Николай Коняев
«…Егор Евтихьич, прадед твой, мне хорошо запомнился. Всегда вокруг него ребята хороводились. Польку танцевал — не налюбуешься… Сызмала страстишка к лошадям была. Это вот теперь у нас лошадок обижают, а тогда у самого плюгавого хозяина коняга на дворе стояла. Местные купцы любили позабавиться. И — умели, нечего сказать. На масленку съезжались, бились об заклад и назначали скачки. Лучшим бегунцом у нас считался мерин Огонек купца Парыгина. Парыгин Егора всегда в седоки назначал. Вот раз он заложил в заклад быка-производителя, а Егор возьми да упади во время скачек. Проиграл Парыгин лучшего быка и при всем чесном народе кнуток Егора опоясал. Тот — в отца характерный! — схватился за оглоблину, насилу растащили. Но злобу парень затаил. Скараулил купчишку на озере, в прорубь головою окунул. Окунул и скрылся. Да… Матушка ревмя ревет: грозит Егору каторга. А он исчез и объявился ажно в… восемнадцатом году. Да не один, а — с кем бы думал? — с сапожником Макаровым. Был такой в Осохине… В седьмом году пригнали в ссылку группу политических. Все они работали у местных, у купцов, а этот все сапожничал, портняжил.
Как раз колчаковцы на Каменку прошли, кругом лютуют да свирепствуют, купчишки головы подняли, Парыгин на Евтихия косится. И тут Егор с Макаровым явились. Егор раздался, возмужал. Собрал народ на площади. Так, мол, и так, мужики, не давайте сынов Колчаку, он Россию продал загранице. Созвали сход призывников. Решили прятаться в лесах до прихода красных…
Затем Егора и меня направили к соседям. А там вовсю призыв. Народ гудит на площади. Егор взобрался на повозку: против кого, мужики, сыновей посылаете? Уговорили прятаться. В ночь поехали назад, а навстречу — верховой: банда, говорит, в Осихине. Парыгин, сучья кровь, привел отряд из Каменки. Схватили двух уполномоченных и твоего прапрадеда. Принял смерть от рук бандитов…
А другой раз он вернулся в девятнадцатом году. С пулей в правом легком. Уже не богатырь. И не один — с женою Феодосией, из смоленских, видно, поселенцев. Назначили Егора в продотдел волисполкома, а председателем поставили Макарова…
В тридцатом году приходит приказ: к посевной — кровь из носу дай коллективизацию. Из Каменки прибыл уполномоченный Зотов. Как сейчас его вижу. Росточком с Кузьку Кролика, а поперек — два Кузьки. Рожа гладкая, в очечках, а за очечками — две точки, как у карася. Карасем и окрестили. В земле ни в зуб ногой, но голосок поставлен, командовать умел. Как только против шерстки, так и жди беды. Уродит же природа, прости меня, Господи!..
Ладно. Сколотили мы коммуну. «Зажилось бедняку» называлась. Егора — в председатели, а он уж кровью кашлял, таял на глазах. Карась его и доконал. Открыли по его распоряжению общую столовую, каждый день по коровенке забивали. Тут и схлестнулся Егор с Карасем. Скот, кричит, переведем! Карась пыхтит да точками буравит: ты, Шамарин, дескать, ни хрена не петришь в смысле агитации. Егор — к Макарову в район, того туда уже забрали. Чернее тучи воротился. Видел и Макаров, не туда нас занесло, скот под нож вчистую пустим, но колесо не остановишь… Бойню, правда, прекратили, но полстада уже извели. От пуза напитались! Да… Потом — статейка Сталина в газете. Про головокружение. Коммунары — за добром на общий двор. Чисто подмели. А Карась Егора в перегибах обвинил…».
На этом запись обрывалась. Шамарин отключил магнитофон. Обманулся старик — не услышал он голоса внука. Но подкатило к сердцу беспокойство.
«Зачем ему все это? Что за любопытство? Случайно или нет?»
А назавтра развернулась цепь событий, надолго затмивших возникшую тревогу.
8
Другой месяц ждали весточку от внука. Агриппина, стоя у калитки, вечерами поджидала почтальонку…
— Что-то долго писем нет от нашего солдатика. То ли недосуг черкнуть, то ли обленился, — вздохнула за столом.
— Всяко передумала. Не в Расее служит — на чужой сторонке. Вчера Лещинский говорил: в какой-то там провинции банду разгромили. Должно быть, смертная драка была… Кабы с Коленькой беды не случилось.
— Кабы, кабы! — перебил старик. — Жуй давай, не думай о плохом!
— Да если бы не думалось!
Думалось, конечно. Старик давно уже приметил — стосковалась Агриппина по любимчику. Письма от внука до дыр зачитала, на карточку, что к Новому году прислал, не наглядится. Вот и третьего дня воротился из бани, а она у телевизора.
— Отец, бежи скорей сюда. Вроде Кольку кажут!
Шамарин опрометью кинулся на зов.
— Где ты Кольку усмотрела?
— Да вот же он, с ружьем на танке!
— Тю-ю ты, старая, — поморщился старик. — Не с ружьем, а с автоматом. Не на танке, а на бэтээре. И не Колька вовсе, а какой-то азиатец. Что ж ты внука с азиатцем спутала?
Агриппина всмотрелась в экран телевизора, проронила сконфуженно:
— А улыбкой на Кольку похож!
Ждали вести из Кабула, а дождались из Сургута. Из многословного письма трудно было что-либо понять, ясно было лишь одно: Леонид под следствием, мера пресечения — подписка о невыезде. В вину вменяются приписки…
Агриппина схватилась за голову.
— Ох, лишенько мое-е! Что ж ты молчишь, отец? Что же теперь будет?
— А то и будет, что заслужено, — оборвал Шамарин. — Знал, паскудник, на что шел. Вот тебе и несерье-езно! Вот тебе и ненадо-олго! Отличился, мать твою!.. Покоритель Севера! — Старик махнул в отчаянье рукой и умолк до вечера.
Перед тем как уйти в конюховку, подозвал Агриппину.
— Вот что, мать, скажу… Просуши глаза-то, слезы пригодятся. Про Леонидову беду никому ни слова. Мало ль в чем предъявят обвинение! Пусть сперва вину докажут. Кольке тоже ни о чем не сообщать. Ему тем более не надо. Не дай, Господь, Глафира сдуру написала…
— Так что же делать-то, отец? Сидеть да ожидать?
— Ожидать не дело… Ты вот что, Агриппина, слетай ненадолго в Сургут. Разведай, что и как. Попытай, чем дело пахнет.
— А ты? Боюсь одна. На самолете не летала.
— Меня они не ждут.
— Да брось ты, в самом деле! Об этом ли сейчас?
— И дома есть дела… Если Леньке срок горит, тогда уж станем думать. Эх, жизнь-жизняка! — закончил неожиданно. — Кому цветы, кому крапива. Вот о чем в старости думать приходится!
Через неделю он проводил Агриппину, а еще через день, в воскресенье, из трех отпускников сколотил бригаду для разборки дома…
Тем временем сосед помирился с Казыдаем. Примирила родственников свадьба. Казыдаева Маринка вышла за врача. Молодые пригласили, и не пойти поздравить новобрачных Дарья мужу не позволила. За свадебным столом Казыдай с Иваном оказались рядышком… Два дня в селе гуляла свадьба, а на третий Семочкин Иван, похмельный и смурной, подъехал за расчетом к заводской конторе уже на прежней своей технике. Шамарин посмурнел. Во-первых, жгла обида на Маринку за измену внуку, а во-вторых, он понимал: теперь Иван ему на стройке тоже не помощник. Полным ходом шла в совхозе вывозка соломы, не за горами — посевная…
* * *
Как и ожидалось, бригадир шабашников Казбек привез своих «грачей» сразу после первомайских праздников. Пятеро крепких парней в одинаково ярких ветровках с утра ошивались возле конторы, а после обеда в сопровождении Казыдая направились к заброшенной избе на краю села.
Вечером Шамарин подоил корову, слил удой в ведро и явился в гости. «Грачи» обживали гнездо. В заброшенной избе гремел магнитофон, обмазывалась печь, протирались окна. Бригадир — высокий худощавый парень с горящими, как уголья, глазами — отдавал распоряжения.
Шамарин знал: Казбек — не простачок в строительстве. Когда-то он окончил институт, работал мастером, прорабом, но, как признался в разговоре при знакомстве, оклад без перспективы не устроил. «Не тот, дед, аппетит». Уволился и, сколотив бригаду, кочевал по городам и весям.
— Ну что, Казбек, — глаза в разбег, девок наших шурудить приехал? — изрек Шамарин с деланной веселостью, едва успев переступить порог.
— А что, имеются достойные? — Казбек обернулся на голос. — Кого я вижу! Дед Шамара! Собственной персоной! Прошу в апартаменты!
Старик глянул на вымытый пол, на сапоги, обляпанные грязью.
— Я лучше на порожке посижу. — Сел и достал папиросы. — Молочка вот вам принес, чтоб не отощали у нас с ходу.
— Молочко — хорошо. Налетай, братва, пока дают!
«Братва» тотчас окружила ведро, пустила по кругу литровую банку.
— Надолго прибыл к нам? — попытал Шамарин.
Казбек лукаво усмехнулся, широко развел руками.
— Если каждый вечер будет молоко, есть ли смысл отсюда уезжать?
— Ну-ну. Ухо-парень, — одобрительно хмыкнул старик. — Могу и каждый вечер помаленьку приносить, было бы за что.
Казбек вгляделся испытующе и присел на корточки.
— Выкладывай, Шамара, с чем пожаловал.
— Да просто так. Соскучился по вас!
— Ладно, не юли. Ты просто так не явишься!
Шамарин задавил окурок каблуком.
— Дом надумал ставить. Помогите.
— Ого, — сказал Казбек. — Замах достоин уважения!
— Не для себя — для внука. Воюет он в Афганистане.
Казбек вздохнул, распрямился.
— Афганцев мы, конечно, уважаем и старость тоже чтим. Но с совхозом у нас договор на две коробки, а это — четыре квартиры. В срок не сдадим — полетит аккорд, моим парням обидно будет… Допустим даже, время выкроим, дом тебе поставим, как рассчитываться станем? По наряду, как в конторе? Мы — не тимуровский отряд. Они, — кивнул он на парней, — приехали за деньгами.
— Так разве я не понимаю? В обиде не останетесь!
— Вот это другой разговор, — хлопнул по плечу Казбек. — Но оплата — поэтапно. Фундамент гарантирую за месяц. Все остальное — без гарантии. Идет?
Старик насторожился.
— Это как же — без гарантии? Могу сделать, могу нет? Так, выходит, нужно понимать?
— Будет время, будет из чего, сделаем и стены. А не будет — извиняй. Зимовать у вас не собираюсь. Устраивает, нет?
Шамарин призадумался, взвесил «за» и «против». Как ни поверни, а шаткий, хлипкий вышел договор. Но и отступать нельзя. Лиха беда начало! Он вскочил, сапогом опрокинув пустое ведро.
— По рукам, бригадир. Но гляди, без причины не взбрыкни. Я теперь с тебя не слезу!
Не от хорошей жизни согласился на Казбековы условия.
9
Ранней и дружной выдалась весна. Прошумевшие с северо-запада ветры в три дня разогнали серое марево неба, явив на смену солнечную синь. С полей согнало снег, по канавам грязными потоками хлынула вода. Под заборами поперла в рост крапива, с веселым перезвоном застучали топоры на Новой улице. К Шагову Кузьме заехал сын — отправился по дальним деревням писать о посевной…
С наступлением тепла Шамарин сдал ключи от шорни Казыдаю, с головой ушел в заботы по строительству. На облюбованном участке разметил основание фундамента и однажды вечером усталый, но сияющий явился к бригадиру, встал по стойке «смирно».
— Фронт работы обеспечен. Выполняй, Казбек, гарантию!
На копку траншей под фундамент Казбек отрядил двух парней. Землекопы, прибыв на место, удивились размаху шамаринских планов и, побросав лопаты, с мехдвора пригнали экскаватор.
Срочно требовались цемент и песок. Старик сходил к директору, тот великодушно разрешил воспользоваться трактором. Последующие дни и вечера Шамарин проводил на берегу. Сам измерял глубину разработки грунта, следил за устройством опалубки, за дозировкой бетона, лез к строителям с советами и тем мешал работе. Он был настолько увлечен осуществлением мечты, что временами забывал и про обеды-ужины, и про голодную скотину на дворе. Выручала Дарья. Благодушная соседка выдаивала Жданку, кормила поросенка…
Вернулась Агриппина через месяц. Старик тем временем пришел разбитый и понурый. Третьи сутки не являлись на объект «грачи». Днем пришел к Казбеку, но тот развел руками: на «коробках»-де запарка, придется обождать. Собиралась первая гроза, а цемент в бумажных порванных кулях валялся на траве. Брезента под рукой не оказалось. Свистнули брезент! Шамарин, матерясь, сбегал в конюховку, принес дождевиков…
Встретил Агриппину нелюбезно.
— Рассказывай, что там у Леньки. Давай добивай окончательно!
— Порадовать-то нечем, — сказала Агриппина.
Ленька духом вроде бы не падал, храбрился перед матерью, корил жену за паникерство, забавлялся с дочками. Уверял: большой вины не значится за ним, если что и есть, то пустяки, за это не сажают. Были, говорил, отходы от инструкций — кто их нынче соблюдает? И приписки были по нажиму сверху, но все, мол, в интересах коллектива и в разумных рамках, ни копейки к пальцам не прилипло. Но уже продал машину и закрыл сберкнижку…
— А девчушки — Лорка с Нонкой — вылитые мать. Такие ж одуванчики белехоньки! — неожиданно ввернула Агриппина. Мечтательно добавила: — Они теперь мне сниться будут!
— Бу-удут, будут! — подтвердил старик. — И Ленька долго будет сниться. Машину, значит, в деньги обратил?
— За полцены отдал, ага.
— Значит, дело пахнет керосином. Конец ему подходит!
— Ты уж скажешь, тоже мне!
— Хорошего не жди. — Старик задернул занавеску.
Прогремел за поскотной гром, за грядой деревьев полоснула молния.
Агриппина несмело подсела к столу.
— Зря мы затеяли с домом… Давай, пока не поздно, остановимся. Вот и Ленька тоже против.
— Ты к чему это клонишь? — набычился старик.
— Да все к тому. Машину Ленька продал, дачу Глаша не позволила. Что же мы, единственного сына разорить допустим?
— И что ты предлагаешь?
— Собрать три тысячи рублей… Чтобы полностью вернуть, что насчитали, и душа на месте.
— Так что же, не напрасно насчитали? Прилипло все-таки к рукам? Чего же ты скрываешь?
Агриппина всхлипнула:
— Да разве допытаешься у них?
Шамарин медленно и скорбно отвернулся.
— Вот что, мать, скажу последний раз… От дома я не откажусь, Леньке ни копейки не пошлю. Сумел набедокурить — сумей ответ держать. Девчонок, если что, не брошу. Кольку на ноги поставил, и внучек подыму.
Агриппина соскочила с табуретки, диковато поглядела на Шамарина.
— Да потому ты жмешься, что он тебе не кровный! Был бы он тебе родной, тогда б ты по-другому рассудил!
Старик побагровел, завращал глазами.
— Во-он ты как заговорила! Вспомнила, что Ленька не родной? Раньше ты о том не поминала. Я вскормил, вспоил его! В люди худо-бедно вывел! И теперь не для себя пластаюсь день и ночь. Для кого стараюсь?
— Не о внуке — о себе ты думаешь, отец!
— Ка-ак она заговорила!
— О старости печешься!
— Замолчи ты, твою мать!..
— Только о себе и думал всю-то жизнь! Только для себя и жил!
— Замолчь, не то прибью! — Старик вскочил, затрясся. Грохнул кулаком. В уголках бесцветных губ запузырилась серая пена.
Продолжение следует…
