Константин Носилов
Я путешествовал в стране вогулов, настоящих дикарей, которые вот уже более трехсот лет никак не хотят, по-видимому, поддаться влиянию русских, перенять их жизнь, и упорно отстаивают в своих лесах свою самобытность.
Я давно знаю этих дикарей, и они всегда меня поражали своей замкнутой оригинальной жизнью. Старинный лук вместо ружья, вечная охота на зверя и рыбная ловля, скитанье по лесам и водам, жизнь привольного охотника и все та же бревенчатая, маленькая юрточка вместо нашей крестьянской избы. А между тем, недалеко, всего верстах ста, в русских селах, даже среди их деревушек протекает с ее обычаями и обстановкой русская жизнь, которая, кажется, могла бы научить их лучшему, чем жизнь вечно бродячего человека.
Вот уже двадцать лет, как я их наблюдаю, а незаметно, чтобы этот народ перенимал русскую жизнь. Но школа привилась к ним быстро и крепко.
Школу, с которой я хочу познакомить читателей, я встретил в их маленьком селе Нахрачах (ныне п. Кондинское). Нахрачи — центр вогульской жизни, главное село на их реке Конде, по которой они живут исстари, под северным Уралом. И что это за центр, что за село!
Всего десятка с полтора маленьких юрточек с несколькими русскими домами, где живет священник и русский торгаш и где помещаются волость и станция для приезжающих чиновников и начальства. Посреди их бедный, деревянный, еще новый храм с маленькой, невысокой колоколенкой. Кругом лес, лес и лес, громадный, почти нетронутый сосновый лес, из-за которого только уже при самом въезде в село вы и замечаете, к вашему удивлению, храм и постройки, словно чудом каким очутившиеся среди этого дремучего бора.
Первое здание, которое попадается при въезде в село, и есть школа. Вы напрасно стали бы искать вывески, ее нет, и она не нужна, потому что все в селе знают, где находится училище. Дороже вывески — тропинка, пробитая с улочки в школу.
Эта школа меня удивила, когда я приехал теперь в село. Раньше ее не было и в помине. И вдруг школа, школа у вогул, и даже на вид настоящая, с веселенькими окнами, с торной тропой в сугробах, с веселым крылечком у ворот.
Разумеется, я первым долгом, как только обогрелся с дороги, пошел в эту школу.
Когда я вошел туда, там как раз шли занятия. Небольшая классная комнатка приятно поразила меня своей чистотою, в углу висела большая икона, между окнами на передней стенке — новый портрет Государя, сбоку часы и стоял шкаф, а против маленького столика для учительницы, посреди комнаты, стояли совсем новые черные парты.
Нас встретила молодая девушка-учительница, и дети по ее знаку тотчас же привстали с мест, отвечая учтиво на мой поклон. Ни робости, ни застенчивости. Видно было, что школа привыкла к посетителям. Мы вглядываемся в детей и замечаем две народности. Одна из них, очевидно, дети русских: в сереньких пиджачках, пимиках, в ситцевых рубашках, девушки в белых фартучках и коротеньких платьицах, как всюду. Другие, видимо, местные: холщевые рубашки и более скромный костюм, черные жесткие волосы и выдающиеся скулы, приплюснутый нос и смуглое круглое лицо, выражение более равнодушное, спокойное, тогда как дети русских, с их белыми розовенькими личиками и курчавыми волосами, видимо, бойки, любопытны и отзывчивы.
Я заглянул в тетради учеников, так как был урок правописания, оказалось, что все дети довольно правильно копируют, следя, как учительница пишет слово «Бог» на черной доске перед ними. Одна девочка-вогулка с черными глазами и маленькой косичкою пишет лучше прочих.
После урока мы разговорились с учительницей. Она оказалась из г. Березова, только что кончила гимназию в Тобольске и охотно поехала в эту тайгу. Она здесь совершенно одна, если не считать девушки-вогулки, которая живет у нее прислугою. Здесь немного скучно, так как почта получается только два раза в месяц, но она так занята своими детьми, что не замечает времени, тем более, что этот маленький народ уже полюбил ее, слушается беспрекословно, хорошо учится и охотно проводит с ней все время и после уроков.
Много было хлопот с маленькими дикарями: они не только не умели сказать слова по-русски, но даже не умели сидеть на стульях, и ей пришлось на первых порах учить их этому. Русскому языку, благодаря способности вогулов, она научила их довольно скоро, запретив говорить в школе по-вогульски, но выучить их сидеть на стульях, как это ни странно, довольно долго ей не удавалось, потому что дети вогул привыкли сидеть по-татарски, на корточках, и постоянно валились со стульев на пол. Тогда она стала привязать их ноги к ножкам табуреток, и теперь они сидят, уже не падая с табуреток.
Детей вогулов сначала очень смущали часы: им все казалось, что там сидит кто-то, и только после того, как им показали механизм и объяснили, что тут нет ничего сверхъестественного, они, видимо, успокоились и не стали вздрагивать и пугаться громкого боя.
Потом немало было хлопот с тем, чтобы объяснить взрослым вогулам, для чего и для кого устраивается эта школа; простодушные дикари думали, что тут можно учиться и взрослым, и даже приводили, когда им понравилась школа и польза ее стала понятна, учеников, которым было лет за двадцать… И нужно было долго им объяснять, что таких взрослых учить вместе с маленькими неудобно, что это вообще не принято. Дикари же хотели настоять на том, чтобы в их школе учили и таких, у которых пробивались уже усы, и выставляли довольно основательно на вид то, что, уча маленьких, нельзя оставлять неучеными больших.
После второго урока — чтения меня пригласили в комнату учительницы. Одно окошечко упирается в высокий белый сугроб; вдали видны вершины леса; в переднем углу образок, под ним узенькая кроватка под одеяльцем с парой белых подушечек и с вышивками, напротив — печь, на столе — две какие-то книжечки, и в углу в шкафу классная библиотека, стоящая всего 16 рублей. Убого, бедно, но чисто, и хозяйка этой комнатки не нахвалится на исправность смуглянки-вогулки, которая имеет один только недостаток, что ни слова не знает по-русски.
Это единственная компаньонка учительницы, которая никуда не выходит, и единственное развлечение этих девушек — беганье на лыжах.
Нам интересно было узнать, кого учительница считает способнее — русских или вогулов.
Ее надежды на стороне вогулов, потому что они, не зная в начале учения ни слова по-русски, всего в четыре месяца сравнялись по успехам с русскими, а один мальчик—вогул даже лучше всех учится.
Хорошие результаты дает и пение: оказывается, что вогулы большие певуны по природе; не имея песен, они в импровизациях воспевают свою угрюмую, но милую им природу, а теперь охотно поют с учительницей молитвы и песенки и с удовольствием ходят в местную церковь петь на клиросе, приводя в восхищение своих матерей и отцов.
Были уже сумерки, когда я покинул вогульскую школу, первую школу на реке Конде. Декабрьский день короток, и занятия кончаются при огне. Когда я, сойдя с крыльца среди толпы учеников-вогулов, направился по тропе к юртам, мне казалось, что стало светлее в этом лесу и отраднее в этой глухой трущобе.
Носилов Константин Дмитриевич (1858—1923). Писатель и путешественник. Родился в с. Маслянском близ г. Кургана в семье священника. Учился в Далматовском монастыре и Пермской духовной семинарии. Проводил исследования по геологии, гидрографии, метеорологии, этнографии, растениеводству на Северном Урале, Новой Земле, полуострове Ямал, в верховьях реки Конды. Автор около 30 книг и ряда публикаций в газетах, журналах и сборниках.
