Фото Анатолия Лахтина
Короткий зимний день близился к своему завершению. Хрустально-чистый воздух близкого кедрового бора звенел от малейшего шума. Скорые сумерки, кажется, уже начинали бугриться за стеной дровяника, под навесом закуржавленной инеем стайки. На фоне брусничного цвета заката, обещающего скорую метель, заторопилась куда-то, судорожно махая крыльями, одинокая сорока, весело переговариваясь на лету, унеслась в гору стайка суматошных свиристелей. Налюбовавшись картиной заснеженных заиртышских далей, Алёшка зябко передёрнул плечами под наброшенным тулупом и с натугой потянул входную дверь избы. Едва опали клубы морозного пара, в нос шибанул одуряюще вкусный запах свежих пирогов и давно томящихся в чугунке щей из кислой капусты.
“И почему такую вкуснятину может варить только баба Уля?” – размышлял Алёшка, соображая, скоро ли позовут к столу. Скинул шубу, сбросил в угол валенки и шмыгнул в комнату. Под шкафом, в коробке из-под обуви, его с нетерпением дожидались любимые игрушки – целый ворох “мягкой рухляди”: хвосты, лапы и морды всевозможных пушных зверей. Это были “производственные отходы” бабы Ули – знаменитой на весь городишко мастерицы по пошиву меховых шапок. Половина ответственных голов из райкома, не говоря уж об остальной части взрослого населения, форсила в её продукции. Заехав на примерку, пижонистые начальники брезгливо морщили нос от запаха кислого теста и с удивлением разглядывали узловатые, словно корни векового кедра, пальцы старой рукодельницы, способные сотворить подлинный бобровый или соболий шедевр для прикрытия их потасканных проплешин. Много всего переделала за долгую жизнь этими руками баба Уля. В восемь лет взяла на покосе литовку и скоро уже не отставала от тятеньки. Ухаживала за многочисленной скотиной, бегала спозаранок с тяжёлой пайвой по грибы, нянчилась с младшими. Совсем плохо пришлось в тридцатом, когда крепкую семью сибиряков-землепашцев “раскулачили” вчерашние тунеядцы и пьяницы, нацепившие кожаные тужурки, вовремя запасшиеся книжицей со страшной, паукообразной надписью – ВКП (б). Начался долгий, кровавый исход лучшей части России в болота, тундру, нехоженые чащобы, оставляя вдоль дорог только тысячи быстро зараставших лебедой и пыреем страшных холмиков.… А уже через несколько лет, в момент наивысшего накала борьбы с фашизмом, власти вдруг вспомнили о сведённых почти до первобытного уровня раскулаченных, способных одним выстрелом снять белку на верхушке дерева и работать по двадцать четыре часа в сутки. Именно сформированные в последний момент сибирские стрелковые дивизии во многом смогли переломить ход битвы за Москву.
Увлекательную игру Алёшки прервал приход деда. Василий Николаевич, могучий, в последнее время чуть раздавшийся в теле от пенсионной спокойной жизни, положил у порога несколько поленьев, степенно сдёрнул шапку, перекрестился на иконы.
— Ульяна, а ведь придётся-таки проучить хишшника, прости, Господи. За ночь, поди, полкуба вытаскали. Володька вон и то заметил, возмущался, как на собрании.
Баба Уля только тяжко вздохнула. Знала, прожив с мужем без малого полвека, что упрямый его характер ничем не пересилить.
Володька – средних лет мужичонка, бывший мелкий чиновник райисполкома, вышибленный с креслица за вовсе уж жуткую пьянку, являлся уличным посмешищем. Живя в кривой, поросшей мхом избе над Иртышем и питаясь большей частью выклянченной рыбкой, тем не менее, изредка вспоминал о славном прошлом, пытался поучать соседей. По праздникам Володьку поколачивали за ссварливый характер, навязчивое желание стать “умом, честью и совестью” околотка. Вот и сегодня он “обратил внимание общественности” на уменьшавшуюся ночами поленницу дров у деда Василия, призывал “дать отпор” и “поставить заслон”. На шум собралось изрядное количество соседей, охочих до любого развлечения. А что может быть увлекательнее чужих неприятностей? Василий Николаевич недолго терпел нахальное вмешательство в его личную жизнь. Негромко обронил, не оборачиваясь:
— Ну-ка, топайте отсюда. Своих забот мало
Зная его суровый характер и твёрдую руку, толпа рассосалась почти мгновенно, вдруг вспомнив о неотложных делах. А сейчас Алёшка с любопытством наблюдал за странными приготовлениями горячо любимого деда. Тот, выбрав полешко, уселся в пороге и принялся аккуратно высверливать коловоротом в торце небольшое отверстие.
— Деда, ты чего это делаешь?
Не прерывая плавных круговых движений, старик усмехнулся:
— Сурьприз для хорька одного. Погоди ужо, сам увидишь.
Несколько раз, примерив и придирчиво оглядев углубление, остался доволен. Принёс потёртый чемоданчик с охотничьим припасом, поколдовав над замками, открыл. Выбрал гильзу похуже, более других тронутую зеленоватыми пятнами, набил под завязку порохом. Внук с недоумением смотрел на манипуляции деда. Являясь уже “опытным охотником” – ему доверяли почистить ружьё, теперь терялся в догадках: куда дед будет засыпать дробовой заряд? Тем временем Василий Николаевич, плотно забив пыж, вставил патрон в просверленное отверстие, довольно хмыкнул. Набрал щепотку пахучих древесных опилок, замешал их с клеем и тщательно замазал небольшое углубление, совершенно скрыв следы своих манипуляций. Сложив под передником натруженные руки, баба Уля только скорбно качала головой.
— Неужто возьмёшь грех на душу, окаянный? А ежели покалечишь ково сильно, может, у него детишки рядом будут?
Старый фронтовик лишь любовно огладил рельефный рисунок берёзовых волокон.
— Ничо, Бог не выдаст, свинья не съест. А наказать варнака надо.
Подобным же образом принялся мастерить второй “подарочек”. Уже поздним вечером понёс заряды в сопровождении внука на улицу. Долго примащивал своих “троянских коней” в злополучную поленницу и припорашивал свежим снежком. Наконец остался доволен маскировкой.
— Айда, Лексей, ужинать. Теперь посмотрим, кто же нашу “рыбку” выловит.
За столом дед Василий опрокинул “с устатку” пару кружек бражки, что регулярно настаивала супруга на морошковом варенье. Под сибирскую немудрящую, – но мудрую по историческим и генетическим законам, закуску: строганину, домашнее сало и огненно-жгучие щи с чесноком разошёлся, стал вспоминать, как из ПТРа жёг “тигры” на окраине Сталинграда. Слушая чуть сумбурные рассказы захмелевшего деда, в отблесках пламени Алёшке чудились густо чадивший танк с буддийским символом совершенства на борту и молодой сержант-замкомвзвода, перетягивающий бинтом окровавленную руку…
…Грохнуло через день, ранним утром. Хорошо так грохнуло, основательно – оба патрона в “подарочной упаковке” одновременно оказались в пламени, а большой заряд пороха в замкнутом пространстве сделал своё дело. Сбежавшиеся соседи с недоумением глядели на развороченную печку, выбитое кастрюлей окно и стонавшего в углу хозяина – куском кирпича ему наполовину оторвало ухо. Неторопливо раздвинув зевак, в избу прошёл Василий Николаевич, ногой наподдал по сплющенному чайнику.
— Владимир, чо у тебя рвануло-то? Ты следующий раз поаккуратнее с дровами, а то, бывает, в них и гранаты попадаются.
Развернулся к двери, и толпа моментально раздалась в стороны, образовав живой коридор. Вышел на улицу, с наслаждением вдохнул полной грудью ядрёный морозный воздух, оценивающе глянул на восход скупого ноябрьского солнца.
«Пожалуй что и можно перемёты пораньше проверить, должон ещё язь идти». Словно обрадовавшись найденному заделью, заспешил домой, прикидывая на ходу — будить внука или оставить досматривать сладкие рассветные сны.
1998
