В. Конев
В 1941 году, когда началась война, мне шел 15-й год. Помню, как замерли в строю мобилизованные в армию мужики нашего и соседних двух сел Коневского сельского Совета. Да, это были настоящие сибиряки, рослые, широкоплечие. После прощания с родными их принял на палубу катер «Обь». Выйдя на фарватер реки Лайдешное, катер притормозил ход, замер на месте, чтобы дать возможность отъезжающим и провожающим уже на расстоянии запечатлеть момент прощания. С катера кто-то кричал: «Будем бить врага по-сибирски, а выдавайте Родине больше рыбы, пушнины!» Такие проводы потом стали частыми.
Мы, школьники, как и все жители, жили сводками Информбюро о событиях на фронте. За помнилась речь И.В. Сталина от 3 июля 1941 года, опубликованная в газетах. В нашем селе устроили громкую читку на крыльце школы. На видных местах висели плакаты. Содержание одного из них помню до сих пор: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» Этот призыв был взят из речи Молотова, прозвучавшей на всю страну по радио 22 июня 1941 года.
Наш колхоз имени 1 Мая был бедный, колхозники на трудодни ничего не получали. А когда большинство мужчин ушло на фронт, дела пошли еще хуже. В тот год была большая вода, которая с затопленных лугов ушла намного позднее обычного. Трава полегла, что не давало возможности ее скашивать. Технику применить было нельзя из-за топи, поэтому косили, в основном, вручную, до самых «белых мух». Привлекали к сенокосу горожан. Однако заготовили сена мало.
Известно, что в ту пору подавлялась любая инициатива, приходилось ждать указания сверху. А «верхи», в свою очередь, ожидали решений более высшего начальства. Было бы целесообразно сохранить маточное поголовье, а остальной скот сдать на мясо. Но… в хозяйстве делили скудный рацион на всех животных. Для пополнения кормовой базы заготавливали зимой по снегу очищенный от сучьев тал, с которого соскабливали ножами кору. Но все эти потуги не дали результата: скот тощал, начался падеж.
Тогда стали искать «виновников». Состоялся выездной окружной суд, который обвинил во всем руководство хозяйства — председателя, животновода, полевода — всего пять человек. Приговорили их к высшей мере наказания. Потом расстрел заменили десятью годами лишения свободы, но осужденных это не спасло: в тюрьме их уморили.
В то лето хорошо ловилась рыба. План рыбодобычи перевыполнили, что явилось частичной компенсацией нанесенному впоследствии урону от животноводства. В селе были охотники, такие как Михаил Иванович Конев, Василий Казанцев (отчества не помню) и другие, которые охотились в нашей тайге, помогая добытой пушниной хоть как-то укрепить финансовое состояние хозяйства.
Нельзя не упомянуть о 1937 годе, печально известном началом разгула культа личности. Просыпаемся в одно летнее утро и узнаем, что ночью забрали ни за что ни про что пятерых мужиков. Вскоре одного, Калинин Григорьевича, выпустили, что случилось с остальными — неизвестно до сих пор.
Или вот такой случай. Был у нас в селе Иван Иванович Конев, любитель острых ощущений. Однажды, изрядно выпив, вздумал пострелять, только не в воробьев, а по помещению правления колхоза. Люди не пострадали, а вот вождю всех времен и народов досталось: в портрете оказались пробоины от дроби. За это «охотник» отсидел десять лет. Думается: не попади он в портрет, а задень кого-нибудь из присутствующих в избе, мера наказания была бы, пожалуй, мягче.
Жила у нас семья калмыков, изгнанных с родной земли во время войны. Сам глава семьи Сергей страдал туберкулезом. Однажды пошел в поле отрубить от туши павшей лошади часть и принести домой, но так и остался там, обессилел, завязнув в ручье.
В том же, 1941 году, ввиду бескормицы частники порезали всех своих коров, живой осталась лишь корова Сергея Карповича, который был конюхом в колхозе…
Жили впроголодь. У Спиридона Лукьяновича появились, на почве голода, отеки на теле. Естественно, на работу в колхоз ходить он не мог. Некоторые считали его симулянтом. Но он опроверг эти сомнения: вскоре скончался.
Однажды в школе ставили постановку на военную тему. Я играл роль немецкого офицера Шредера. И вот «фашисту» подали на стол лепешки. Они были натуральные, которые я принес из дому. Поев, офицер сказал: «Лепешки вкусные и хорошие. Я съел три штуки». Он предлагал выдать партизан, взамен обещая дать «короф» (коров). Не помню, как разворачивался сюжет пьесы, но до сих пор запомнились голодные глаза зрителей, особенно детей, которые в этот момент, не вникая в смысл действия, глядели на «офицерские» лепешки.
В 1934 году в село приехали учительствовать супруги Дадыко — Мария Прокопьевна и Михаил Емельянович, которые оживили школьную жизнь. С началом войны Михаил Емельянович был мобилизован на фронт, откуда, прислав 2-3 письма, так и не вернулся. Овдовев в 26 лет, оставшись с тремя детьми и свекровью, Мария Прокопьевна совершила поистине трудовой подвиг: заменяя мужа дома и в школе.
В каждый Новый год жители ожидали школьную елку, такую всегда нарядную, разукрашенную. И Мария Прокопьевна намеренно уделяла много времени процессу «наряжания», зная, что в селе почти некуда было выйти людям для проведения досуга, а это тоже было необходимо в ту суровую годину. Елку зрители ожидали, вернее, момента созерцания ее, в коридоре. Но вот двери класса открывались, и директор школы Мария Прокопьевна приглашала присутствующих в класс. Всех желающих класс вместить не мог, часть сельчан оставалась в коридоре.
Однажды меня нарядили Дедом Морозом. Исполняя эту роль, я прочел тогда стихотворение собственного сочинения о Сталине, где были слова, какой он мудрый и заботливый о детях, и что мы шлем ему пионерский привет. Учительница пообещала послать стихотворение адресату. Знать бы мне тогда его истинное лицо!
Конечно, мы воспитывались на идеалах светлого будущего, прошли ступени октябрятской, пионерской, комсомольской жизни… Оказывали помощь колхозу, участвуя в субботниках, воскресниках по заготовке дров, кормов, куда нередко выезжали с учителями.
С появлением пятого, а в последующие годы — шестого и седьмого классов, когда школа стала именоваться неполно-средней, преподавательский состав пополнился учителями из разных мест. Владимир Федорович — эвакуированный из Ленинграда, Евгения Ивановна Ивчотова — из Горького; Татьяна Абрамовна Шварц, Валентина Васильевна Зарубина, Клавдия Андреевна Изгагина — местные. К сожалению, не имею сведений об этих учителях, низкий им поклон. А вот Мария Прокопьевна после нашей школы работала в Самарово.
Годы учебы в военное время я продолжал в Остяко-Вогульской фельдшерско-акушерской школе в 1943-1946 годах. Когда узнали о капитуляции Германии, коллективы поселка (тогда еще не города) пошли на митинг к площади Дома Советов. Вспоминаю этот день и думаю: такое выражение радости могло быть только у людей, по-настоящему настрадавшихся.
Вспоминаю среди погибших земляков своих школьных друзей — Ваню Конева, Шуру Медведева. Недавно, будучи в Шапше, я отыскал их имена в Книге Памяти, принадлежавшей Райшеву Анатолию Степановичу. Это им мы обязаны жизнью, возможностью трудиться, наблюдать восходы и заходы солнца и всем, что имеем…
Пишу эти строки, вспоминая суровые военные годы, а думаю о молодежи, потомках тех, кто сражался, погибал на фронтах Великой Отечественной, кто обеспечивал Победу, стоя за станком на заводе, за штурвалом трактора в поле, создавал новую военную технику. О тех, кому продолжать и нести дальше традиции патриотизма, товарищества, чувство локтя ближнего. Прошло полвека и сейчас переосмысливаются события, иногда с излишней категоричностью, доходящей до абсурда. Молодежи, порой, бывает трудно разобраться в потоке этой информации, что приводит к неверной оценке итогов войны. Поэтому перед старшим поколением, ветеранами войны и труда стоит задача помочь им найти правильную трактовку этой поистине героической эпохи.
Ныне живущие ветераны войны заслуживают всяческого уважения, а умершие — вечной памяти. В Великую Победу внесли достойный вклад и наши земляки, заплатив своим здоровьем и жизнями.
с. Нялино
«Новости Югры», 9 февраля 1995
