Александр Петрушин
В книге Гамбарова указано: «…сильно укрепленный пункт белых почти у самого подножья Урала, в Саранпауле, благодаря искусно примененному Лопаревым маневру был занят очень быстро, ценой малой крови и жертв. Здесь были разбиты и пленены крупные силы врага и взяты большие военные трофеи…»
Возражения, пожалуй, единственного здравствовавшего в 1958 году свидетеля тех событий Зуева о том, что «…тов. Гамбаров извратил исторические факты, приписав операцию по разгрому белых в Саранпауле тов. Лопареву… ни крови, ни жертв не было — белые сдались без боя…», не воспринимались.
Но Гамбарова можно понять: он использовал воспоминания самого Лопарева. Если этим воспоминаниям верить, то Лопарев присоединился к Отряду северной экспедиции в Березове, то есть в январе 1920 года. А с 21 декабря 1919 года находился в «глубокой разведке», проверял самим же придуманные для устрашения Лепехина сведения о появлении в верховьях Конды неизвестного вооруженного отряда.
«До Васпухолья мы с Никифоровым добрались без особых затруднений. Здесь в ожидании сборов проводника пристреляли оружие: я — наган, Арся — браунинг. У меня несколько лучше, прицел быстрее. Взяли проводника Лернова с двумя лошадьми, пошли прямиком по тайге и буреломам к юртам Кошатским на юго-запад. По дороге пустили пару пуль в «святое дерево», громадный остаток кедра, разбитого грозой. Мерно потягивая лыжи, Арся на губах исполнял остяцкие мелодии. Ученик Московской филармонии, он быстро схватывал туземную музыку. Жаль беднягу: не удалось ему переложить ее на ноты. Особенное впечатление производил на меня марш остяков «Богу войны». От жуткого перелива тонов, их жесткости и дикости волосы становились дыбом.
К вечеру 25 декабря мы добрались до юрт Кошатских. Со стороны Конды Кошаты — самый отдаленный населенный пункт в 5—7 хибарок-избушек. Осмотрели пистолеты, переложили неудобные гранаты, пощупали зашитые в ушки сапог документы. Лошадей оставили далеко позади: выдадут ржанием. На улице ни души. Мороз скрипит и ходко подбирает дорожный пот. Ноги и тело просят тепла, пищи и отдыха. Послали в разведку проводника:
— Об нас ни гу-гу!
Нет его 10 минут… 15, 20… Нервы напряжены. Наконец он выходит из избушки и, не глядя на нас, идет в другую… возвратился через час.
— Вчера здесь был отряд из 25 человек. Кто они: красные или белые — неизвестно, остяки понять не смогли. Уехали обратно на Конду.
Прячем оружие под одежду и идем в избушку. Там — удивление, настороженность. Грязнущая детвора с большими животишками, босые, в одних рубашонках, испуганно таращатся из углов на покрытых куржаком незнакомцев. За чаем разговор о житье-бытье. Сказали, что мы агенты по продовольствию, что посланы проверить, как живет народ: хлеба в Конду не удалось завезти.
— Второй год нету хлеба. Все рыба да рыба. Старики еще ничего, а у молодых брюхо пухнет… Мяса нет, ружья все отобрали, чем зверя добудешь?
Обещаем запросить хлеб. Настроение улучшается, говорят свободнее, но по интересующему нас вопросу ничего толком сказать не могут. Ну, завтра дальше, в урман, к черту на рога. А сегодня спать и спать. Проводника отпускаем. Разогретые чаем, снова надеваем полушубки и тулупы и валимся на одинарный, дующий всеми щелями пол избушки. Ночь прошла спокойно. Утром, наварив рыбы и пошвыркав чайку из «чаги» (нарост березы), наняли двух лошадей и двинулись по следам ушедшего отряда. Но ни в следующей, ни в других деревнях мы не могли выяснить, какой отряд прошел на Конду: красные или белые. Прошли за ним 100 километров, затем еще 100, а отряд так и остался «инкогнито». Узнали только, что отряд — малочисленный, вооружен трехлинейками, много патронов, без наганов. Так, уклоняясь от встречи с этим отрядом, мы исколесили весь его тыл и добрались до юрт Сатыжинских. Здесь узнали, что таинственный отряд ушел на Леуши. Намерения у него, очевидно, выйти Кондой на Иртыш у с. Демьянского.
Если это белые, то в 750 километрах в тылу у нашей Березовской группы и в 250 километрах от Самарово они могли наделать нам немало хлопот, порвав единственную телеграфную линию с Тобольском. Что делать? Как раскрыть тайну неизвестного отряда в глухой Кондинской тайге? Поскольку сведения от населения не давали ничего положительного, решили сами попасть в этот отряд. Проехали еще сутки, и, не доезжая с. Леуши (400 км от Иртыша), вечером нас остановили:
— Стой! Кто идет?
— Свои, свои!
— Пропуск?
— Ну мало ли их изменилось за эти дни. Веди в штаб, там разберемся.
Привели. За столом, освещенным керосиновой лампой, склонилось трое немолодых людей. Холеных рук нет, пальцы коричневые от махры — нам стало внутри полегче. Начались перекрестные вопросы. Прошел целый час. Чем бы это кончилось, не знаю, но помогла случайность. Вбегает связист с передового караула:
— Товарищ командир, продукты привезли с Гарей…
Сердитый взгляд из-за стола опоздал: караульный крикнул так искренне, из нутра, что пропали всякие сомнения. Засмеявшись, мы полезли в сапоги и достали наши настоящие документы.
Жамканье рук и расспросы без конца сменил чай с белыми кренделями. Оказалось, что отряд около 100 штыков вышел из Верхотурья и с Гарей и двигался на Иртыш выяснить обстановку, а затем на обратном пути организовать Советскую власть и подчинить кого надо.
Довольнешенькие неожиданно благоприятным исходом операции, мы в ту же ночь выехали из Леушей и через полторы суток были в Демьянске. Отсюда дали немедленно телеграммы в Березово и Тобольск. Отсыпались двое суток, потом в Самарово, а затем в Березово».
Лопарев, указав маршрут своего разведывательного похода, совершенно не отразил реакцию Лепехина на появление в его тылу вооруженного отряда, пускай и красного. Никаких подробностей. Причина такого молчания: этого отряда не существовало вовсе, а Лепехин знал, что других красных частей, кроме его чекистского спецназа, на Тобольском Севере и за Уралом не было. Он разгадал «пушку» —дезинформацию Лопарева, но уклонился от конфликта, не желая портить отношения с партизанами.
Об этом в воспоминаниях Лопарева, написанных им, когда в живых не осталось ни одного свидетеля его «глубокой разведки», несколько строчек: «…Мое появление вызвало оживление в отряде:
— Эй, братва, Платон нашелся.
— Я говорил, не пропадет, — сказал Лепехин.
— Эк куда его черт унес. Чуть не за тысячу километров убрался, бродяга, — говорили в штабе.
Им, жителям России, наши расстояния казались дикими сказками. Не полюбили они их и до окончания операций. С нашими условиями нужно сжиться, с ними нужно вырасти. Да и северяне не любят новичков и коротких пришельцев».
Лопареву не нужно было забираться в таежную глухомань и проверять придуманное самим же сообщение о неизвестном вооруженном отряде. Достаточно было отсидеться где-нибудь в тепле. А разведывательный маршрут и всевозможные опасности заготовителю потребкооперации нетрудно и придумать. Сам признал:
«…Меня среднее и нижнее течение Конды знало в лицо очень хорошо…»
По-своему Лопарев изложил события в Саранпауле: «Там Лепехин с отрядом в 200 человек при двух пулеметах наткнулся на сильный отряд Чайковского и отступившие сюда части Туркова и Лушникова с 21-22 пулеметами в гнездах, гранатометателями и целой стеной проволочных заграждений, вынесенных за километр впереди вырубленного начисто леса. Не мудрено, что Лепехин отскочил от Саранпауля как ошпаренный и в Березов пригнал туча тучей.
Я как раз вылез из саней и пришел в штаб. Лепехин поздоровался и рассказал обстановку. В самом деле, положение незавидное, выбить белых можно было только пушкой. А где ее взять и как доставить за 1800 километров от железной дороги. Настроение у всех подавленное. Без партизанской «пушки» белых не возьмешь. А какую «пушку» тут придумаешь? Греюсь, а в голове разные варианты «пушек», один другого несостоятельнее.
Лепехин все ходит по кабинету, то поправит маузер, то сердито бросает крепкие словечки по адресу засевшей в Саранпауле белой сволочи.
— Тебя я прикомандирую при штабе для особых поручений.
— Ладно, — думаю, — это он делает мостик для официального представительства партизан при штабе. Но сейчас не в этом дело, загвоздка в Саранпауле.
— Александр Петрович, стой, ход нашел!
— Ну?
— У белых много учителей мобилизованных. Есть немало и других невредных ребят. Многим из них не хочется быть с белыми, особенно при настоящей обстановке. Надо белых взорвать изнутри, а главарям, если сдадутся со всем оружием, пообещать жизнь.
— Ну?
— Нужно сейчас же собрать хотя бы трех самых именитых купцов Березова, семьи их взять заложниками, а купцов послать в Саранпауль с предложением о сдаче. Конечно, белые не сдадутся, и посылка парламентеров только предлог. У купцов там очень много знакомых. Вот и нужно так сделать, чтобы купцы миновали все посты и заставы и въехали сразу в село. Их, безусловно, сначала окружат солдаты, и до тех пор, пока не потащат в штаб, они должны рассовать письма в надежные руки… Писем я напишу немало, ребята примут в этом участие, а потом заставим написать письма родных и знакомых, пропустив предварительно через нашу цензуру. Купцам накажем, что, если они не выполнят нашего наказа, в точку расшлепаем и жен, и всю челядь. От себя же пиши наше официальное предложение о сдаче, укажи гарантии и общее положение фронтов.
Лепехин с моими предложениями согласился сразу, да и выхода другого не было. Он в тот же день провернул подготовку и ночью послал насмерть перепуганных купцов в Саранпауль, снабдив их целой пачкой писем. А затем и сам выехал за ними ближе к фронту.
Эффект получился сногсшибательный: мы и думать не могли о таких результатах нашего изобретения. Купцы, великолепно знающие эти места и имеющие широчайшие связи среди туземцев, обошли все посты и въехали сразу в середину села. Письма рассовали тотчас же и дали местным жителям несколько полезных советов. В общем, когда офицеры узнали об их приезде, пока им завязали глаза и повели в штаб, они сделали все, что им было наказано, да и прибавили немало от себя. Началось шушуканье, группировки.
В штабе белых тем временем шел допрос купцов. Передав письменное предложение Лепехина о сдаче, парламентеры добросовестно информировали белых о победах Красной армии, о разгроме Колчака и близкой гибели правительства Чайковского, о занятии Березова, Обдорска и Сургута. Нашелся в штабе и друг — денщик одного из офицеров. Припав ухом к переборке, он дословно слышал все разговоры и еще до окончаниязаседания успел передать их в отряд с надежным человеком. Сразу же после заседания штаба купцов отправили с завязанными глазами обратно. Их встретил Лепехин, которого они обо всем подробно проинформировали.
Полковник, командовавший группой, после заседания штаба оттянул кожу на ноге, прострелил ее из браунинга и немедленно выехал «лечиться» в Архангельск. Оставшиеся офицеры под давлением солдатской массы пошли на уступки и выслали парламентеров к Лепехину с требованием гарантировать их жизнь за сдачу отряда, вооружения и разных запасов. Лепехин согласился и выслал им письменную гарантию. На практике оказалось, что сдать весь отряд не так-то просто. Против сдачи энергично протестовали печорцы, которых было немало в Саранпаульском отряде белых. Обставил печорцев сам Турков. Подготовив тобольские части, готовые сдаться, он распорядился созвать общее собрание отряда. Во время обсуждения вопроса о сдаче выделенные Турковым солдаты заняли помещение, где хранились винтовки, и, когда печорцы, возмущенные желанием командования сдаться красным, бросились к пирамидам, их встретили штыки охраны.
Снабдив печорцев продовольствием, Турков отпустил их домой за Урал, а сам начал сдачу отряда и имущества Лепехину».
Рассказ Лопарева, где он — главный победитель белых, отличается от показаний Туркова, Витвинова, Булатникова и Кислинкою (поручика Лушникова, которого назвал Лопарев, не было тогда в Саранпауле, как и белою полковника-самострела, — А.П.)
Свое описание той ситуации дал Зуев: «…Несколько березовских купцов сами попросились направить их к Туркову парламентерами. Командир отряда Лепехин согласился на это (ничем не рискуя). Дней 20 от них не поступало никаких известий. После этого отряд выступил на Саранпауль, но, доехав до Сартыньи, сделал остановку, так как встретил там делегатов от Туркова. Их мы оставили заложниками, а от нас для переговоров с Турковым по назначению Лепехина поехали начштаба Губер-Гриц, начальник пулеметной команды Ушаков Леонид и Лузгин Григорий. Решено было так: отряд Туркова сдается без боя, а отряд Лепехина гарантирует всем им жизнь.
Приняв наших парламентеров, Турков предъявил им условия: его, Туркова, не арестовывать и не судить, а отпустить домой. Наши попросили оставить их одних, и Губер-Гриц сказал: «Давайте подпишем акт, а там видно будет».
Так и сделали: Турков приказал все оружие сложить в склад. Для его охраны на караул стал наш Ушаков. Первым въехал в село 1-й взвод и сразу же окружил склад с оружием. Вскоре появился и Лепехин. Среди наших трофеев было много боеприпасов и продовольствия, особенно табаку и сигарет.
Все сдавшиеся в плен согласились вступить добровольно в ряды Красной армии. Была создана комиссия по проверке лояльности и выявлению компрометирующих данных. Было выявлено три человека, из них один доброволец и двое обдорских — Новицкий Николай и другой, по имени Василий: они при отступлении застрелили двух крестьян где-то недалеко от юрт Новеньких. Доброволец и Василий сбежали, а Николай был арестован и сдан в Тюменскую губчека. Туркова под конвоем тоже отправили в Тюмень…»
Лопарев утверждал: «…Население крепко помнило палача Туркова и других офицеров, и всеми селами и деревнями осаждали конвой, требуя самосуда. Как удалось мадьярам провезти их до Тюмени живыми, известно только конвою, но харчков, плевков, а изредка пощечин и конских мерзлушек офицерам досталось до отказа. Вскоре из Тюмени было получено краткое сообщение: Турков и Литвинов (так в тексте, — А.П.) при попытке к бегству убиты. Такой оборот дела с палачами народа уж очень по душе пришелся трудовым массам Севера. Да и у нас в штабе, и в отрядах вызвал глубокий вздох радости — как-никак, а отпускать живьем Туркова никому не хотелось…»
Продолжение следует…
