Виталий Копнов
Ночь, и улица, и метель в свете фонарей. С седьмого этажа все хорошо видать. Вон кто-то елку протащил на Новый год, остался след, да веточки, да хвоя… Только людей мало, да и те бегут-торопятся за праздничный стол. Суббота, ночь перед рождеством. Миша с Таней тоже в гостях. Он хоть и молчаливый, да добрый, хороший зять попался, не ругает бабку Веру за привычку свет жечь во всей квартире. Хоть и дорого выходит: да и то сказать, боялась ведь переезжать из плохонькой, да своей. А он все: мама, мама и уговорил — а она кто ему — теща. Слово-то змеиное, без шипу не выговорить —-кто придумал…
Светка в гости собирается, крутится перед зеркалом, глаза красит — невеститься начала. Хахалей табун бегает, провожает до дому — так от начала веков идет, — что говорить. Вчера стоял с ней один, глаза знакомые, нехорошие. Где видала, чьи? Но вежливый, не сказать чего лишнего.
Светка уже губы красит — вот забот-то у дитяти. Мама-папа одевают-обувают, холодильник еды полон. Нет забот — вот и ветер в голове.
У бабы Веры в Светкином возрасте не то было. Семья большая, а она старшая. Жили не бедно, потому что работали все в семье.
Как-то зашел председатель, отцу говорит:
— Я из района только — кадры требуют. Кого-то на курсы связистов. А то Голяшкин пообещал — с нашей деревни только на лесоповал и будет посылать — не глядя кто на здоровье или девка. Ты же его знаешь.
Отец знал. Повздыхали родители, поехала Вера в Тобольск учиться на «скорострельные курсы» — видать, совсем нехватка кадров была.
А по весне уже к месту работы отправили — деревня на Агане была — название и поминать не хочется.
На лодке ее вез дядя по отцу, дядя Саша. Не с душой вез, был угрюмый на этот раз, всю дорогу курил, плевался, морщился да ругался — не то от махры, не то от комарья.
А когда стали подъезжать, показал на крыльцо — мужик в исподнем стоял. Буркнул сердито:
— С ним жить будешь.
Вера плечиком повела — вот еще… — таких женихов… Дядя Саша усами дернул, ничего не сказал. Поднял мешки с припасами и потопал к почте. Тогда голодновато было, не запасешь заранее пшено да сало, да картошку — на себя пеняй.
Тогда почты такие были — где работаешь, там и живи, и отлучаться не смей, потому как на государственной службе.
Только дядю Сашу проводила, не успела и пожитки разложить — прибегает мальчишка:
— Иди, Иван зовет.
Она его шуганула — никакого Ивана не знаю и уходить никуда нельзя.
Второй раз примчался:
— Иван сказал, картошка с маслом стынет, иди, а то придет и унесет.
Завернула его снова. На засов закрылась.
А потом дверь задрожала, засов выпал. Пришел Иван, тот самый, с крыльца, сгреб ее в охапку и понес, как ни ревела да ни вырывалась.
Занес в свой дом, поставил на ноги. Мать его в корыте стирает — скры, скры…
На столе стоит картошка, жареная с маслом.
— Ну, садись, — засмеялась мать, — скры, скры. — Чего же противилась Ивану? Он свое возьмет. Скры, скры…
Взяла Вера вилкой ломтик картошки, да второй — вспомнила слова дяди Саши уже из лодки:
— Больше трех ломтиков съешь — пропадешь.
И вилку отложила.
— Чего же не ешь-то, — спросила мать — руки под передником глаза нехорошие.
— Не хочу.
— Слышь, Иван, — засмеялась. — Хорошая сноха будет, ест мало.
— С чего сноха-то, — обиделась Вера про себя, но промолчала — картошка стояла поперек горла… Посидела для приличия, сказала:
— Ну, я пойду.
— Ну, иди, — засмеялась мать.
Стоит Вера, порог перешагнуть не может.
— Чего же не идешь? — голос, как звук от стирки белья — скры, скры. — Иван, помоги.
Иван подтолкнул, только после того и перешагнула.
Так и повелось. Прибегал мальчишка, звал на обед. Если не шла — являлся Иван, взваливал на плечо, как мешок картошки. Потом поняла — не избавиться от этих обедов, сама стала ходить.
А как-то мать говорит:
— Чего бегать-то? Ты, Иван, бери Верины припасы домой — да и всем хорошо будет.
Только хорошо Вере не было. Не елось — возьмет любой кусок — во рту вкус картошки с маслом — до тошноты. Единственно что — принесет Иван с чердака вяленых чебаков, пососет — тем и жива.
Она и вправду стала жить с Иваном, не поняла, как. Ходила оглушенная.
В июле приплыл дядя Саша — ахнул: совсем отощала Вера, одни глаза остались.
— Уезжать тебе надо, — сказал. — Тут уже до тебя две девки померли. Я похлопочу, чтобы перевод был в другое место.
Вернулся уже осенью, белые мухи летали.
— Поедешь? — спросил.
— Поеду.
Дважды подходила Вера с чемоданом к пароходу и все не могла ступить на сходни. Дядя Саша стоял рядом, мрачнел раз от разу. И еще раз пришел пароход.
— Это последний, — сказал дядя, — Ты уезжаешь или нет?
Вера кивнула — слов не было и ноги не шли…
Дядя Саша крякнул, бросил ее чемодан на палубу, схватил Веру в охапку, шагнул.
Иван с матерью стояли на берегу, молчали, не вмешивались.
Так она уезжала.
На новом месте дела пошли хорошо и спокойно. И думала уже все — закончилось — через месяц приехал Иван. И жизнь снова пошла как в тумане. Иван приехал и к ней, и не к ней. Больше молчал, слова доброго не услышишь, ходил на работу да с мужиками на охоте пропадал.
А Вера — ни есть, ни спать. Только приляжет — будто кто-то над ней стоит, наклоняется.
Соседка посоветовала сходить к бабке Насте.
Бабка Настя послушала ее, перекрестилась, дала совет и образок.
И вот ушел Иван перед рождеством снова на охоту. Как и было велено, Вера зажгла все лампы и свечки в доме, расставила по всем темным углам. Пришла полночь, и сон стал нападать. Встала, походила — вдруг в одном углу что-то темное. Вера туда лампу, в другой руке образок — там сидела сова — с лицом Ивановой матери. А как блеснул образок — птица вскрикнула, упала навзничь и исчезла. Все лампы и свечи вспыхнули, мигнули, погасли. И уж не помнила, как добралась до постели.
Утром привезли Ивана с охоты, обгоревшего. Мужики говорили, что среди ночи он проснулся, закричал «мама» и бросился в костер. Хорошо, мужики не спали, быстро его вытащили, сильно не обжегся. А потом собрался и поехал в родную деревню. Как Вера потом узнала, он еще успел на похороны своей матери, она умерла все в ту же ночь перед рождеством.
Когда вернулся, что-то с ним случилось. И раньше-то он умом не был богат, а после костра и вовсе стал заговариваться. Ходил бесцельно, подволакивая левую ногу, что-то бормотал, мать звал. На Веру со страхом глядел. Потом уехал окончательно. И жизни их разошлись.
К Вере и сон вернулся, и аппетит. Вот только уже никогда в жизни она не ела картошки, жареной с маслом… И не могла на мужиков смотреть. Время свое все же взяло, и вышла она замуж. Таню родила. И муж Толя был хороший, только долго жить не пришлось: после войны уже от ран умер. Потом, как у всех, и квартиру какую-никакую получила, и Татьяну замуж выдала, не хуже чем другие, слава Богу. И Светку потом вынянчила — вот уже какой вымахала, скоро и замуж пойдет.
А Светка уже оделась чмокнула бабу Веру в щеку и хлопнула дверью. С высоты седьмого этажа видно, как она выскочила из подъезда и к ней подошел тот, вчерашний, узнала. Он взял ее под руку и пошел рядом, как-то знакомо подволакивая левую ногу…
