Преследования, которым остяки подвергались в прошлом и в начале текущего столетия при введении у них православия, те ответственности, которым, хотя и редко, они подвергаются и теперь за уклонение от исполнения обрядов православия и стремление к идолопоклонству, научили их видеть в каждом посетителе, не остяке и не торговце, агента власти. Плохо понимая русскую речь, несмотря на постоянные сношения с русскими торговцами, остяки до полного ознакомления, которое следует только после предложенной выпивки, почти на каждый предлагаемый вопрос, если он не состоит из предложения «купить—продать», всегда отвечают тоном, в котором нельзя отличить обиды от упрека: «што ты, што ты, веть мы тоже православные!». Мне приходилось побывать в нескольких поселках, не пропуская ни одной юрты, и везде, где я не угощал вином, в ответ на каждый предложенный вопрос меня уверяли в полной искренней преданности православию, а в некоторых юртах в подкрепление своих слов крестились и показывали иконы.
Никакое лакомство, никакой даже самый ценный, относительно, подарок, предложенный остяку, не располагает его так к откровенности и щедрости, как 2-3 рюмки даже самой скверной сивухи, хотя нужно заметить, что только самые отчаянные пьяницы сразу пьют предлагаемое им вино; более осмотрительные не преминут сказать вам: «Ты за што поштуешь меня вином? Я ничего не знаю и ничего тебе не скажу». Безусловных отказов от предложенного угощения я не встречал. Ниже я остановлюсь подробнее на бедствиях, вносимых русскими и зырянами при посредстве водки в материальную и моральную жизнь остяков.
Каждый остяцкий поселок — совокупность нескольких юрт — считается отдельным обществом. Члены этого общества, несмотря на их принадлежность к разным инородческим волостям, нераздельно владеют прилегающими к их юртам лесом, сенокосом и сорами. Все члены поселка одинаково выполняют все натуральные повинности, лежащие на той общине, в которой они живут; только уплатой ясака они обязаны каждый перед своею волостью, для чего в известное время остяки, живущие в разных поселках и причисленные к одной управе, выбирают из своей среды ходока, который относит ясак всех в управу; эго только в том случае, если остяки живут далеко (200—300 верст) от своей управы, а при близких расстояниях каждый лично относит свой ясак.
Охотиться или рубить лес вне лесной дачи своих единообщественников можно только после единогласного разрешения собственников данной местности. Разрешение это всегда дастся остякам бесплатно, а русским за деньги. Остяки считают большим преступлением охотиться или рубить лес за границей своего леса, не имея на то разрешения. При поимке самовольного охотника или порубщика, даже остяка, у него отнимается все им убитое или порубленное и ружье или топор.
Между угодьями смежных поселков никаких искусственных границ не имеется; границей леса считается половина пути между одним поселком и другим, приметой служат деревья. Границами между сенокосами и местами, удобными для рыбной ловли, служат ручейки, пригорки, ложбины, деревья и т. п., о времени установления этих границ ни один остяк сказать не может. По словам стариков, переделов у них никогда не было, невзирая на то, что благодаря большим или меньшим удобствам население одного поселка увеличивается, а другого уменьшается.
Охота и рыбная ловля — исключительные источники существования остяков. Продукты этих промыслов продаются для удовлетворения всех нужд и приобретения всего того, без чего современный остяк уже не может обойтись: хлеба, вина, табаку и т.п. Как и русский крестьянин-хлебопашец, продающий все лучшее, извлекаемое им из земли при помощи сохи и бороны, и оставляющий для собственного употребления худшее, так и остяк продает и выменивает всю пушнину и самую лучшую рыбу, оставляя для своей семьи только щук, которые никем не покупаются.
Остяки употребляют очень мало хлеба, который приобретается ими в большинстве случаев в готовом виде, почему он составляет своего рода лакомство; его употребляют в микроскопических дозах с чаем и рыбной ухой. Самые бедные не покупают печеного хлеба, а муку, из которой сами пекут пресные лепешки. Главную, почти исключительную пишу богатых и бедных остяков составляет рыба; ее варят три раза в день — утром, в обед и ужин. Способ приготовления всегда один и тог же: рыба нечищенная, немытая, с осени сложенная на крыше юрты, рубится топором на довольно большие куски и в таком виде варится зимой в снеговой воде, а летом в речной без соли и без других каких бы то ни было приправ. Как на отличительную особенность при приготовлении рыбы следует указать на тот факт, что только мужчины могут рубить рыбу для варки. Если никого из своих мужчин нет дома, остячка приглашает для этой операции кого-нибудь из соседей. Один березовский обыватель передавал мне, что остячка во время отсутствия мужа предлагала ему много рыбы за то только, чтобы он нарубил ей рыбы для стряпни. Когда рыба достаточно сварится, остячка вынимает ее из котла и складывает в корыто с двух сторон; когда на дне корыта между рыбой накапливается жидкость, в нее сыплется соль. После этого начинается еда рыбы. Каждый погружает в рассол свой кусок и гуда же выплевывает кости и шелуху. Последнее, по словам остяков, делается для того, чтобы жир, содержащийся в костях и чешуе, не пропадал даром. Затем в то же корыто, в остатки рыбы с пережеванными костями наливается уха, к которой хозяйка подает каждому по кусочку хлеба. Гостеприимство сильно развито у остяков: сколько бы посторонних человек ни находилось в это время в юрте и сколько бы их ни пришло во время еды, всех приглашают к столу. Остяки говорят, что отказываться от предлагаемой пищи нельзя, и, действительно, ни разу не случалось видеть, чтобы хоть один из приглашенных отказался от предложенной трапезы. Между завтраком, обедом и ужином, меню которых ничем не отличается ни в будни, ни в праздники, остяки едят еще несколько раз вдень мерзлую рыбу, совершенно сырую, и. как лакомство, мясо, безразлично — сырое или вареное, не разбирая также, от какого оно животного — с убитого или палого, свежее или гнилое. Мне приходилось видеть детей и стариков, обгладывавших в течение трех—четырех дней одну и ту же кость палой лошади.
Вообще остяки живут между собою очень дружно. Принцип взаимопомощи между ними сильно развит: они всегда охотно помогают друг другу во всех нуждах, но в постоянных их занятиях охоте и рыбной ловле — нет ничего похожего на какую бы то ни было форму общины. Они охотятся только по одиночке, точно гак же они ловят и рыбу в сорах для продажи. Только осенью, когда делается запас рыбы, преимущественно щуки, у них составляются неводные артели.
Эти артели без хозяина составляются так: 5—6 человек, составляющие артель, приобретают каждый известную часть невода, которые пред осенним уловом, называемым «яга яхлуй» — пойдем вместе — соединяются в один целый невод, а по окончании — расшиваются и каждый забирает свою часть. Во время неводьбы каждый поправляет свою часть. Артельная ловля рыбы производится маленькими, в 50 сажен, неводами только в протоках, где весной во время разлива ставятся «езы» — загороди. В тех поселках, где бывает по 2—3 неводных артели, «езы» загораживаются всеми артелями сообща, для чего каждый приносит определенную часть загороди и сам же устанавливает ее. Откупиться от работы деньгами позволяется только в том случае, если самому пайщику по какому-нибудь непредвиденному случаю явиться на работу нельзя. Во время установления «еза», равно и во время неводьбы, член артели может послать вместо себя своего работника или временно нанятого человека; часть 15 улове от этого не уменьшается, и работник, сверх своей обычной платы, ничего за это не получает. Бабы допускаются к самостоятельному участию в артели в том случае, если они вдовы и могут заменять мужей или кого-нибудь другого из семьи во время работы.
Общих оборотных капиталов у этих артелей не бывает, все вносится каждым пайщиком в готовом виде: мережей, веревками и т.п.; лодки берутся по очереди у каждого члена артели. Хлеб и соль у каждого отдельно свои, только рыба варится в общем котле.
На Оби при гак называемых стрежевых неводах, которые на некоторых песках бывают до 500 сажен длины, главным заправилой во время неводьбы является башлык. Промышленник передает в полное его распоряжение невод и рабочих, которые безусловно подчиняются всем его распоряжениям, относящимся до процесса ловли. Башлык эго тот же рабочий, иногда получающий плату в несколько раз более своих товарищей. Специальность его заключается, главным образом, в знании глубины песка, на котором ему придется неводить, и в умении распределять внизу невода кибасы грузила — соответственно глубине. Вследствие этого башлык нанимается всегда на один и тот же песок. Если же ему приходится наниматься на такой, где он еще не бывал, то он предварительно несколько раз измеряет глубину песка. Башлык всегда находится на берегу, на пяте и только после продолжительного не-улова сам закидывает невод. Если в последнем случае бывает обильный улов, остяки приписывают успех силе колдовства башлыка. Совсем не то в неводных артелях вогульских остяков. Здесь нет никакой разницы между башлыком и другими рабочими; сегодняшний башлык — завтра простой рабочий, и наоборот. За исполнение обязанности башлыка ничего сверх равной со всеми пайщиками части не полагается. Во все время неводьбы, которая продолжается около месяца, никто из артельщиков не берет себе домой рыбы, а только по окончании вся рыба делится на равные, по числу пайщиков, части, и каждый берег себе какую угодно.
С прекращением неводьбы, когда лед на Вогулке и на протоках становится прочным, остяки начинают ловить рыбу «мордами». Морда делается из тонких прутьев тальника и имеет форму двух конусов, вложенных один в другой, из которых внутренний короче внешнего наполовину. Длина морды бывает различна — от одного до трех аршин. Этот улов, как и неводной, идет на собственное употребление и только в редких случаях продается. Главным промыслом считается летний — с половины июня до начала сентября. Орудием ловли в это время, главным образом, служат сети, а местом ловли — соры во время разлива и Обь после убыли волы. Для этих промыслов остяки оставляют свои зимние юрты и вместе со всем своим скарбом отправляются иногда за 50 и 100 верст вниз по Оби, где у некоторых имеются летние юрты, а некоторые живут все лето под открытым небом и только на ночь укрываются от массы мошек и комаров под ситцевые пологи — нечто похожее на солдатские палатки, только вышиной не более 1 1/2 аршина.
Сбыт улова бывает двоякий — поштучный и оптовый. В первом случае до окончания улова, половины сентября, остяк не знает, сколько он получит за свою рыбу, хотя еще в начале июня, как только приезжают промышленники, он почти всегда у одного и того же забирает мережей, солью, мукой, табаком, вином и т.п. продуктами за весь будущий улов, который потом в течение всего лета остяк сдает; только по окончании улова промышленник объявляет ему количество сданной им рыбы, цену, какую он назначает за нее, сумму, на какую в течение лета им набрано товара, и сколько за ним остается долга на следующий год. Зная безусловную честность остяков, промышленник выдает в счет будущего улова нужный ему товар. Последнее служит как бы актом закрепления на будущий год. Так поступают даже перворазрядные тобольские рыбопромышленники.
Вторую форму продажи — оптом можно, скорее, считать продажей труда, нежели продукта. Дело в том, что некоторые мелкие рыботорговцы приезжают на Обь не за тем, чтобы самим, своими рабочими ловить рыбу, но для того, чтобы покупать у некоторых рыбаков половину всего их летнего улова; сами торговцы называют себя «половинщиками». Перед началом летнего промысла они останавливаются со своими каюками всегда на одном и том же месте. Каюк — это громадная крытая лодка, подымающая от 300 до 1500 и более пудов. Эта плавучая лавка-кабак, в которой остяк может достать все ему нужное в его незатейливой жизни, начиная с муки, мережи и вина и кончая кольцами, колокольцами и другими украшениями, которыми мужчины и женщины любят щеголять. Этим торгашам-промышленникам приблизительно известно, сколько каждый остяк, промышляющий в данной местности, может наловить рыбы в течение лета. Основываясь на известной им способности каждого рыбака и уровне воды, который имеет сильное влияние на размер улова, скупщики заранее покупают у рыбака половину всего его летнего улова. Пена этой половины колеблется между 15 и 40 руб. за все лето. Эта плата, безусловно, дешевая, почему редко какой остяк соглашается сразу продать оптом весь свой улов. Эта коммерческая предусмотрительность никогда никакой выгоды не представляет остяку, так как обыкновенно он сдает и вторую половину тому же скупщику поштучно, забирает за нее товаром, а цена зависит исключительно от расположения покупщика. Освободившись осенью от приезжего тобольского кулака, остяки переходя т в распоряжение местных березовских благодетелей. К последним у остяков существуют наследственные, если можно так выразиться, отношения. Каждый березовский торгаш имеет определенный район остяцких юрт, которые перешли к нему по наследству так же, как и он сам для остяков. Свои экскурсии в юрты торговцы называют объездом своего прихода. Эти нашествия на «приходы» совершаются периодически, в строго определенное время, а именно: ранней весной — за птицей, птичьим пером, осенью — за ягодами и зимой, перед уплатою ясака, — за пушниной и свежей рыбой. Отправляясь в свой «приход», березовский скупщик, как и тобольский торгаш, везет с собой печеный хлеб, водку, табак, соль, спички и дешевые лакомства. Благодаря страсти к водке, которую женщины остяцкие пьют не менее мужчин, приезд скупщика приводит в восхищение всех обитателей поселка, которые немедленно являются к нему и, перечислив все ими для него приготовленное, немедленно приступают к выпивке. Когда все достаточно охмелеют, торгаш, прекратив отпуск вина, требует доставки товара, который немедленно и приносится. Понятно, что во всем остяки полагаются на добросовестность своего благодетеля, который один только и знает, что дал остяку и что взял у него. Пьянство продолжается во все время пребывания торговца в поселке, его квартира превращается в настоящий кабак. Только перед отъездом торговца остяк узнает, сколько он остался должен; бывает и так, что только во второй приезд кулака он узнает сумму своего долга.
Когда у какого-нибудь остяка по каким бы то ни было причинам не оказывается ни пушнины, ни птицы, ни рыбы дли погашения своего прежнего долга, кулак, не стесняясь, берет из юрты все, что находит более ценного и для себя подходящего: котлы, оленьи шкуры или платье из шкур. Справедливость требует, однако, сказать, что все это делается с полного согласия собственников, которые соглашаются на все, лишь бы не лишиться милостей благодетеля в будущем и хоть немного выпить теперь.
Однообразие приемов и способов спаивания и обирания русскими кулаками остяков может быть прекрасно иллюстрировано словами знатока жизни инородцев и, без сомнения, беспристрастно относившегося как к русским, так и к инородцам Сибирского митрополита Филофея Лещинского, принявшего схиму с именем Феодора, обратившего в христианство многих остяков, татар и вогул. Митрополит Лещинский в 1725 году, доживая свой век в Тюменском Троицком монастыре. писал Сибирскому митрополиту Антонию Стаховскому: «1) Русские в Березовском округе ездят в юрты к новокрещенным остякам с вином и пивом, поят их и вымогают дорогую рухлядь; 2) казаки, посылаемые за сбором ясака или по другим делам службы, нередко берут красиволицых жен и девиц из инородок будто в подводы, дорогою бесчестят их, а застращенные ими остяки бить челом на них не смеют; 3) русские за самую дешевую цену (от 2 руб. до 50 коп. медью) берут у крещеных остяков мальчиков и девочек в слуги и совершают на них крепостные акты; 4) казаки ясачника, у кого взять ясака по бедности не могут, таковых бьют и мучают, несмотря на то, что государевым указом поведено: с кого ясаку взять нечего, тому дать отсрочку (указ Сената 1 сентября 1720 г.)».
«Некоторые из березовских жителей, считая долги на умерших дедах и отцах остяков, приезжают в юрты и насильно берут котлы, топоры, лошадей, собак и проч. Митрополит Антоний доносил о сем правительству и вследствие сего высочайше поведено было: объявить указом по всем волостям до Нарыма по Чулыму, за Томск, также по Березовскому и Сургутскому округам, чтобы никто не смел наносить обид и притеснений крещеным и некрещеным инородцам под опасением смертной казни. В сборе ясака поступать с ними кротко (указ Правит. Сената от 29 июля 1726 г.)».
Если исключить второй и третий пункты приведенного послания митрополита Лещинского, то и теперь, спустя почти два века, взаимные отношения русских и остяков остались такими же, какими были в год кончины великого преобразователя России.
В заключение этого очерка не могу не сказать еще несколько слов о браках, жилищах и домашней обстановке остяков.
Брачный возраст остяков, как и у русских, начинается с 18 лет, разница та, что на неравенство лет брачуюшихся не обращают никакого внимания. Мне приходилось видеть много пар, где один из супругов старше другого на 15—20 лет. Достойно удивления то, что почти всегда перезрелость на стороне жены. Остяки объясняют это тем, что за вдову нужно платить меньше калыма. Сватовство совершается следующим образом: родители жениха, высмотрев подходящую невесту, посылают к ее родителям в качестве сватовщиков кого-нибудь из своих родных или близких знакомых. Явившись в дом и объявив ее родным, преимущественно отцу, о цели своего посещения, мать отсылает невесту к кому-нибудь из соседей, ее согласия не спрашивают. Когда отец невесты изъявляет свое согласие выдать свою дочь за жениха, предлагаемого сватовщиками, последние уезжают. После этого через два-три дня приезжают родители жениха и уславливаются о сумме калыма и времени свадьбы. Мать жениха осматривает невесту и ее гардероб. Только благодаря этому акту невеста узнает, что ее судьба решена, хотя очень часто до самой свадьбы помолвленные не имеют друг о друге никакого понятия, если только им раньше не случалось встречаться. (Согласие вдовы спрашивается только тогда, когда у нее нет родителей). В назначенный день свадьбы родители жениха или он сам, если их нет, в сопровождении кого-нибудь из родственников отправляются за невестой. Никаких особенных бытовых обрядов или обычаев, кроме обильного пьянства, в котором и новобрачные принимают равное со всеми участие, во время приезда за невестой не бывает. Брачный союз считается вполне совершившимся после двух-, трехдневного пьянства, пения и пляски, устраиваемых по очереди то у жениха, то у невесты: венчаются же. когда вздумается; бывают случаи венчания через 1—3 года после совместного сожительства, а довольно часто совсем избегают этого убыточного и не совсем приятного для остяков обряда.
Жилища вогульских и сосьвинских остяков крайне незатейливы. Это квадратный (6×6 ар.), часто и меньше, сосновый или еловый сруб, поставленный прямо на землю без всяких подставок или насыпей. Пол и потолок досчатые, почти никогда не струганные, не чищенные и не мазанные. Вместо крыши наверху потолка насыпана земля, так что ската для спада воды во время дождя или таяния снега нет. Источником света служит единственное небольшое оконное отверстие, прорубленное в восточной стороне юрты, в котором вместо стекол вставлена прозрачная льдина. Источником тепла служит чувал, в нем же подвешивается котел для варки рыбы. Чувал — это нечто напоминающее камин, сделанный из прутьев тальника и обмазанный толстым слоем глины, он устраивается всегда в северо-западном углу юрты. Дымовых труб нет, но чувал достигает потолка, в котором сделано отверстие, заменяющее трубу. Когда отверстие закрывается, в юрте становится тепло и угарно, но и то и другое очень не продолжительно. Вследствие сильного холода в юрте остяки спят одетыми, как и днем, в обуви и одежде из оленьих шкур. Западная и южная стороны юрты заняты нарами в вышину не более 5—6 вершков, а в длину — не более 1 1/2 аршина, так что даже самому низкорослому остяку нельзя вытянуться во весь рост, благодаря чему им приходится спать скорчившись. Надо полагать, что остяки привыкают к такому неудобному положению тела еще с младенчества, когда вместо зыбок их держат в каких-то коробках, где они сидят в скорченном положении. Грязь и зловоние в остяцких юртах не поддаются никакому описанию: полы и стены всюду покрыты плесенью, грязь никогда не выметается. Постели, состоящие из оленьих шкур, на которых взрослые и дети валяются даже днем, никогда не проветриваются, насекомые всюду кишат мириадами, очень часто попадая в пищу. Котлы, в которых варят пишу для себя, служат и для варки всякого тряпья и детского белья, из них же кормят собак, и все это делается подряд без всякой чистки котла. О банях остяки не имеют никакого понятия; летом они также не купаются, да и лицо, и руки моют очень редко, а умывшись, употребляют вместо полотенца очень тонкие стружки сырого тальника. Белье, делаемое из очень толстого холста, обыкновенно употребляемого для мешков, меняется раз в два-три месяца, а некоторые заменяют белье малицами — рубашка из оленьих шкур, одеваемая шерстью к телу. В течение всей зимы — семь-восемь месяцев — белье второй категории ни днем, ни ночью никогда не снимается.
Голод и нищета, как результат сильного пьянства, фактором которого является эксплуатация остяков правильно организованным кулачеством, заразные болезни. преимущественно сифилитического характера, сильно развивающиеся и наследственно передающиеся благодаря пьянству, плохому питанию и почти полному отсутствию медицинской помощи, — вот причины, вследствие которых вымирание остяков вообще, а вогульских в частности, идет так быстро.
«Сибирский листок» №13-14 (14-17 февр.) 1891 г.
