Научное открытие Сибири началось с глубокого и устойчивого интереса к культурам экзотических народов, о которых с древности на Руси ходили легенды. Между тем и формировавшееся здесь со времен похода Ермака русское население на новых для него пространствах утверждало свою культуру, принесенную с материнской европейской территории. Сохраняя свои традиционные черты, культура русских в новых для нее условиях в то же время получила импульс к развитию под влиянием местных факторов, таких, как природно-климатические условия, малонаселенность, этническое окружение.
Между тем по инерции долгое время культура русских в Сибири продолжала восприниматься как «обыкновенная» и поэтому не привлекала к себе внимание исследователей. Лишь в XIX в., особенно со второй его половины, случился своего рода прорыв: общественный интерес повернулся лицом к феномену по имени «традиционная культура русского населения Сибири».
Особые испытания выпали на долю русского человека, выходца с европейской прародины, в северных регионах Сибири. Масштабность слабозаселенных пространств, особая суровость климата, самодийское (ненцы, селькупы) и угро-финское (ханты, манси) этническое окружение – все это учило гибкости, стойкости, мужеству, выносливости.
Более или менее глубоко проникнуть в жизнь русских людей на сибирском Севере могли прежде всего те исследователи, которые оказывались на достаточно продолжительное время в этих же условиях и, следовательно, имели возможность изучить эту жизнь стационарно в процессе личного наблюдения. Это либо уроженцы Сибири, такие, как Х. Лопарев (с. Самарово), либо ссыльные, такие, как В.В. Бартенев (Обдорский край), К.В. Гамолецкий (Демьянская волость), И.Я. Неклепаев и С.П. Швецов (Сургутский край и г. Сургут). Довольно скромное место в этом ряду принадлежит известному исследователю быта русского населения Сибири Ф.К. Зобнину.
Зобнин Филипп Кузьмич родился 5 октября 1868 г. в крестьянской семье (Усть-Ницинской волости Тюменского округа) Тобольской губернии… В июне 1888 г. Зобнин окончил учительскую семинарию и был назначен учителем в Сургутское мужское приходское училище, а в 1891 г. – переведен в Курганское училище учителем старшего отделения, где проработал до 1895 г. С 16 января1895 г. по 13 октября 1918 г. Ф. Зобнин служил по Управлению акцизными сборами, до августа 1900 г. – в Западной Сибири и Семипалатинской области, занимая должности старшего контролера, делопроизводителя, младшего и старшего помощника надзирателя и бухгалтера Томско-Семипалатинского губернского акцизного управления. Затем он работал в Институте исследования Сибири (г. Томск) в должности младшего помощника заведующего библиографическим бюро. Кроме того, Ф. Зобнин учительствовал в школах г. Томска. В 1927 г. он вышел на пенсию. Умер Ф. К. Зобнин 8 ноября 1930 г.
С 1888 г. Зобнин по заданию РГО изучал крестьянский быт и историю Западной Сибири, климат Сургутского края, собирал другие материалы краеведческого содержания, собирал и записывал сказки, поговорки, песни, стихи, которые составили три тетради. Научной деятельностью Зобнин начал заниматься, будучи еще молодым человеком, во время работы учителем Сургутского приходского училища. Он являлся одним из основателей Семипалатинского подотдела Русского географического общества. В число членов-сотрудников РГО Зобнин был избран 15 декабря 1897 г., а 8 ноября 1900 г. – в действительные члены. За работу «Наблюдения и замечания о народном быте Томской губернии» в 1891 г. РГО удостоило его серебряной медали. Многие работы Зобнина были опубликованы в журнале «Живая старина»: «Игры в слободе Усть-Ницынской Тюменского уезда» (1896), «Усть-Ницинская слобода Тюменского уезда» (1899). Работа Зобнина «Из года в год. Описание круговорота крестьянской жизни в селе Усть-Ницынском Тюменского уезда» (1894) в 1895 г. была удостоена РГО второй серебряной медали «За полезные труды». Редакция журнала “Живая старина” выразила «глубокую благодарность даровитому автору» за «прекрасную, столь же художественную, сколько и научную статью».
Свои статьи Зобнин помещал также на страницах сибирских газет и журналов «Тобольские губернские ведомости», «Сибирский листок» (Тобольск); «Сибирская газета», «Сибирская жизнь», «Сибирский наблюдатель» (Томск); «Восточное обозрение» (Иркутск); «Степной листок», «Степной край», «Записки Семипалатинского подотдела Русского географического отдела», «Алтайская жизнь», «Голос Алтая» (Барнаул); «Народная летопись», «Обская жизнь» (Ново-Николаевск), «Сибирские записки» (Петербург). Тяготение к публицистике было сильной чертой его натуры. В статьях он помещал материалы, освещающие крестьянскую жизнь, явления природы и быта, почерпнутые автором из соприкосновения с народной жизнью Сибири. Многие статьи он подписывал псевдонимами. Самый ранний из многих литературных псевдонимов Ф. В. Зобнина – «К. Мирович». Так он подписывался в рукописном журнале «Семинарист», который редактировал в годы учебы в Омской учительской семинарии.
Филипп Кузьмич был дружен со знаменитым сибирским ученым и общественным деятелем Г. Н. Потаниным]. В журнале «Живая старина» в 1899 г. была опубликована их совместная работа «Список тобольских слов и выражений, записанных в Тобольском и Тюменском, в Курганском, Тарском и Сургутском округах (в двух первых – д. чл. Паткановым, в трех последних – чл. сотр. Зобниным) и приведена в алфавитный порядок студ. и. Спб. унив. Николаевым». Представленный в «Списке» лексикон русского населения Западной Сибири и Южного Зауралья содержит большое количество заимствований из хантыйского, мансийского и татарского языков. Сегодня этот труд не утратил своей историко-культурной ценности. С конца 1925 по 1926 г. Зобнин состоял сотрудником газеты «Советская Сибирь» и был зарегистрирован редакцией «Советской Сибирской энциклопедии» в качестве сибирского деятеля, достойного быть отмеченным в названной энциклопедии.
К теме нашего исследования имеют отношение те материалы, которые собрал и представил Зобнин в РГО по Сургутскому краю в результате нескольких лет жизни и работы в качестве учителя приходского училища. Это записанная им в Сургуте сказка «О трех братьях», «Заметки о климате Сургутского края (Летучая заметка)», «Вскрытие и замерзание реки Оби около г. Сургута, а также опубликованные на сей день статьи «Краткие заметки относительно домашнего быта жителей Сургута» и «Умственное и нравственное развитие жителей г. Сургута». Две последние работы и являются предметом нашего анализа.
В «Кратких заметках относительно домашнего быта жителей Сургута» автор начинает описание с определения типов жилья, распространенных в русской среде сургутян конца XIX в., в том числе и среде казачества. Зобнин называет два типа жилых построек: пятистенок и связной дом. Эти же два типа жилищ сургутян описаны также С. П. Швецовым, который отбывал здесь ссылку приблизительно в то же время. Преимущество материалов Зобнина в этом отношении состоит в том, что он подробно, достаточно скрупулезно дает описание жилья с приложением двух планов усадьбы и детальным представлением не только внутреннего устройства жилых помещений, но и их интерьера и всей усадьбы с хозяйственными постройками.
Далее предлагаем «расшифровку» содержания выполненных Зобниным планов.
Первый вариант (тип) представляет собой план пятистенного небольшого, т.е. типичного для г. Сургута, пятистенного дома. Здесь обозначены две половины, разделенные капитальной стеной. В большей половине («чистой комнате») дощатой перегородкой разделены «казёнка» и комната без названия (она просторнее казёнки). В этой последней 4 окна (2 из них выходят на улицу, 2 – во двор), печка, диван, 2 стола (один из них – угловой). Все это позволяет предположить, что помещение выполняло роль горницы. В казёнке размещены печка (общая с горницей, но топка выходит в казёнку), кровать, 3 ящика, 2 стола. Одно из двух окон выходит на улицу. Меньшая половина состоит из кухни («курни», «стряпки») и прихожей. В кухне господствующее положение занимает печь. Её размеры внушительны. Кроме того, здесь обозначены 2 стола и 3 лавки, одна из которых традиционно примыкает к печи. В прихожей располагаются диван и ящик. К прихожей примыкает не названное автором помещение, скорее всего, сени, совмещенные с кладовкой (она и обозначена, и названа). В плане обозначены и другие помещения крестьянской усадьбы: два смежных амбара и баня. За ними находится огород. Наибольшее внимание автор уделяет бане. В ней обозначены предбанник (не назван), а в основном помещении – печка, полок, лавка и место для емкости с холодной водой.
Второй вариант (тип) представляет более внушительный тип усадьбы (дом, сторонняя, хозяйственные постройки, двор с поленницами дров, но почему-то без бани).
Принципиально новым здесь является то, что кухня представляет собой отдельное строение, отстоящее от жилого помещения на не обозначенное автором расстояние. Отсюда её вполне мотивированное название – сторонняя. Сторонняя разделена капитальной стеной на две части. В основном помещении располагается кухня, где центральное положение занимает печь с примыкающей к ней лавкой. Слева от печи по углам – два стола и еще одна лавка (напротив топки). Вход в кухню – из сеней (не названы) с примыкающей к ним кладовой. Стороннюю, как замечает Ф. Зобнин, имеет большая часть жителей Сургута. Именно там выполняется вся черная работа по хозяйству (печение хлеба, приготовление пищи для семьи и пойла – для скота.) К «сторонней» примыкает амбар, названный в плане новым. Далее по периметру — 3 хлева (для телят; для коров; для овец). Вся эта часть двора, которую можно назвать хозяйственной, отделена от остальной его части воротами («большие ворота»). Слева в хозяйственной части двора – огород.
Жилой дом, скорее всего, тоже является пятистенным, но капитальная разделяющая стена здесь не обозначена. Основная половина дощатой перегородкой разделена на две неравные части. В большей из них обозначен мягкий диван и 4 стола, причем один из них – угловой. Одной из сторон сюда выходит печь для обогрева смежной комнаты. Над столом в левом простенке – зеркало, рядом с диваном – лампа на стене. Два дивана, причем один из них – мягкий, а также лампа в «горнице» — свидетельства определенного достатка.
Казёнка вмещает в себя кровать с «занавесью», 3 ящика, шкаф и печь, большую по размерам, чем в смежной комнате. К казёнке примыкает еще одна комната с диваном, тремя столами и рукомойником. В эту комнату выходит дверь из прихожей (она здесь обозначена, но не названа) В прихожей – большой ящик. К прихожей примыкают сени с кладовой.
Из последующего повествования можно предположить, что в Сургуте были и другие типы жилого помещения. Так, по свидетельству Зобнина, если предвиделось заранее «сожительство» двух семей (родных братьев с семьями или чужих друг другу «бедных обывателей», то каждая половина жилого дома имела отдельный вход.
При описании интерьера дома автор обращает внимание на обилие икон независимо от материального положения сургутян. Комната, увешанная иконами, обычно в доме одна – так называемая «чистая», и иконы в ней, начинаясь от переднего угла, где находится особенно чтимая или особенная ценная икона, занимают часто обе стены до порога. Свидетельством набожности сургутян являются и многие ритуальные действа. Так, автор отмечает стремление перед каждым образом повесить лампаду, а перед праздником – отслужить молебен или всенощную перед главной иконой в доме. Кроме того, об определенном пиетете перед иконой говорит и обычай, оберегающий ритуальную комнату от обыденности. Так, считалось предосудительным «вносить в эту комнату самовар, постоянно жить в ней, обедать, ужинать, готовить кушанье».
Другие источники отмечают уважительное отношение сургутян к церкви, к духовенству. С. П. Швецов также свидетельствует, что они сургутяне придавали большое значение обрядовой стороне религиозной жизни: «…они усердно посещают церковь, строго соблюдают посты…». Все это – свидетельства того, что вера православная в Сибири за прошедшие столетия пустила глубокие корни, в том числе и в казацкой среде Сургута.
Таким образом, жилища русского населения Сургута отличались пространностью и многокамерностью. Этому, несомненно, способствовали благоприятные природные условия: строевой лес «самого высокого качества» был расположен близко к поселению. Между тем на других территориях русского Севера наряду с двухкамерными были и однокамерные жилища. Так, по свидетельству Гамолецкого, в Демьянской волости, расположенной гораздо южнее Сургута, «…у многих жилье состоит из одной избы с сенями…». Как человек, родившийся и выросший в среде пашенных крестьян, Зобнин не мог не обратить внимание на отсутствие во дворах «летних колесных экипажей» (видимо, телег), поскольку летом, в условиях длительного разлива, основным и единственным видом транспорта там была лодка. И даже появление сухопутной дороги не могло повлиять на силу этой привычки.
Несомненную ценность представляет в этом разделе материал, описывающий виды лодок (каюк, лодка средней величины и облас), их функциональные различия и устройство. Значимость этой информации – в том, что она отсутствует, в частности, у Швецова, который в целом более подробно и широко характеризует хозяйственную жизнь сургутян. Не скрывая определенной досады, Зобнин отмечает почти полное отсутствие огородничества, между тем как культивируемый здесь картофель «дает блестящие урожаи». Что касается скотоводства, то и оно, в том числе у казаков, развито слабо.
В статье «Умственное и нравственное развитие жителей г. Сургута» Зобнин имеет в виду прежде всего казацкую часть населения города. Что касается «умственного развития», то автор отмечает в достаточной степени развитую грамотность: «безграмотный казак представляет собой исключительное явление». Для казацких детей, с одной стороны, существует «домашнее обучение», кроме того, большая часть детей поступает в казенное училище. В Сургуте два училища – мужское и женское, однако девочек, по словам автора, казаки учат менее охотно, впрочем, так же, как и крестьяне.
Большая часть материала этого раздела посвящена вопросам «нравственного развития» казака. Предварительно заметим, что не все качества сургутского казачества, на которых в этом разделе Зобнин сосредоточил свое внимание, заслуживает нравственной оценки. Разговор на эту тему автор начинает с «важнейшей черты характера жителей Сургута – упорства и стойкости их в раз выработанных убеждениях». Обратимся к словарю В. И. Даля, современника Зобнина. Среди прочих значений слова «стойкий» находим там значение «настойчивый». Для слова «упорство» — строптивость, тупое упрямство. Видимо, это последнее значение слова «упорство» автор и имел в виду, именно оно вызывает негативную оценку автора, поскольку казаки при этом, по убеждению автора, руководствуются соображениями выгоды, стремлением сохранить материальные привилегии («государево жалованье»). Этим и объясняет Зобнин протест казаков против причисления их к мещанскому сословию. Однако попытаемся подойти к этому вопросу конкретно-исторически.
С самого основания Сургута (1594 г.) казаки были основной частью служилого люда. Они по праву считали себя продолжателями дела Ермака. Казацкая городовая команда с тех далеких пор бережно хранила память о подвигах предков и гордилась ими, осознавая и свою историческую миссию как миссию служения Отечеству. Важнейшим приобретением казачества как в Сибири вообще, так и в Сургуте были их особые права. В частности, оно пользовалось некоторой независимостью от местной администрации; у казаков была возможность за заслуги оказаться в боярских детях или сибирских дворянах; они имели право выходить в отставку. С самого начала своего пребывания в Сибири именно казаки выполняли множество функций, связанных с риском для жизни, длительными отлучками от дома, от семьи. Служба их была и трудной, и опасной. Наверное, не случайно государство с самого начала взяло на себя материальное содержание служилых людей, в том числе – казаков: жалованье им было определено «и деньгами, и мукой, и крупой» из государевого хлебного запаса». В принципе этот порядок по инерции сохранялся на протяжении трех столетий вплоть до 1880-х гг., когда была упразднена казацкая команда и казаки были определены в мещанское сословие. Между тем за столетия сибирской жизни казаки сформировались как субэтнос русского народа, важнейшим признаком которого явилось особое самосознание, вошедшее в генетическую память, обладающее большей силой консерватизма. О том, насколько глубоким было осознание своей исторической роли у казаков Сургута, говорит здесь Зобнин их же устами: «Не может быть, чтобы потомки Ермака были лишены своего звания». В этом, наверное, и надо видеть главную причину того, почему «мещанское звание казакам было ненавистно».
Явный упрек Зобнина сургутские казаки заслужили и за то, что они «от всех прибывающих… разного звания и состояния лиц ничему не научились, не переняли никакого мастерства». Еще более откровенное осуждение сургутян (сословия не указываются) мы находим у другого очевидца, проведшего в сургутской ссылке несколько лет – Швецова: «Коренной сургутянин не чувствует никакой склонности к ремесленной работе…, хотя этого рода работа оплачивается хорошо». В частности, как уточняет автор, никто из местных жителей не занимается плотничеством. Все это дает основание Швецову говорить о таких «несимпатичных» чертах характера сургутян, как леность, презрение к труду и др. Однако следует заметить, что слабое развитие ремесел, было характерно и для других северных территорий региона. Так, например, в Демьянской волости, по свидетельству Гамолецкого, слабо развиты были кузнецкое, столярное, кадочное, горшечное ремесла. И причина здесь, надо думать, общая для этих территорий: преобладание другого рода промыслов: охотничьего и рыбодобывающего. Однако применительно к сургутскому казачеству немалую роль в процессе отчуждения его не только от земли, но и от ремесел сыграл образ жизни – жизни «более или менее покойной, без обременительных трудов и забот о куске насущного хлеба», жизни служилой.
Явно с позиций православной нравственности и нравственности крестьянской Зобнин осуждает сургутское казачество за его отрыв от земли–кормилицы: «… предки нынешних казаков, без сомнения, знали приемы земледелия и пр., между тем как в настоящее время сургутская казачка не имеет понятия о том, как изготовляется такой существенно необходимый для нее предмет, как холст». Автору материала, выходцу из традиционной крестьянской среды, трудно смириться с этим фактом, и он находит причину отчуждения казачества от земли в той же бывшей служилой жизни. Однако не только гарантированное содержание было тому причиной. Причинными факторами были особая суровость климата (Сургут был самым северным уездом в Зауралье) и поздний сход паводка (почти до конца июля). Все эти обстоятельства способствовали тому, что на северных территориях Сибири хозяйственно-культурный тип жизненного уклада русского населения принял по преимуществу промысловое направление (охота, рыболовство, собирательство). Кроме того, развитие получила торговля, в том числе, с появлением регулярного судоходства, — торговля дровами. Известно, что именно сургутские казаки активно занимались торговлей. Процесс этот имел объективный характер. Он и сформировал за три века соответствующую психологию – психологию иждивенчества и сравнительно легкого заработка. А социальная психология, как известно, обладает большой силой инерции. Отчуждение от тяжелого и грязного крестьянского труда, в свою очередь, породило в казацкой среде высокомерие «по отношению к деревенским жителям и остякам», к чему Зобнин относится с явным осуждением. Кстати, замечание автора о том, что казаки «передразнивали» говор крестьян из земледельческих округов, позволяет думать, что казацкая среда была консервативной и в отношении к унаследованной от предков речи.
И, наконец, такие качества, как живость и горячность темперамента, не имеющие отношения к характеристике нравственности казачества, но замеченные автором, говорят, скорее, об особенностях его этнического характера, которая имеет биологическую природу. Эти качества могли быть заложены в казацкой натуре задолго до похода Ермака – в эпоху рождения казачества как русского субэтноса, в природе которого оставили свой след не только славянские корни, но и восточная горячая кровь, разноплеменные степняки – в том числе.
Таким образом, к концу XIX в. сургутское казачество представляло собой часть особого субэтноса русского народа. В условиях Тобольского Севера казачество развило и ревностно сохраняло свою этническую идентичность, которая проявлялась в настойчивой борьбе за сохранение самоназвания «казак», в специфике самосознания, в особенностях этнического характера и, как можно догадываться, в языке. Эти качества проявлялись в каждодневном поведении и в образе жизни казаков. Поведенческая сторона жизни казачества и стала, на наш взгляд, главным предметом исследования Зобнина. При этом автор не мог не обнаружить себя как личность.
