рассказать о ней поподробнее:

— Где старый военкомат был на берегу, там купец жил. Вот у них она стряпала. Такая стряпуха! В Сургуте такой не сыщешь, все повторяешь за ней — никогда так не получится! К ней перед праздником за месяц приходили, чтобы сделать заказ. А портниха! Всех обшивала. Раз примерит – больше не надо: сошьет, так сидит на тебе, как на игрушечке! Такой человек, Богом одаренная! Вот какая свекровь Анфия Ильинична была! Не свекровь даже — подруга, настоящая подруга!

— Никогда в школе не училась, — продолжает Анна Федоровна, — а книг сколько перечитала. Умница такая была. В восемьдесят два года заболела. Царство ей небесное. Пусть земля будет пухом. Мне ее долго не хватало. Сыновья-то какие хорошие! Хлебнули ведь без отца. Маркс в десять лет уже заготовителем был, пушнину принимал.

— Про войну-то, Маркс Григорьевич, как узнали? По радио?

— Радио тогда не было, а слухи… В Сургут я часто приезжал с отчетами: привезу пушнину – сдаю на базу. Война началась, я еще в Ууте был. Потом меня перевели в Русскинские.

— Население, наверное, и в районе много делало для фронта?

— Я сам в Угуте участвовал в рыбодобыче в фонд фронта, собрали нас, подростков-комсомольцев, человек семь, организовали бригаду, дали невод и завезли на пески. Мы там целый месяц рыбачили. Катера с рыбозавода приходили, увозили улов на переработку. Помню еще, мать носки шила, а я помогал ей строчить на машинке. Не знаю, кто дал маме материал — теплый такой! Из него шили носки и рукавицы на фронт. Она по сто с чем-то пар делала, накроит, а я сижу, шью.

— Здесь голода не было, — вспоминает Маркс Григорьевич. — Рыба была, дичь — только не ленись. Прожить можно было. Ягод много родилось, не то что сейчас. За дома зайдешь — и там ягоды.

— В армию меня призвали в мае 1944 года, когда восемнадцать исполнилось. Я тогда в Русскинских жил, у меня там олени были казенные. Семьдесят штук. Что, думаю, их дома держать: за ними надо ухаживать. А у меня друг был, Покачев Никита. Вот я к нему-то оленей и угнал, когда еще снег был. Там с Никитой на весну остался уток пострелять да гусей. Туда нарочный и приехал, повестку привез. На обласе я три дня в Сургут добирался. Отсюда на пароход, в Ханты-Мансийск и в Омск. Месяц учился на станкового пулеметчика, тогда уж на фронт, под Ровно, в Белоруссию. Ночью прибыли, стали выгружаться, а тут — обстрел!.. Когда рассвело, смотрим — поле, за ним — лес, а там уже немцы. Два солдата ведут человек пять пленных.

— У меня отец Федор Михайлович Андреев, — встревает в наш разговор Анна Федоровна, — погиб на фронте во время блокады Ленинграда. Из Томской области в 1941 году его призвали. Похоронен в братской могиле под Ленинградом. Командир его в письме маме моей Ирине Терентьевне написал: “Вы можете гордиться своим мужем: 6 сентября 1942 года он погиб смертью храбрых во время штурмовки немецких дзотов”. Взорвал опорный пункт врага и сам взорвался. Вот как! Простой солдат был, неграмотный, добрейший человек. Охотником, заготовителем в Томске был… Пропало письмо-то! Я его все берегла, в целлофан было завернуто. С мамой все читали его. Сильная она у меня была, колхозница! До 87 лет жила… Куда же письмо-то пропало?..

— Погибало много, конечно. В Венгрии мы как-то попали в окружение. Было нас восемьсот человек. Вырвались из кольца, осталось двести, — рассказывает Маркс Григорьевич, наблюдая, как Анна Федоровна перерывает сумки, разыскивая заветный целлофан с письмом.

— В Польше наша часть воевала, потом в Германии, Австрии… Не долго я пулеметчиком был: во время боя ранение получил, но кость не задело. Похромал вначале, потом ничего. После этого меня перевели в кабельно-полевую связь. Кабель разматывали, подавали связь на передовую, между наблюдательными пунктами устанавливали — в общем, обеспечивали войска связью.

Однажды в Венгрии наша часть стояла на полустанке. Командир звонит: “Нарушена связь, надо восстановить”. Ночь. Темно. Фонариков не было. Ну, пошел я. Далеко ушел. В одном месте наткнулся на повреждение, починил. Обратно направился тем же путем: через железную дорогу, кустарниками, вдоль полотна иду, где у нас линия протянута. Слышу голоса. Наши, вроде, русские. Зачем, думаю, два километра идти в потемках – до утра у них пережду. Ближе подхожу, слышу — ах, холера! — немцы!.. Еще не поверил, подкрался. Немцы… Как так?! Не было ж их! Днем здесь тянули кабель — не было. Значит, кто-то из них и перерезал линию. Туда прошел, а обратно могу и не дойти. Посижу, думаю, чуть рассветет — виднее будет. Блиндаж рядом — в него залез да там и уснул. Утром просыпаюсь, высовываюсь — кругом немцы. Куда деться !? Ну, думаю, все, пропал. Тут гляжу, лежит один в углу траншеи убитый из них. Я шинель снял, переоделся и потом только вылез… Никто внимание не обращает. Я тогда — вдоль дороги, там перелез и леском, кустарниками убрался!

— В последний день войны где оказались?

— Под Мюнхеном. Вечером нас отправили в тыл к немцам, в разведку. Сержант Подгальский был. С ним вместе пошли. Темно уже стало. Километра три прошли, видим заминированное поле. Как пройти в потемках? А когда шли, видели пасущихся коней. Сержант говорит: “Вернемся обратно, найдем лошадь, пустим вперед и за ней будем идти”. Мы лошадь взяли, сделали вожжи подлиннее, ими ею управляем, а сами — след в след. Куда лошадь, туда и мы. И так прошли через минное поле и вошли в немецкий небольшой городок. Тут, возле дороги, следим за продвижением противника. Под утро как повалили машины — сплошь! Солдаты бегут. Что такое?! Солнце взошло. Мы пошли. Часов десять было. Идем, слышим, у нас стрельба страшная. Подходим, а там американцы, наши – все в кучу смешались, палят в воздух, кричат, смеются… Спрашиваем. Говорят: “Война кончилась!”

Из Германии перебазировались в Венгрию, оттуда почти через год — в Одессу. Отпускали сначала “стариков”, кто всю войну воевал, а мы, молодежь, были последние, нас держали до 1950 года. В Одессе у нас школа связи была. В ней мы учились, а потом и сами преподавали. Я к тому времени уже все виды связи знал. В 1950 году, когда демобилизовали меня, приехал в Ханты-Мансийск. Там в связи до 1957 года работал. Оттуда назад, в Угут, позднее в Сургут переехали.

— А я как раз в 1950 году закончила двухгодичную школу трудовых резервов в Томске, устроилась техником в Ханты-Мансийском окружном узле связи, — рассказывает Анна Федоровна. – Отчаянная я была, Господи! Ботинки высокие обрезала — туфельки сделала, пела, плясала, со сцены не слезала. Как-то подружка говорит: “Пойдем в радиоузел. Там связисты приехали”. Парни в наградах все, им за двадцать. Он на меня внимания не обратил: застенчивый, несмелый такой… Начальник вызывает: “Андреева, вас переводим в Луговое. Там радиоузел молчит, повреждение”. Ремонт радиоузла — это для меня новое. Нашла книги по радио-, электротехнике, достала приборы, села, давай искать повреждение. Нашла, пустила радиоузел. А Федулова прислали ко мне помощником. Познакомились мы с ним, поженились. Дети родились — мы в Угут переехали: там у него мама была.

Начальником отделения связи меня назначили. Телеграммы принимала, по совместительству заведовала почтовым отделением и даже контролером сберкассы была: все лишняя копейка в доме. Ведь ничего своего не было, как поженились! Богатство все на себе. В бане снимешь, постираешь белье — на каменку. Пока моешься, подсохнет — опять одел. И он так же.

Есть нечего — поехали рыбачить. Едем на лодочке, Маркс говорит: “Наклони лодку”. Наклонила, а он как шлепнет по воде! Щука как прыгнет — и прямо к нам в лодку! Второй раз, третий… Столько щук наловили! А нести как? Мешка-то нет. Он гимнастерку снял, рукава завязал, застегнул и – через плечо, пошли домой. Полную рубашку щук наловили!.. Бывало, из дома выйдешь — косачи на деревьях сидят. Здесь зайцы через дорогу и в огороде бегали, лисицы… Мы жили в Угуте. Маркс пошел на берег реки — две лисицы несет.

— Три! — уточняет Маркс Григорьевич. — Одну я Галине Кондряковой подарил: она тогда в Ленинграде училась. Так было. Можно было жить за счет пушнины. Сейчас ничего нет. Вот я езжу иногда. 170 километров прохожу — ничего живого. Ничего!

— Что дальше будет? Кончится и нефть…

— Нефтяники уедут, а ханты вымрут уже. Их и так единицы остались. До Угута, например, из десяти поселков ханты сейчас ни одного не осталось — все вымерли. Кымычевские юрты – полностью ликвидированы. Тринадцатый песок — полностью вымер, Урьевы… один хант остался на всем протяжении! Мох кругом. Заросло все… Разорено все так, что они не могут охотиться и рыбачить. Нефтяники сейчас их кормят, одевают, обувают — полностью содержат. А раньше ханты сами работали. Им не нужна была помощь: рабочий человек жил прекрасно.

Во время войны столько рыбы ханты поставляли! Они же сюда не выезжали, а там, в лесу, жили. Ловили, на месте сушили рыбу. Там такие громадные пачки были сушеных карасей, щук! Сухая рыба, она же несколько лет может лежать и не портиться. Еще они копченую рыбу делали. Сколько лет лежит — ни плесень ее не берет, ничто! А вкусно до чего! Вот сейчас эту рыбку бы сделать – какие громадные деньги были бы!..

До чего хороша была рыба! С головы до самого хвоста ее съешь вместе с костями. Мастера были! Хранили ее в бочонках из бересты. Вместо дна и крышки — решеточки: сквозит, а береста рыбе не дает портиться. Варить не надо: сел чай пить, положил рыбу в горячую воду, она отходит. Вкусная такая, жирная!

Сейчас все за счет государства живут. А ведь совсем недавно для них заготконторы были, промхозы, в каждой деревне — звероферма. За счет этого не плохо жили. Почему сейчас-то не сделать? Нет! Ходит хант с ведерком ягод. Не знает, куда девать: никто не берет… Шапки шили, кисы хантыйские, сувениры… А как они умели шкурки выделывать!.. Ответственности никто не несет: нет спроса. Растащили, развалили все — никто ни за что не отвечает. Без ответственности власть — кормушка.

— Маркс Григорьевич, вы служили и даже были лично знакомы с маршалом Жуковым, когда он командовал Одесским военным округом. О чем вы говорили с Георгием Константиновичем?

— Да все про Север, про медведя, рыбалку, охоту. Он был любитель лошадей. Из-за лошади мы с ним и познакомились. Охоту, рыбалку он очень любил. Я ему сеть связал, чтобы рыбу ловить. Когда дежурил у него, Георгий Константинович целую ночь мог слушать мои рассказы об Югории.

Журнал «Югра», 2000, №9-10