Воспоминания Набоких Таисьи Николаевны:
«Я родилась в 1928 году в деревне Щербаково на Урале. Нас репрессировали в 1930 году. Репрессировали не только нас, многих. А за что, я не знаю. Мать-то с отцом молодые были. Были живы дед с бабкой ещё. Может, они в чём виноваты? У них коровы были. Отец уж потом говорил, что у них коровы да лошади были, больше не было никакого хозяйства. Выслали просто, не знаю почему, нельзя сказать, что мы очень богато жили. Мне тогда было примерно 2 года.
Помню только, что привезли нас в лес, избушку рубить стали, год там прожили, а потом сюда, в Самарово, привезли. Отец уж убежал, его не пускали. Он немного даже отсидел, а потом за нами поехал, нас привёз в Самарово.
Нельзя сказать, что мы до репрессии богато жили. А приехали-то на лошади, нас — трое детей, один мальчик умер дорогой. Он болел, да ещё такие условия. А мы, я и старший брат, приехали. У нас была кошма, да то, что на нас надето. Приехали, ни постелить, ни надеть нечего, ни чашки, ни ложки — ничего не было.
На санях приехали. Мама с нами была, берегла нас, чтоб не замёрзли. Старики, бабушка и дедушка, в первый же год умерли после отъезда. Даже не знаю, как называется та деревня, где их похоронили.
Потом нас привезли в лес. Нас было много семей. Сначала приехали, на берегу ловили рыбу подолом, мулят (мальков), варили их, секли, а потом делали колобки и на костре варили. Так и ели.
Нас сослали из деревни Щербаково сначала в Тобольск, там поселили в церкви, там много было семей. И женщина, которая нас сопровождала, вызвала мою маму и некоторых других молодых семейных и говорит: «Вернитесь обратно домой, дорога длинная, вы с детьми мучаетесь» (Ссылали бабушку, деда и отца). Мама говорит: «Я бы вернулась, но дом забрали, скот угнали, что я буду делать с тремя детьми? Отдайте мне хоть нашу бабушку, нам будет легче». Но женщина отказалась. Тогда мама сказала: «Ну, поехали все вместе, всё равно умирать». И мы не вернулись. Что обратно ехать? Там — голые стены, всё увезли, все запасы, муку увезли. Тогда ведь всё своё было.
Рассказывать, за что ссылали и как, родителям было нельзя. И вообще не было тогда интереса, это сейчас рассказывают. Тем более, тогда мы маленькие были, что мы спросим? В школе ничего не говорили. Там почти все в школе были такие. Мы — не единичный случай. Местность, что находится на горе, называли Барабой, а под горой — Курьёй. Так весь посёлок были сосланные. Так что, в школе никто никогда ни о ком не говорил плохого, что кулак или что, нет, и играли мы вместе. Никто не дразнил и не допрашивал. Вместе учили и всё, одинаково, что вольный, что спецпереселенец. Так называли — спецпереселенцы.
Семья моего мужа тоже приезжие, они приехали из деревни Кунгаса. Но их считали вольными, не спецпереселенцами.
Когда мы приехали сюда, в Самарово, в 1930 году все дома были деревянные, по склону горы стояли. А из Самарово в Ханты-Мансийск, вернее, тогда был Остяко-Вогульск, ходили босиком по тропинке, которая бежала вокруг пеньков. Когда в Самарово хлеба нет, то босиком бегали в город по этой тропке. А потом стали вырубать деревья, стали ездить на лошадях, дорога появилась.
В детстве мы бегали босиком, потому что не в чем было ходить, недоедали.
Сначала нас привезли в лес, построили избушку, мы жили в избушке, а потом приехала сестра отца, привезла ему денег, привезла нам денег, он купил лошадь. И вот на этой лошади привёз нас сюда, в Ханты-Мансийск. Отец работал на строительстве, в бараках жили все вместе. Только койки стояли.
А потом отец пошёл работать на кирпичный завод, там, где кирпичи делают, конюхом. Там дали избушку, в этой избушке мы жили. Мама работала, кирпичи делала. В 1936 году у нас родился Толя — мой младший брат.
В 1936 же году отец перешёл работать в затон на рыбокомбинат. Ездил туда на плашкоуте. Там он рыбу принимал, кажется, я не помню точно. Потом мы стали в школу ходить, и надо было ездить через Иртыш. А на лодке каждое утро ездить было опасно. Пришлось переехать в Ханты-Мансийск. Купили с одним знакомым — Власовым склад, перегородили его, прорезали окна, получился дом. Вот, где сейчас новая вторая школа, на этом месте был дом, и мы стали в школу ходить.
Домишки водой топило в 1941 году. Так было много воды, что она под крышу была. И война, и вода тут. Горе было. Началась такая жизнь, не жизнь, а голодовка. Хлеба по норме стали давать. Скот свезли в гору Полудёнку, негде было держать. И на гребях, на лодке-деревяшке ездили доить коров. Мама там и жила, в лесу. Сделали какую-то избушку. Мама и некоторые соседи туда ездили за коровами. Вечером приедут домой, молоко привезут, а ночью опять едут туда, коров пасти в лесу. На Полудёнке даже медведи были, опасно было и потому пасли коров.
Помню, как жили у знакомых на горе, на чердаке, больше негде было жить. Сначала на своём чердаке жили, но это было опасно, ветер дует — весь дом ходуном ходит, и мы ушли в гору. Я, как ветер стихнет, возьму лодку, посажу Толю, сама сяду, и поедем домой, после бури посмотреть, как там дела. Я научилась править, сидя на корме, грести умела. Лодочка маленькая называлась обласок.
А потом стала вода убывать, кругом — шумит, бурлит. Когда вода стала уходить, везде оставалась грязь. Мы сначала приезжали домой, лазили в окна, вода ещё в доме была. Пол весь выворотило. А когда вода ушла, не стелили дома дорожки, ходили босиком, потому что грязь была. На следующий год воды стало меньше, стали делать вал, потому что вода-то хоть и небольшая, а всё равно топило. С этим валом много лет жили. Как подойдёт к валу вода, собирают рабочих, которых назначали в комбинате. Землю таскали на носилках. У нас из огородов таскали землю, тут яма была, потому что неоткуда больше было землю брать. Мы тоже рабочим помогали.
Старший брат и я учились в старой второй школе, на горе, а Толя ещё маленький был, в школу не ходил. Вот так прошло детство.
В 1942 году я закончила 7 классов, меня отправили учиться в Тобольск на радиооператора. Там я проучилась 2 года. Готовили нас во время войны, стали бы служить в армии в качестве радистов. Но только мы окончили училище, и война закончилась в 1945 году. Меня отправили отрабатывать 2 года в село Сажино. Потом я вернулась домой, в Ханты. Устроилась работать на рыбокомбинат учётчиком, там я работала лет пять или больше.
В это же время, в 1950 году, приехал со службы в Ханты-Мансийск и мой будущий муж Афанасий, тоже устроился работать в порт. Познакомились случайно, на танцах в Самарово. Дружили 3 года, а потом только поженились.
У его родителей была избушка, и у нас был домик маленький. Жить негде. Мы спали на полу, два брата и я, а родители — на деревянной койке. И у Афанасия в семье было также: сестра разошлась с мужем, её ребёнок, мать. Отца у него не было, его убили на войне или заболел да умер там.
А потом мы поженились в 1953 году и ему от аэропорта отгородили на радиостанции комнатку, ему и технику. Там мы пожили и решили строить свой дом. Он купил моторную лодку, тогда ещё редко у кого были моторы. Навозили мы леса, а ещё мои родители в Ханты-Мансийске жили, на Луговой улице, отец нам помогал. Афанасий с отцом плавили лес. Один знакомый нам помогал. Мы сами строили дом, поэтому нам не до «наряда» было, где сами, где нанимали, а в целом, муж с отцом дом срубили. Понемногу построили дом в 1956 году. Так и живём в нём до сих пор.
Через год родилась у нас первая дочь, а через семь лет — вторая. Отец мой в 1971 году умер, мама в 1988 году умерла… А я здесь осталась жить, в Ханты-Мансийске. Здесь живут все наши дети и внуки».
2001 г.
