Я.Г. Солодкин
Обстоятельства «Ермакова взятия» Сибири, положившего начало присоединению этой бескрайней страны к Российскому государству, вызывают пристальный интерес исследователей уже без малого четыре столетия — со времен «отца сибирской истории» академика Г. Ф. Миллера. Ученые не обходят вниманием и происхождение «ратоборного» атамана, хотя из-за отсутствия достоверных свидетельств вынуждены ограничиваться гипотезами и догадками.
Одна из них появилась в конце прошлого века, когда тобольский историк и писатель В. Ю. Софронов счел, что Ермак — это «кличка-прозвище», обозначающая в тюркских наречиях жернов, прорыв, прорву, а предводитель казачьей «дружины», овладевшей «за саблею» «юртом» Кучума, был выходцем из среды сибирских князей — противников хана-узурпатора. Позднее Ю. А. Зуев и А. Ш. Кадырбаев привели новые доводы в пользу этой версии (которую известная екатеринбургская исследовательница Н. А. Миненко признала фантастической, а тюменский историк А. П. Ярков — экзотической). Историки пришли к заключению, что Ермак по происхождению являлся тюрком, точнее, ногаем. Его имя (об «отчестве» — Тимофеев сын, несомненно, славянском, при этом забывалось) в тюркских говорах — синоним забавы, развлечения, соперничества. (Как видим, такая этимология расходится с той, которой следует В. Ю. Софронов). Тюркскими в представлении Ю. А. Зуева и А. Ш. Кадырбаева являются и прозвища Ермака — Таган (то есть большой котел) и Токмак (колотушка). Но с первым из них «храбрый смлада» атаман упоминается только в позднем и явно баснословном рассказе, Токмаком же «наставник» казаков в зауральском походе мог прослыть в их кругу оттого, что был слугой (холопом) князя, носившего такое прозвище, либо Токмакова, представлявшего одну из ветвей многочисленного рода князей Звенигородских. Примечательно, что такое же прозвище в 1625 г. носил живший в Поморье крестьянин Ермола Гаврилов, а среди поместных атаманов в 1618 г. числился Юрий Токмаков. Имена «Ермак», «Ермачко» и производные от них географические названия, к примеру, Ермаково, Ермакова, встречаются в сотнях русских документов XV—XVI вв., относящихся едва ли не ко всем уездам Московского государства, что заставляет расстаться с сомнением А. Ш. Кадырбаева, будто самый, пожалуй, известный атаман времен Ивана Грозного и его преемника — «освятованного» Федора — был православным, ибо в отличие от своего соратника Черкаса Александрова не сменил имени. К тому же Черкас — вовсе не выходец из черкесов, так в позднесредневековой России называли запорожских казаков, а то и украинцев вообще, сотни которых несли службу московским государям и в Сибири. (Черкас же или Иван Александров, как выяснили Н. И. Никитин и В. В. Трепавлов, служил на востоке своей новой родины не в течение полувека, а вдвое меньше, командуя тремя сотнями тобольских конных татар). Ю. А. Зуев и А. Ш. Кадырбаев напоминают и о том, что Ермак, возможно, появился на свет в деревне Борок, «Барак» же опять-таки у тюрков — обозначение собаки с длинной шерстью. Исследователи упускают из вида, что эта деревня располагалась в Подвинье, неподалеку от побережья Белого моря, то есть слишком далеко от тюркских владений, да и считать ее родиной Ермака, пусть с оговорками, опрометчиво. Сторонники новой версии происхождения атамана, «полк» которого одолел «салтана» Кучума, ссылаются и на использование «старейшиной» казаков в переписке с царем Иваном тюркской лексики, точнее, выражения «сеунч» — хорошая или победная весть, подарок (вознаграждение) за нее. Но о сеунче (так называли и донесение об успешном сражении) многие русские книжники писали задолго до экспедиции Ермака, например, сообщая о взятии Казани, Полоцка, разгроме крымских татар при Молодях. Кроме того, в послании казачьей «дружины» в Москву, о котором повествуют сибирские летописцы, начиная с Саввы Есипова, о сеунче не упоминается. Кстати, говорить о таком послании стоит сугубо предположительно, скорее всего (пользуясь определением видной исследовательницы сибирской книжности XVII в. Е. К. Ромодановской), это «вымышленное обстоятельство» знаменитого похода за «Камень». В ИС С. У. Ремезова — тобольского сына боярского, являвшегося и летописцем, и географом, и картографом, и художником, и зодчим, утверждается, что Ермак был «плосколиц, чёрн брадою и власы», иначе говоря, имел «внешность степняка», как думается Ю. А. Зуеву с А. Ш. Кадырбаевым. Они, однако, не учитывают, что Ремезов являлся современником Петра Великого, то есть приведенное уникальное описание облика атамана сделано спустя век с лишним после гибели Ермака Тимофеевича в устье Вагая. В этом описании вовсе не обязательно усматривать черты степняка. В новгородских кабальных книгах рубежа XVI—XVII вв., по наблюдениям известного историка середины прошлого столетия И. И. Полосина, сказано о «плосколицых» Захарии Степанове — сыне посадского человека (рядового горожанина) — и холопе князя Ногтева Агафонке, по прозвищу Смирном. В тех же документах читаем о смуглолицых невольниках явно русского происхождения, как и Григорий Иванов сын по прозвищу Бык, который, оказывается, был «рожаем чермен» (чёрн).
Благодаря ПЛ, сохранившему немало оригинальных сведений о предыстории бессмертной казачьей эпопеи и «Сибирском взятии», мы узнаем о том, что экспедиция Ермака началась на берегах Яика, долина которого, подчеркивают Ю. А. Зуев и А. Ш. Кадырбаев, служила одним из центров ногайских владений. Но на Яике издавна обосновались и казаки, а в 1595 г. там была даже сооружена русская крепость.
В одной царской грамоте Кучуму говорится, что от него «отстали» ногаи. Эта грамота, однако, относится ко времени, когда Ермака уже свыше десятилетия не было в живых, то есть запечатлела ситуацию (если, разумеется, доверять официальному сообщению), сложившуюся накануне окончательного разгрома русскими отрядами престарелого хана, отказавшегося сделаться вассалом московского царя.
Не более убедительно допущение Ю. А. Зуева и А. Ш. Кадырбаева, что гибель Кучума в Ногайской Орде — это месть за убийство Ермака. Предпочтительнее объяснение Саввы Есипова и его ближайших последователей: ногаи расправились с бессильным ханом, опасаясь, что по его следам в татарских кочевьях появятся русские служилые люди.
Наконец, историки, отстаивающие версию о тюркских «корнях» Ермака Тимофеевича, указывают на то, что согласно одной рукописи Строгановской летописи, приближенный Кучума Карача просил у атамана защиты не от «Казачьей», то есть Казахской, Орды (о чем сказано в других летописях вслед за С), а ногайских татар; стало быть, «в глазах Шибанидов (к которым принадлежал Кучум и его родственники) Ермак ассоциировался с ногаями». Этот вывод должен считаться произвольным, не говоря уже о том, что один из переписчиков летописи, созданной по заказу «именитых людей» Строгановых, вряд ли мог выражать интересы династии, примерно два десятилетия правившей «Сибирским юртом». Скорее этот анонимный книжник назвал хорошо ему известную Ногайскую Орду взамен непонятной «Казачьей», откуда, оказывается, явился в Сибирь Кучум. При этом в копии СтЛ подразумевается не влияние, благодаря которому Ермак мог удержать ногаев от нападения на «улус» Карачи, а военная помощь, и, как уверяют сибирские книжники, по решению всего «товарства» (а не одного непобедимого ратоборца») на выручку бывшему вельможе Кучума отправились четыре десятка казаков атамана Ивана Кольцо. Видеть в Ермаке, подобно Ю. А. Зуеву и А. Ш. Кадырбаеву, «наглядное подтверждение» того, что Сибирь была завоевана «в значительной степени тюркскими руками», следовательно, преждевременно.
Мнение этих ученых о происхождении атамана, «дружина» которого сумела «сбить с куреня», казалось бы, могущественного хана, повторенное алматинской исследовательницей И. В. Ерофеевой (добавившей, что имя «Ермак» восходит к другому — «Ермек»), разделял и московский историк Л. Р. Кызласов, с той лишь разницей, что предлагал считать предводителя зауральского похода 1582—1585 гг. не ногаем, а прирожденным сибирским татарином. Как думал видный историк, прославленный атаман был «знатным уроженцем» Сибирского государства, но юношей попал на Яик или Волгу, не исключено, очутившись в неволе у ордынцев, и в поисках свободы влился «в извечно интернациональную среду» казачьей вольницы. Л. Р. Кызласов тоже полагал, что нарисованный Ремезовым словесный портрет Ермака «вполне соответствует сибирско-татарскому смягченно-монголоидному типу внешности, а отнюдь не славяно-русскому»; это присуще и «парсуне» начала XVII в. (точнее, она написана спустя столетие). Авторы ранних «изображений» легендарного атамана не были, однако, его современниками, почему указанное «доказательство» едва ли возможно принимать всерьез. Заметим, что в РЛ казаки, покорившие «Кучумово царство», названы русскими, Ермак — русским воином, носившим имя Герман (Ерман), а в переданной ее создателем речи «абызов» (мусульманских священнослужителей) — русским князем. Калмыцкий же правитель Аблай, воспоминания которого о «Сибирском взятии» приведены в этой иллюстрированной летописи, в обращении к отцу Семена Ремезова Ульяну дважды объявляет Ермака «вашим». Историки, убежденные в его тюркском происхождении, почему-то не цитируют сообщения той же летописи, что со знаменитым атаманом («христианским воином») сражались «поганые», «бусурманы», татары (о чем говорится еще в «Повести» Саввы Есипова), что на погребении Ермака присутствовали Кучум с мурзами, тогда же пояс и саблю казачьего «вождя» взял Карача, «абызы и мурзы … запретиша всем от мала и до велика поминать имя Ермаково, да задлится (то есть забудется) честь и слава, и могила его не явлена будет». По свидетельству Ремезова, Аблай-тайша рассказал, «как татара смертной завет положиша, что про» Ермака «русакам не вещати», а когда первый тобольский архиепископ Киприан стал расспрашивать об атамане, имя которого обессмертила зауральская экспедиция, «бусурманы по курану (Корану) своему потаиша». Уже Г. Ф. Миллеру был знаком документ 1630 г., показывающий, что сибирские татары осуждали Ермака как завоевателя. Хорошо известно, что в течение почти целого столетия после гибели прославленного атамана наследники Кучума добивались восстановления его ханства, и нередко пользовались широкой поддержкой коренных жителей Сибири 19 . Так, в начале XVII столетия они «умыслили, чтобы им быти себе государством, как было при Кучюме царе».
Вспомним также, что самое раннее документальное сообщение о Ермаке, известное исследователям, — это жалоба на угон атаманом в Поволжье 60 лошадей, с которой ногайский мурза Урмагмет обратился не к правителю Орды (бию Урусу), а в Москву. Наконец, в С, основу которого составило Н, их предводитель, якобы избранный Богом для завоевания «бесерменского царства», назван выходцем не из «славных муж», а «от простых людей». (Савва Есипов, возможно, беседовавший со сподвижниками «храбросердого» атамана, повторил это свидетельство).
Стало быть, высказанное недавно суждение о принадлежности «покорителя» «Кучумова юрта» к тюркам — ногаям или сибирским татарам — как видно, пока не может считаться сколько-нибудь убедительным.
