А. Силин
Случилось это в начале января 1938 года в Угутской национальной школе-интернате. Некоторые действующие лица очерка имеют вымышленные имена, сами же события — подлинные.
В Сургутской средней школе проходила зимняя учительская конференция, на которой я представлял Угутскую национальную школу в качестве ее заведующего. Остальные члены педагогического коллектива были на месте, т.к. все учащиеся оставались в интернате, и работа с ними в каникулярное время не прекращалась.
Во время перерыва ко мне подошел молодой человек в почтовой форме и спросил:
— Вы Силин Александр Иванович?
— Да, вы не ошиблись.
— Вам радиограмма из Угута. — Он протянул руку, в которой был голубой почтовый бланк. — Распишитесь на корешке, укажите время.
Не заглядывая в текст радиограммы, я проставил время, расписался и вернул корешок почтальону. Не торопясь, развернул бланк и взглянул на текст. Еще раз взглянул… и ахнул! Чувство возникло такое, словно кто-то плеснул мне в лицо кипятком. И на самом деле было от чего прийти в такое состояние. Вот какую я получил радиограмму: «Срочная тчк Марию Бисаркину украли тчк Шилоносов».
В моем мозгу понеслись лихорадочные мысли: «Что ото такое?! Мария Бисаркина не вещь какая-то, не игрушка! Где, наконец, был Григорий Шилоносов? Как все это могло случиться?!! Известно почти каждому школьнику, что кражи девушек обычны среди народов, исповедующих ислам. А это что? У народа ханты такого не бывало». В этом я был убежден, потому что с детства вращался среди ханты, владел их речью, довольно хорошо знал обычаи и традиции, увлеченно занимался сбором фольклора, в котором, как в зеркале, отражались мечты и чаяния народа.
С такими нерадостными мыслями я подошел к заведующему РОНО Дроздову.
— Вот прочтите и посоветуйте, что делать.
Павел Иванович прочел радиограмму, произнес тихо:
— Еще не легче. Какое-то средневековье… Может быть, не «украли», а «обокрали», а? А ну, проверим! Идем к телефону!
Мы пошли в кабинет директора, где находился единственный в школе телефон. Дроздов снял трубку и вызвал телеграф.
— Девушка, поднимите, пожалуйста, текст радиограммы из Угута на имя Силина, проверьте текст. Может, не «украли», а «обокрали»? Ошибки, значит, нет!
Дроздов положил трубку и приказал:
— Немедленно выезжай и радируй о происшествии!
Через полчаса я уже находился в дорожной кошевке.
От Сургута до Угута километров 130-140, почти сутки санного пути по «веревочке». «Веревочкой» в те времена называли движение на лошадях, впряженных в кошевку или розвальни, от одного полустанка до другого. «Полустанок» — это теплая изба для заезжих, в которой можно было не только обогреться, но и поесть горячих пельменей, принять «для сугреву» стопочку спирта, а при неоходимости и поспать часок. Здесь же можно получить свежую подводу. При избе имелись крытые загоны для лошадей.
От полустанка до полустанка расстояние немалое — километров 25-30, а то и все 40. Как правило, лошадки у содержателей «веревочки» не отличались прыткостью, переступали копытами по укатанной дороге еле-еле. Времени для раздумий в таком пути было предостаточно, а мне размышлять было о чем.
Маша Бисаркина была доморощенной, нами воспитанной первой учительницей из народа ханты в районе, нашей гордостью и надеждой.
В Угутской школе она начала учиться, когда ей исполнилось одиннадцать лет и ее отец, Бисаркин Дмитрий, был избран председателем сельского Совета и перебрался с семьей в Угут из юрт Бисаркиных. Все члены семьи неплохо говорили по-русски, поэтому Маша успешно, без второгодничества, закончила четыре класса. Мы, учителя, видели в девочке талант и не сомневались, что дорога в науку для нее будет открыта.
К нашей радости, из райОНО поступило распоряжение направить в Ханты-Мансийское педучилище одного выпускника-ханты на годичные курсы учителей для подготовительных классов. Наше решение было единодушно: направить Машу.
Через год, перед началом учебного года мы с радостью встречали Марию Дмитриевну Бисаркину — нашего коллегу. Перед нами предстала повзрослевшая и похорошевшая, одетая не без претензий на моду, в ладно сшитом костюме, в туфлях на высоких каблуках, черноволосая и кареглазая, пышущая здоровьем, улыбающаяся Мария Дмитриевна — наш «доморощенный кадр».
Наличие такого учителя трудно было переоценить. Из всего нашего педагогического и воспитательного состава только я владел хантыйской разговорной речью. Обучение детей велось на русском языке. В подготовительном классе нами решалась очень сложная задача преодоления языкового барьера. Приходилось прибегать к помощи русских ребят, владеющих хантыйской речью. Обучая детей, мы сами у них обучались.
Мария Бисаркина привезла с собой программу подготовительного класса, методические разработки и наглядные пособия. Это все говорило о ее серьезном начале работы, дело у нее сразу же пошло неплохо. Вначале я помогал ей, но скоро убедился, что она может справляться с работой самостоятельно. Итак, надежды сбывались, и никто из нас не ожидал такого конца.
…В школу я прибыл поздним вечером. В учительской находился один Григорий Андреевич Шилоносов — уставший, расстроенный, в состоянии нетерпеливого ожидания.
— О, наконец-то! — воскликнул он вместо приветствия. — Приехал!
— Прилетел на бурке, — пошутил я. — Здравствуй, друг!
Я сбросил на диван теплую одежду, пригласил его сесть рядом.
— Рассказывай!
Григорий Андреевич поведал мне следующую историю.
— Я спал, когда прибежал завхоз Матвей Алексеевич и поднял меня с постели. Было уже два часа ночи.
— Беда! Беда! — кричал он.
— Какая беда? Что случилось?
— Бисарину украли. Увезли на оленях! Приехал молодой парень на тройке оленей, прошел в комнату Бисаркиной и увел ее. Я услышал шум только тогда, когда они проходили мимо моей комнаты. Соскочил с постели, выбежал в коридор, а их уже след простыл. Умчались на оленях. Пошел в комнату Марии, где увидел полный тарарам: неубранная постель, сваленная на кровать одежда, на столе брошенные как попало тетради и книги. Рано утром пошел в сельский Совет, где застал отца Марии. На мой вопрос, знает ли он, где находится его дочь, он с улыбкой ответил: «Мария далеко поехала».
На этом закончил свой печальный рассказ Григорий Андреевич.
Утром следующего дня я пошел в сельский Совет к Дмитрию Бисаркину. В результате длительной беседы выяснилось следующее. Дмитрий знал, что рано или поздно его дочь должен увести обрученный с ней еще десяток лет тому назад парень из самых дальних юрт верхнего Югана. Обручение это состоялось по желанию родителей с той и другой стороны во время летнего кочевья верховских ханты в низовья Югана. Увоз Марии женихом, по убеждению Бисаркина, нельзя считать кражей, это не что иное, как выполнение обычаев предков. Как предки завещали нам, сказал он, так мы и должны делать. А наши люди забыли эти обычаи, перестали обручать детей еще в детском возрасте.
Прошло полгода. Весной началось кочевье верховых ханты в низовья реки. В крытых берестом каюках со всем незатейливым скарбом, с собаками в обласах, привязанных к каюкам, двигались по реке семьи на промысел варовой рыбы. На песчаной отмели против поселка Угут расположилось несколько семей кочевников на отдых. Мужчины пошли в магазин, к знакомым, а женщины стали ставить берестяные балаганы, разводить костры и готовить пищу.
Мне нужно было пройти на другой конец поселка к врачу. Я решил прогуляться не по улице, а берегом реки, где стояли балаганы кочующих: интересно было посмотреть на их временные жилища, на суету женщин, на маленьких ребятишек, которые нередко бывают привязаны веревками к столбикам балаганов (все-таки, рядом река!). Бытовая сторона жизни ханты меня всегда интересовала.
Шел я медленно по песчаной отмели, разглядывая все на своем пути, и тут обратил внимание на одну женщину, присевшую у костра. Что-то мне показалось в ее фигуре знакомым. Она была одета в цветной расшитый орнаментами из пуговиц и бисера халате, голова и лицо закрыты расписным ситцевым платком. И каково же было мое удивление: открыв лицо, на меня смотрела Маша Бисаркина.
Подошел к ней. Она снова прикрыла лицо и еще ниже склонилась к костру.
— Здравствуй, Маша!
— Здравствуйте, Александр Иванович, — ответила тихо она.
— Как живешь?
— Хорошо.
— В школу не тянет?
— Нет. Я хорошо живу, довольна всем.
Она поднялась и направилась в балаган. Окинув взором ее полнеющую фигуру, я понял, что о возвращении в школу с ней разговор бесполезен. Новое, что несла культура, для нее оказалось побежденным обычаями предков. Машу мы потеряли навсегда. В чем-то была наша вина, моя лично. Было скверно на душе, но ничего исправить уже было невозможно…
Подготовил Валерий Белобородов
