Е.В. Дорогостайская
В начале Отечественной войны нас, ботаников, научных сотрудников заповедника по приказу из Москвы уволили, а на месте зачислили в охрану заповедника — в «наблюдатели» на Ханлазинский кордон. Там мы провели одну осень и зиму. Время от времени выходили на лыжах вдоль границы заповедника, охотились. В 2 км от нас имелось хантыйское поселение. Постоянно там проживала только «царица» хантов Ефимья Дунаева, вдова старейшины рода Дунаевых с семьей. Она обладала огромным авторитетом у аборигенов, держала себя как истая царица (хотя и именовалась всеми «Ахимкой»). Нас она удостоила посещением лишь однажды, на несколько минут. Навещали нас внуки ее — 16-летняя Фекла и 10-летний Кирилл. Фекла выпрашивала у меня яркие лоскутки для отделки меховых изделий (впоследствии стала портнихой в Игриме), она и научила меня шить кисы и рукавицы с хантыйским узором. Часто появлялся у нас Кирилка (всегда бегом). Тот говорил по-русски хорошо и отличался большой любознательностью. Жадно рассматривал «картинки» в книгах и журналах и все спрашивал, спрашивал… Внимательно слушал мои пояснения и рассказы. Я охотно с ним общалась, но вот выучить его грамоте как-то не догадалась, что ли… (В школу, в интернат его Ахимка не пустила). Если б я знала тогда, что дружба наша продлится до конца наших дней!
Как-то Кирилл передал нам приглашение: у них гости, добыли лося, будет пир! Пришли мы и видим: наш друг Кирилл гордо восседает за общим столом с мужчинами. Потеснились, позвали Кронида, но не меня. Меня поманили к чувалу (очагу) женщины. Жирный был лось, и все лакомые куски — нежное мясо, внутренности и в особенности деликатес — лосиные губы, передавались женщинами из котла на мужской стол, мы же, «бабы», глодали какие-то ребра. Я делала знаки Крониду, чтобы он сунул в карман хоть кусочек губы для меня, но он, увы, не решился. Да, вот такой почет был у хантов мужчинам в ущерб женщинам. И почему бы это? Охотились у них женщины не хуже мужчин, точно знаю. Восток? Не такой уж Восток… Но и не Запад с его средневековьем.
Проявлялось это и в другом. Есть у р. Малой Сосьвы в одном месте изгиб, где река обходит большое повышение, называемое Святым Мысом… Едешь около него на лодке с русскими или татарами — если надо, спокойно выходишь на берег. Если же в лодке есть хоть один хант, тогда выход на берег для женщин воспрещен, сами же русские останавливают, чтя обычай хантов — не «поганить» святой земли женской ногой.
Случилось нам и «не уважить» обычай аборигенов. Пришли в их поселок, а там недавно старая хантка Татьяна умерла. В ее стоявшую на отшибе «юрту» (избу) не то что войти, и близко подойти никто из жителей поселка не смел в течение довольно большого срока. Нам же не воспрепятствовали войти и жить в избе несколько дней. Только дивились нашей «отваге». Мы же злоупотребили доверием: кое-что из интересного татьянина обихода уворовали — не для себя, для Ленинградского Этнографического музея. Туда и сдали.
О религии аборигенов. Был такой странный случай… Они ведь, пожилые, все крещеные. До революции ездил по поселкам священник, крестил всех подряд и имена русские давал им. Их это мало интересовало.
Невысокий «святой лабаз» хантов («избушка-на-курьих ножках») стоял недалеко от оз . Хане-тув, где мы с Кронидом долго работали. К лабазу почти не подходили — «не положено». Это только «старший в роде» имеет право открывать лабаз и положить туда что-нибудь, например, охотничье снаряжение, чтоб оно потом без промаха било, или же дорогие подарки «богам» — деньги, золото, украшения. Мог он и забрать все это обратно, если потребуется (своего рода сберкасса). Мог изредка угостить «богов» водкой, колбасой и проч. на отдельном для того сооруженном одноногом столике. Мы самих идолов никогда не видели.
И вот случилось однажды — пропали идолы, пустым оказался лабаз. Кто взял? Гадали, гадали, да так и не отыскали вора.
Долго ли, коротко ли, а пришлось нам с Кронидом жить на кордоне Нех-сапр, работать вокруг него. Однажды была там необыкновенно сильная гроза. Мы скрывались в избе и вдруг слышим страшный грохот над нами. Выскочили, глядим, а это крышу у нас снесло ветром или скорее громадной сосной, росшей невдалеке от нашего дома, она рухнула на него. Она же в щепки разнесла новенький промысловый лабаз, недавно выстроенный и запертый на большой замок Ванькой Савельевым, жившим не очень далеко от Нех-сапровского кордона. Что в лабазе, мы не знали, а вот и довелось узнать. Несколько поленьев с грубо намалеванными на них лицами, разряженные в куски ярких, красивых лоскутов и с конусовидными колпачками и шапочками на головах, валялись на обломках лабаза. Так вот выглядели хантские «боги». Освободившие себя? Не знаю. Мы их, конечно, подобрали и передали куда следует. А паренек этот, Ванька, незадолго перед тем забранный на фронт и хваставший, что «Меня-то? — никакая пуля не возьмет! Это я твердо знаю! — был, как мы узнали позже, сражен одной из первых, чуть ли не первой из пуль, направленных в него.
Время шло. В мае 1945 г., вскоре после Дня Победы, мы покинули заповедник. Ехали на большой лодке (неводнике), и почти вся компания с ружьями. Подъезжая к поселкам, вставали, поднимали ружья и стреляли вверх. Салют! Так нас и понимали в поселках, ведь все этого ждали, но только в заповеднике была рация, а в посёлках нет.
Потом мы работали в других заповедниках, а с 1953 г. обосновались в Ленинграде. И там в 1946 г. к нам явился замечательный человек, сын писателя Феликс Робертович Штильмарк, который делом жизни избрал восстановление в нашей стране заповедников, закрытых Сталиным в 1951 г ., а также открытие новых заповедников. Он предложил сотрудничать с ним в воссоздании Кондо-Сосвинского заповедника, на что мы с радостью согласились и в течение нескольких лет занимались этим.
В 1979 г. прибыли мы в заповедник, называвшийся теперь «Малая Сосьва», и были радушно приняты коллективом его молодых сотрудников. Обрадовало то, что ряд аборигенов работает уже в штате заповедника, в частности, Петр Сумрин — егерь (по-старому «наблюдатель») на Белой Горе, самом трудном кордоне, через который в заповедник стремится основная масса браконьеров. А Хангакурт, где когда-то жили мы и находилось управление заповедника, теперь центральный пункт заповедника, здесь осуществляется общий надзор за охраной и научной работой, и там главный «начальник» — Кирилл Андреевич Дунаев! Он и встретил нас на катере на р. Ем-Еган, куда мы очень быстро дошагали, спрыгнув с идущего в сторону Оби поезда.
Нас многое поразило в заповеднике, прежде всего наши друзья-аборигены. Петр встретил нас уже на поезде: такой солидный, обстоятельный мужчина (между прочим: более 20 медведей пали от его руки при встрече с глазу на глаз). Три сына у него, старший хочет сменить отца, другие мечтают о «культуре».
А Кирилка? Неграмотным так и остался. Однако толковый, распорядительный человек, хороший фотограф и в моторах разбирается. Составили мы с ним «родословное дерево» всех живущих окрест аборигенов — Дунаевых, Езиных, Ячигиных, Маремьяниных — все родственниками оказались. Встретили нас, как родных, как и мы встретили Кирилла, прибывшего через год в Ленинград. С прежней любознательностью бросился он осматривать город. 9 музеев мы с ним посетили и еще множество всяких учреждений. И везде я фотографировала его — его же аппаратом, а по том он прислал мне фотокарточки. Жена Кирилла Паша очень разговорчива, в особенности охотно рассказывала о своих охотничьих успехах в молодости.
Сильно болел Кирилл в последнее время, не знаю, жив ли. Работу его исполняет, и отлично, сын его Павел, который тоже недавно приезжал ко мне с русской женой своей и дочкой. А Петр Сурмин погиб от шаровой молнии. Не сразу погиб. Жена в землю зарыла — очухался. Но с тех пор все болел и вскоре умер.
«Многое вспомнишь, давно позабытое, глядя задумчиво в небо широкое…» Вот и Кронид умер в 1988 г. За его прахом приехали из «Малой Сосьвы». В 1989 г. я снова (в 4-ый раз) ездила туда, видела памятник Крониду, стоящий высоко над Хангакуртом, над рекой Малой Сосьвой. Несколько сотрудников сооружали его, специально приезжал сын прежнего директора и организатора Кондо-Сосвинского заповедника В.В. Васильева.
