А. Оленева
Утро 9 мая, в среду, было изумительным. На высоком синем небе ни облачка. Солнце было такое яркое, что, казалось, оно само жмурится от собственного тепла и света.
Ночью был крепкий заморозок. Рассыпчатый снег, еще сохранившийся по сторонам дорог, превратился в наст. Вода в канавах и глубоких колеях неблагоустроенных дорог покрылась льдом. Воздух был чист и напоен освежающей прохладой. Я шла на уроки в педучилище. В промежутке улиц Коминтерна и Энгельса (улица Ленина здесь была тогда сквозная) мне встретилась небольшая колонна новобранцев, мальчики еще безусые, наверное, 1927 года рождения. ‘‘И этих на войну”, — подумала я. Они шли по дороге, тяжелыми сапогами ломая хрупкий лед. Их вел командир в столовую на завтрак (она была на месте теперешнего института усовершенствования учителей). Такие группы призывников я встречала утром не раз. Эту отличало от остальных странное поведение в строю. Они держали себя несколько свободно, невнимательно слушали командира. Но он на них не сердился, не кричал.
Я одна была на этом участке пути, и взоры их были обращены на меня. Я каким-то внутренним голосом почувствовала: наверное, кончилась война. Через несколько минут я зашла в класс и объявила, что наверное кончилась война. Но к этому мои одноклассницы отнеслись спокойно.
2 мая наши войска взяли Берлин. Вот-вот должен наступить мир. А война все не кончалась. Уже несколько дней кто-нибудь из пришедших извещал, что наступил мир, но это была неправда. Нам всем хотелось, чтобы быстрее пришел конец войне.
Мы сели за парты и ждали звонка на первый урок. Но звонок почему-то затягивался. В здании была полнейшая тишина. И вдруг топот по коридору, все куда-то бежали. Мы переглянулись, не понимая, что бы это значило, вышли из класса и тоже побежали вниз по лестнице, на первый этаж. Там была учительская и в ней радиорепродуктор. В этой комнате уже было полно народу. Учителя, ученики заполнили помещение до отказа. Мы были последними, и еще не могли понять, в чем дело, что случилось, ибо звуки радио до нас не доносились. Только после того, как закончилась передача договора о безоговорочной капитуляции немецких войск и что 9 мая объявлен нерабочим днем, до нас дошла суть известия.
Мы забрали свои школьные принадлежности и вышли на улицу. Здесь уже было заметное оживление. Потом люди стали выбегать из домов с криками: “Война кончилась! Мир! Победа!” Они хотели поделиться радостью с теми, кто еще не знал.
А последние, увидев бегущих по улице людей, тоже выбегали из своих квартир узнать, что же случилось. И все мчались на площадь Революции (так тогда называлась площадь Мира), пообщаться, поделиться радостью.
Около кинотеатра “Художественный” на столбе висел радиорепродуктор. Москва через определенные промежутки времени много раз передавала этот исторический документ. Звучал голос Юрия Левитана, который, чеканя каждое слово, торжественно, как заклинание произносил фразу: “День девятого мая объявлен днем всенародного торжества — Днем Победы!”
Было действительно торжественно. Описать все трудно. Все ждали этот день и час, и все-таки это событие застало нас врасплох. Люди, уставшие от длительного напряжения, от тревожных сводок Совинформбюро, от черных вестей, похоронок “пал смертью храбрых”, отвыкшие радоваться по-настоящему, выражали сейчас свои чувства искренне и бурно. Площадь уже бурлила и гудела, как растревоженный улей. От беспорядочного движения людей толпа напоминала колышущееся живое море. Все громко разговаривали, поздравляли друг друга, что-то рассказывали друг другу, делились радостью. От этого создавался общий гул, в котором разобрать что-то было невозможно.
Знакомые и незнакомые бросались друг другу в объятия, целовались, плакали, кто-то тихо, кто-то навзрыд. Из глаз лились слезы, а душа рыдала, и, казалось, сердце разрывалось на части от двойного, такого разного и одинаково сильного чувства: печали и радости. Неизвестно, что было больше — горя или восторга. Радость, что уже не стреляют, не будут гибнуть наши солдаты. Печально и больно за тех, кого уже нет в живых и кто не услышит и не увидит этого большого светлого праздника.
Откуда-то появились красные флаги.
Сколько времени продолжалось это торжество, никто не засекал. Люди, обезумевшие от счастья, выплеснув бурные эмоции, стали постепенно расходиться по домам и праздновать День Победы, кто как мог в узком кругу семьи.
Подтаяли уже дороги и тротуары, на них было вязко и скользко.
Я тоже пошла домой, где была одна мама. Я пришла первая из детей. Она была такая взволнованная и растерянная, не знала, что делать, куда сесть и куда девать руки. Я ее никогда такой не видела. Вскоре пришли брат и сестра (она уже работала, а брат учился). “Теперь будем праздновать”, — сказала мама. Мы тоже ждали конца войны, а больше отца, от которого давно уже не было писем. Мама собрала на стол, поставила бражки. Экономили граммы сахара, сделали этот напиток, чтобы встретить отца. Вдруг он появится неожиданно. Закуска: картошка вареная, капуста квашеная, хлеба чуть-чуть. Налили немного бражки в жестяные кружки из консервных банок, поздравили друг друга с праздником, выпили за Победу. Потом за отца как за живого. Застолье продолжалось недолго. Занялись в остаток дня неотложными мирскими делами.
А вечером слушали по радио салют Победы в Москве на Красной площади. Он был дан из 320 орудий. И мощные крики людей после каждого залпа “Ура!» До нас доносилось только длинное а-а-а…! Наконец, кончилась страшная война, которая поглотила миллионы человеческих жизней. Я считаю, кто был на ее переднем крае, все герои независимо от того, получили они это звание официально или нет. Все они защищали нашу Родину и нас.
Слава всем тем, кто остался жив! Слава и тем, кто жизни свои положили за Победу и благоговейная им благодарность! В памяти нашей все они живы — все, все, все!
г.Ханты-Мансийск
«Новости Югры», 9 мая 1998
