Новомир Патрикеев
Глухариные рассветы
Осенью 1964 года братья пригласили меня и нашего общего друга, известного ямальского фотографа Виктора Рочева, на глухариную охоту. Представился прекрасный случай испытать первопольную утятницу Джойку по боровой дичи. Ехать предстояло километров за 160 до северной границы лесной зоны, “языками” примыкающей к лесотундре по берегам рек.
Взяв отпуск, мы почти двое суток не спали — снаряжали патроны непривычной для утятников дробью-’двойкой” с усиленными зарядами пороха, закупали продукты, готовили одежду, укладывали все необходимое на полмесяца таежной жизни. И хотя предусмотрительные братья заранее разместили по пути следования пару 180-литровых бочек бензина, экономная и правильная загрузка нашего судна в расчете на четырех пассажиров была просто необходима.
Деревянная лодка-бударка с заостренными носом и кормой имела яйцеобразный полуморской обвод корпуса. Построенные в начале тридцатых годов ссыльными астраханскими рыбаками, они до сих пор используются на так называемом плавном лове (дрейфующими сетями) ценных осетровых, сиговых и лососевых рыб в низовьях Оби. Сначала были гребными и парусными, а в послевоенные годы их стали оснащать различными стационарными моторами. Наиболее удачной, безотказной, позволяющей применять как водяное, так и воздушное (поздней осенью) охлаждение, была серия отечественных двигателей “Л-3”, «Л-6”, “Л-12”, т.е. трех-, шести-, двенадцатисильных и соответственно имевших один, два, четыре цилиндра.
В намеченный для выезда день с утра прекратился дождь, беспрестанно ливший целый месяц. Ясно и тихо. Но как ни старались, смогли отплыть только в 23 часа 30 минут. Итак, наша одиссея началась 16 сентября в кромешной темноте. И снова мелкий дождь, ветер, пронизывающий холод. В открытой лодке уютно чувствовали себя только Виктор, забравшийся со своей аппаратурой в узкое носовое отделение, да Джойка, антирадикулитным поясом расположившаяся под моим суконным гусем (одежда типа малицы).
Проверенный “Л-6” мерно стучал в своем небольшом отсеке с откидными крышками, где устроились братья, то и дело пристраивая чайник на блоке цилиндров у выхлопной трубы. Я нес “собачью” (ночную) вахту, сидя у штурвала дистанционного управления рулем, бессменно в течение пяти с половиной часов. За это время преодолели против течения всего сорок километров, достигнув устья извилистой речки Собты-Юган, текущей среди высоких берегов, покрытых уже не лесотундровой, но еще и не таежной растительностью.
Здесь темпы передвижения заметно упали — пришлось целый день под моросящим небесным душем “считать” мели. В лучшем случае проталкивались по мелководью при помощи весел и шестов, а чаще всем “квартетом” вылезали за борт и подвигали лодку вперед по сантиметрам, на каждом шагу рискуя оставить сапоги в илистом дне. С одной затопленной косы снимались около двух часов. Уже в сумерках, казалось, выбрались на нормальное русло. Володя, принявший управление, дал “полный вперед”… и мы еще трижды “садились” на косы, потратив примерно час на освобождение.
Насквозь промокшие поздно вечером пристали к Юган-Горту -осеннему стойбищу рыбаков и ондатроловов. Половина пути. Темное время скоротали в гостеприимном чуме старого знакомого ханта с библейским именем Пилат, данным ему при крещении дореволюционным обдорским священником. О тех временах напоминала потемневшая икона Николая-угодника, наиболее уважаемого аборигенами русского Бога.
Наутро никакие боги не миловали, и верный спутник-дождь оставался с нами. Узкая и извилистая, как спираль электроплитки, река, казалось, не имела конца, хотя близость берегов создавала иллюзию быстрого движения. Серая скучная дорога изредка прерывалась короткими солнечными минутами, когда по берегам вспыхивал яркий калейдоскоп красок. Шоколадно-зеленые ольхи, желтые березы, бледно-зеленые лиственницы, а на фоне темных елей и кедров — контрастные огненные рябины с оранжевыми гроздьями плодов, сиренево-багровый голубичник, крупные желто-малиновые ягоды шиповника. Навстречу плыли первые опавшие листья. В заводях они скапливались и кружились причудливыми разноцветными колесиками-водоворотиками.
В тихих затонах на мутно-зеленой от планктона воде кормились местные утки-гоголи и лутки, гнездившиеся в дуплах прибрежных деревьев. Изредка из-под склонившихся с берега ивовых ветвей выплывали неосторожные чирки. Других серых уток почти не было. По середине, беспрестанно ныряя, спускались вплавь к Оби чернозобые гагары, покинувшие лесные гнездовые озера. Порой они возникали из воды почти рядом-темноголовая мама и пепельно-серый гагаренок. Их заостренные и поднятые вверх клювы напоминали перископы подводных лодок.
А вот и объект предстоящей охоты — одинокий глухарь настороженно вытянул толстую, как палка, шею и на удивление легко, почти вертикально взлетел с песка. Все это с интересом наблюдала Джой-ка, которой надоело почти сутки сидеть в темном, хотя теплом и сухом укрытии. Она ловила новые запахи, хищно смотрела на встречающихся птиц и принимала участие в попутной охоте на чирков для котла, если они падали на берег.
Только к концу дня, оставив позади добрые полторы сотни километров, мокрые, уставшие и совершенно невыспавшиеся, добрались до места. Это был высокий лесистый мыс на почти прямоугольном повороте реки. Сюда в предрассветные минуты прилетали глухари и рассаживались на верхушки елей и кривые сучки старых лиственниц, чтобы осмотреться перед перелетом на большую песчаную отмель противоположного берега. Там они клевали мелкую гальку, выполнявшую роль своеобразных жерновов в их желудках для перетирания грубой зимней пищи — хвои и почек. Слева отмель переходила в высокий густой березняк, который опоясывал изгиб старицы, напоминающий очертанием след лося или оленя. В переводе с хантыйского урочище так и называлось — “Третье копыто”.
Лодку удобно причалили к добротному плотику, оставшемуся от какой-то экспедиции. Быструю разгрузку стимулировал разгулявшийся дождь, такой, что Джойка даже не захотела оставаться на берегу и снова спряталась в бударке. А мы в темпе установили брезентовый навес под припасы, сделали стол с сидениями, соорудили высокую постель из лапника. С палаткой же неожиданно пришлось повозиться — кто-то явно подшутил над нами. Веревки-растяжки были не только запутаны и завязаны, но и местами заплетены в тройные косички. Зато, когда туго растянули большое, белое полотнище, привязав одним концом к осыпанному ягодами и склонившемуся к обрыву рябиновому кусту, — он выпрямился и как вымпел запламенел над нашим станом.
Флаг охоты поднят! На трескучем еловом костре ведра с утятиной и чаем. Достаются брусника, копченая рыба, лосятина от Пилата, а также вверенная мне, как старшему по возрасту, пятилитровая канистра с палящей перцовой настойкой “два стручка». За удачу! Забылись холод, усталость и дождь, который как по заказу перекратился на время ужина. Братья, не раз бывшие здесь, определили нам с Виктором стрелковые номера. Подъем назначили на четыре часа, чтобы затемно быть на местах.
Трудности дороги сделали свое черное дело: под мерный, ритмичный шум дождя мы проспали рассвет. Когда в седьмом часу выбрались из потемневшей от влаги палатки, на песке еще разгуливали три птицы. После торопливых винтовочных выстрелов две улетели, а одна, не торопясь, ушла в лес. Оставалось только поздравить друг друга с “удачным” началом сезона.
К пасмурной погоде примешался сильный ветер, когда ни один глухарь не решится сесть на качающиеся верхушки прибрежных деревьев. Тут мы сами проявили инициативу в поисках дичи и предприняли поездку вверх по реке. Экспедиция продолжалась недолго. Примерно на четвертом километре за кормой что-то громко треснуло, и с шумом всплыл полугнилой ствол березы. Лодка остановилась, хотя мотор заработал еще громче, почти с ревом. Все ясно-отлетела лопасть винта.
Как назло, кругом крутые берега. Долго искали более или менее пологий, чтобы поднять корму. Поставить запасной винт несложно. Надели на вал, оттолкнулись и поехали. Но опять мотор ревел, а лодка — на месте. Оказывается, винт посадили слабо. А так как уже отнесло от удобного места, пришлось долго плыть по течению до очередной отмели. Снова причалили и уплотнили винт шайбой. И опять закавыка — не подходит фабричная шпонка. Инженерная мысль нашла простой выход — применили обыкновенный гвоздь, выдернутый из борта. Ремонт окончен, но и время охоты прошло. Глухарь — птица утренняя.
Оставалось заняться рыбной ловлей, расставив в заливе пару сетей. После удачного их просмотра, назначенный постоянным поваром, я приготовил двойную рыбацкую уху, сварив сначала семь крупных окуней, головы и хвосты трех щук-двухлеток. Затем запустил в бульон круглые картофелины, куски щучьего филе, лук, перец-горошек и лавровый лист. Если бы где-то рядом был медведь, он наверняка пришел бы на аромат этого блюда. Насладиться лесным кушанием нам пришлось в тесной палатке, спасаясь от зарядившего на всю ночь дождя.
На следующее утро встали во время, вскипятили чай, закусили холодной рыбой в желе из загустевшей ухи (что тебе заливное!) и осторожно разошлись по местам. Я весь был обращен в слух и мое волнение телепатически передавалось собаке. Она то нюхала воздух, то с фырканьем рылась во мху, то садилась около меня прямо на сапог и вздрагивала от каждого резкого звука. Вот кашлянул брат: “кха-кха». Тут же пересмешница-сойка резко передразнила его: “ка-а-а, ка-а, ка-а!”. Совсем близко раздалось отрывистое лосиное мычание. “У-у-у!”- закричала сойка и улетела.
Джойка вздрогнула от шума, с которым на вершине высокой ели усаживался глухарь, а когда тяжелая птица, ломая ветви падала на землю, собака в панике забилась мне под ноги. После того, как я ее успокоил и подвел к глухарю со знакомой командой “ищи!”, она осторожно обнюхала его, и заметив, что тот подает еще признаки жизни, азартно вцепилась и пыталась сдвинуть с места. Но, естественно, тщетно.
Услышав выстрел Володи, стоявшего рядом, убежала и потрепала его глухаря. Потом уже при свете заметила севшую невысоко от земли глухарку, затявкала на нее, как лайка, и стала яростно царапать когтями ствол лиственницы.
Виктор на утренник не ходил в надежде заняться днем съемками, если позволит погода. К нашему приходу он заварил свежий плиточный чай. Мы с удовольствием расселись за столом, но разом почувствовали необычный цвет и вкус напитка. Оказывается, в ведро свалилась кожаная перчатка, сушившаяся на тагане. И это не последний поварский сюрприз.
Недалеко было большое лесное озеро, куда мы перетащили маленькую лодку, чтобы поставить сеть на карасей. Пока ребята плавали в поисках лучшего места, а Виктор фотографировал, я добыл несколько рябчиков: часть подманил свистком, часть Джойка подняла с земли. Причем работала по ним с удовольствием, быстро разыскивала и доставляла убитых. Вечером всем виделось, конечно, изысканное жаркое из рябчиков. И оно удалось бы на славу, не попади случайно в котел вместе с картошкой кусочек хозяйственного мыла.
Редчайший случай! Охотники, давясь от смеха и проклиная ‘’шеф-повара’’, довольствовались чаем. Джойка аппетитно похрустывала деликатесной птичкой, хотя до этого в рот не брала мясо не только уток, но и куликов. Поистине, — “лошадь ела пряники, а мужик — овес». Я тут же вымыл котел и заварил принесенного ребятами крупного золотистого карася, в котором оказалась целая тарелка икры. В качестве компенсации пришлось налить каждому из канистры. Но пиршество опять прервал дождь.
Были дни, более удачные и менее также. Под навесом появились трофеи. Общее, что объединяло наши охотничьи будни, — относительное тепло и сплошные дожди. Ночью на свет костра вылетали мотыльки и другие насекомые, а днем и вечером заедал гнус. Особенно мелкие, с игольное ушко, осенние мошки. Они атаковали целыми полчищами, нанося очень болезненные укусы. Хватало и обычных крупных мошек, и тривиальных комаров-кусак. Наши лица, шеи, руки покрылись красными волдырями. Шел конец сентября — обычная пора морозных утренников и застывания озер. Но вместо инея и льда утром двадцать первого мы наблюдали типично летнее явление-сильную продолжительную грозу. Появились признаки прояснения — высоко в небе парили четыре орлана-белохвоста.
На следующий день впервые увидели солнце. Лес засветился последним золотом. Еще через день был первый заморозок. Глухари активизировались, все взяли за утро по три штуки. Начался листопад у ольхи и березы. Вместе с их листвой ветер срывает с елки перо глухарки, и оно медленно парашютирует к земле. В предчувствии холодов на болоте радостно забормотали белые куропатки — моя любимая по спортивности стрельбы боровая дичь. Насколько красиво ходить на них со спаниелем. Работая поочередно нижним и верхним чутьем, Джойка вплотную подвела меня к выводку, а после дуплета галопом бросилась разыскивать трофеи.
На нашей флаг-рябине побывала веселая стая хохлатых звонкоголосых свиристелей — верный показатель близкого похолодания. Затрещали под ногами опавшие листья, заблестел первый тонкий ледок. Облака окрасились в холодные бледно-лиловые тона. Слышатся прощальные крики лебедей и гусей, резкий свист утиных пролетных стай. Закружились первые редкие снежинки. Они все гуще, но такие легкие, что как звездочки, повисают на протянутых между деревьями паутинках и сверкают на солнце искрящимися ожерельями.
На подстывшую землю выпал золотой дождь лиственичной хвои. Она всюду: в котелках, кружках, за нашими воротниками, желтой закрученной струей плывет по речной стремнине. На оголенных березах за речкой расселись тетерева и заворковали почти по-весеннему нежными булькающими голосами.
— Ставь прицел мелкокалиберки на 120-130 метров, — сказали братья. Все легли на обрыв и, тщательно выцеливая, сделали выстрелов двадцать, пока стайка не разлетелась. Свалилась с деревьев только пара косачей, и мы поехали за ними на лодке. Увидеть чернышей на светлом ковре листьев не составляло труда — обошлись бы без собаки, хотя она их тоже заметила и потрепала.
Зная, что крупные птицы, порой даже пробитые насквозь маленькой свинцовой пулькой, сгоряча улетают довольно далеко, мы углубились в лес. Вот тут-то Джойка себя показала. При помощи только верхнего чутья, понюхав воздух и поймав запах, она как-то боком, с поднятым носом вышла поочередно на двух еще теплых лирохвостых красавцев. Через некоторое время взяла след, долго крутилась вокруг большой кучи бурелома и выгнала юркого подранка, которого пришлось достреливать. Теперь весь набор лесной дичи стал ей знаком.
Золотая осень была грубо прервана утром 26 сентября штормовым северным ветром со снегом. Вокруг все побелело. Днем ветер и снегопад прекратились, снова установилась сухая погода. Начали понемногу собираться домой. Сходили все на озеро за лодкой и сетями. Вечер провели за ухой у костра. Утром поднялся ветер, поэтому вылет был плохой. Подманивали на свисток рябчиков. Один петушок сел на противоположный конец вывороченной ели, в корнях которой я устроился как в кресле. Отсидев зорьку, вышел на крутояр полюбоваться речкой, ставшей еще более темноводной от черных безлистных кустов и текущей в белых берегах. И тут случилось событие, в центре которого была Джойка.
Братья еще не покинули свои позиции, когда на противоположном песке появился глухарь. Щелкнуло несколько винтовочных выстрелов. Одна из пуль пробила глухариное крыло, и он, развернувшись, поспешил в спасительный лес. Ребята бросились мимо меня к лодке, Джойка — за ними. Через некоторое время вижу выходящую из леса процессию. Впереди прыгающая с визгливым лаем собака, за ней Борис с громадным живым глухарем под мышкой и замыкает Владимир с неестественно отставленной левой рукой.
Оказывается, собака по следу настигла глухаря на лесной полянке метрах в пятидесяти от берега и бросилась на него как на какую-нибудь куропатку. Вцепилась в хвост, вырвала несколько перьев, но получила такую оплеуху крылом, что отскочила метра на два. Оторопела от неожиданности, залаяла и снова схватила подранка, получив очередной крепкий удар.
Тогда Володя, довольно высокий и крепкий парень, сделав перед этим презрительное заявление, что та не собака, которая не может взять глухаря, навалился на него сам. Обхватил птицу правой рукой, а левой хотел поймать за шею. Тут глухарь пустил в ход свой могучий клюв и долбанул захватчика по указательному пальцу, вырвав небольшой клочок кожи.
Подумалось, что схватка может вообще отбить у Джойки охоту брать крупную дичь. Но братья дострелили глухаря, а собака осторожно приблизилась к нему, понюхала и злобно вцепилась в голову. Это вселило какую-то надежду на отсутствие у нее морально-психологической травмы.
Прощальный вечер. Запылал костер из толстых бревен. К ужину извлекли неприкосновенные запасы и просидели почти до рассвета. И вот занялось последнее утро охоты. На востоке из чернильной темноты появилась узкая зеленовато-серебристая полоска зари. Сверху к ней добавилась широкая розово-красная дуга, как купол над восходящим солнцем. Постепенно серебрянная полоса стала ярче, заблестела металлическим отливом. Западная часть неба посветлела и окрасилась в нежно-розовый цвет. А на вершинах деревьев заиграло золото первых лучей.
Заключительный день все, кроме Виктора, встретили на своих местах, но из-за сильного ветра пришли без трофеев. Зато фотограф всех удивил, добыв трех глухарей прямо у костра. И теперь уже мы его фотографировали в позе удачливого охотника. Пока снимали лагерь и грузились, небо заволокло темными тучами, усилился ветер. Место казалось осиротевшим. Прилетели новые хозяева — суетливые черно-оранжевые сойки. С разноголосыми криками они начали свой пир вокруг угасающего костра.
27 сентября в полдень двинулись в обратный путь.
По течению лодка шла намного быстрее. Уток мало. Из-за крутого поворота почти вплотную подъехали к паре пасущихся у берега лосей. Великан-рогач и стройная самка красиво, копыто в копыто, умчались в лес. Из прибрежных тальников спугнули несколько стаек куропаток, кочующих ближе к пойме. Пробежал посветлевший заяц.
Подъезжая в сумерках к Юган-Горту, почувствовали заметное похолодание. На бортах стала застывать вода. Хорошо, что не было дождя. Наш друг Пилат, только что вернувшийся с рыбалки, угостил “нярхулом” из чира. В переводе с хантыйского это деликатесное блюдо означает буквально — “голая рыба”. Только что пойманную рыбу очищают от чешуи и срезают полосками мясо без костей, но на коже. Его едят слегка присолив, или макая в раствор соли. По этому случаю использовали “НЗ” перцовки.
Утро было классическое глухариное, какого не выпало нам на охоте. Звенящая тишина. В небе ни облачка, лишь узкие как тонкие штрихи голубые полоски. Вода на быстрой речке отливала металлом, а небольшой залив у стойбища покрылся зеркальным льдом. Сильный мохнатый иней. На ветровых стеклах лодки морозные причудливые узоры. И явный признак близкой зимы — стайка пуночек.
И опять полоса испытаний. Только отчалили, задул северный ветер со снежными зарядами. Благодаря спаду воды, многие мели стали заметными, но не все. Когда застряли на последней, речку перелетал тетерев. Я успел взять ружье, и он упал с перебитым крылом на берег. Джойка выпрыгнула, догнала бегущего косача, быстро задавила и задним ходом начала тянуть к воде. Здесь я окончательно успокоился — схватка с глухарем не повредила собаке, а, наверное, наоборот, — разожгла страсть.
— До города четыре с половиной часа, — гордо объявил наш капитан и главный механик Володя. А через несколько минут в сконструированном им самодельном редукторе, ускоряющем ход лодки, раздался скрежет текстолитовой шестеренки. Стоп машина! Якорь в воду! Иначе встречный почти шквальный ветер унесет в обратную сторону. Выручил знакомый рыбак, отбуксировав нас до ближайшего поселка. Ремонт длился три часа. Торжественно отплыли, но минут через пятнадцать вторая шестеренка осталась без зубцов. Еще три часа на замену. Ну, кажется, поехали. Километрах в пяти от светящегося огнями Салехарда новая авария — лопнул тросик рулевого управления и в самом неудобном для соединения месте. Работали по очереди, царапая пальцы, и на ощупь, так как все батарейки уже сели.
На исходе тринадцатых суток полного приключений путешествия причалили к родной пристани. В небе приветственным салютом бушевало сильное Полярное сияние, переливаясь ярко-зелеными сполохами, как символ охотничьего счастья. А путь к нему, как известно, лежит через трудности.
Продолжение следует…\
