Леонид Бабанин
Охота… Хоть и по другому поводу, но на ум приходят строки поэта «Как много в этом слове для сердца русского слилось!» Слово «охота» говорит само за себя. Охота – это когда нестерпимо хочется всё бросить к такой-то бабушке, включая машину, жену, любовницу или что там ещё на повестке дня может стоять, и податься в лес с ружьём. Тут главное – телефон с собой не брать, иначе охоты толковой не получится. Не получится уйти душой и телом в то изумительное занятие, которое мы называем «охотой». Охота – эта гамма самых разных, но волнительных чувств. На охоте ты можешь промокнуть до нитки, продрогнуть насквозь на ветру, но когда добудешь первую утку, схватишь её, ещё трепещущуюся, за шею, такой азарт тобой овладеет, такая страсть охватит, что позабудешь всё на свете. В голове будет только одно – предстоящее блюдо из утятины. А это, доложу я Вам, нечто совершенно особенное. Те, кто пробовал это блюдо из лесного трофея, меня поймут и полностью поддержат.
Есть у нас в России места, где лесная дичь и породистая речная рыба – не экзотика, а самая что ни на есть рядовая, ежедневная еда. Таким местом является и моё родное Берёзово, расположенное на стыке Ямало-Ненецкого и Ханты-Мансийского округов. Весна тут приходит внезапно. Ещё вчера мог быть тридцатиградусный мороз, а сегодня уже тепло, температура плюсовая, ярко сияет солнце, на дорогах прыгают белогрудые пуночки, то есть наши северные снегири.
А если вдруг увидел орлана-белохвоста, знай, что разворота к зиме уже не будет. Затем на родную землю вернутся лебеди. Это, наверное, самое многочисленное птичье семейство Крайнего Севера. Как представитель фауны лебедь имеет огромное промысловое значение для местного населения. Из его шкур ханты и ненцы шьют одежду. Выделанная особым способом шкура идёт на изготовление зимних курток. Для этого у добытой птицы в основании шеи делается надрез сантиметров в пятнадцать и из него сначала вытаскивается шея и голова, а затем и вся тушка. После этого своеобразный мешочек из лебяжьей шкуры выворачивают пером наружу и выщипывают крупные перья, оставляя на шкуре только пух. После выщипывания шкуру лебедя вновь выворачивают пухом внутрь, а в прорезь на шее заталкивают выщипанное перо и подвешивают за шею на высокие перекладины для просушки. Когда весной вертолёт подлетает к оленеводам, у них на стойбище сушатся, подвешенные на жердях, десятки таких лебяжьих заготовок. Это часть быта местного народа.
Мясо, конечно, идёт в котёл. После долгой зимы, когда олень становится худым, а запасы провианта иссякают, добытая прилетевшая птица становится для таёжного жителя настоящим витаминным деликатесом. Лесные и тундровые аборигены – большие мастера готовить изысканные лебяжьи блюда.
У лебедя берётся пищевод, с которого снимается нутряной жир, печень, сердце и пупок. Всё это мелко нарубается в деревянном блюде, а затем укладывается в лебяжий пищевод. Потом пищевод связывается с двух сторон жилкой. Получается своего рода колбаса. Во время готовки основного блюда, за пять минут до окончания варки колбаска укладывается в кипящий бульон и … деликатес готов. Не менее изысканный вкус имеют у лебедя и сами лапки, которые целиком закладываются в этот же кипящий бульон и варят минут сорок. Потом их достают и прямо в таком виде подают на стол.
Чёрная несъедобная шкура снимается с лап как перчатки, после чего блюдо готово к употреблению. Вкус бесподобен. Косточки этих лебяжьих лапок с налипшей мякотью, напоминающей желе, будут вами обсосаны до гладкости бильярдного шара. Но не буду вешать вам «лапшу на уши» в виде рассказов о вкусовых достоинствах лебедя, известных настоящим гурманам ещё со времён Ивана Грозного.
Летел я однажды из Москвы в Сургут. Было это в период лёта весенней водоплавающей птицы. Изнывал я от желания скорей добраться до дома, до своей лодки и ружья. Хотелось на природу, поближе к озёрам, в которых плещутся утки и гуси, гуляет карась…Пересадка на АН-24. Надрывно гудя моторами, крылатая машина несёт меня в родное Берёзово. Среди пассажиров есть люди знатные. Например, заместитель авиакомпании Альтаир Вячеслав Кудрявцев. А в хвосте самолёта сидят крепкие ребята в спортивных куртках с гербом России возле сердца. Летит народ охотиться. А мы хоть и мелочь пузатая, но тоже одержимы этой страстью. Не зря ещё Дарвин указывал, что охотничий инстинкт у человека – самый мощный после полового.
Я поздоровался с Кудрявцевым. Он коренной березянин. Вся молодость его прошла в Берёзово. Отсюда он взял себе жену. Тут родились и выросли его дети. Разговорился с ним. Он, как и я, отправляется примерно в те же места, где охочусь и я. Правда, у него там есть большая изба, в которой с десяток человек разместятся. Будут жить, не мешая друг другу. А мои угодья – это озёра с протоками. А дом мой – палатка с костром у куста талового.
— Бог даст, на охоте свидимся. Ведь рядом будем, — сказал я ему на прощанье.
Дома моя подруга Светлана приняла без восторга моё жгучее желание отправиться на охоту. Поутру, посмотрев на меня с укоризной, она недовольно буркнула:
— Меня бы хоть раз взял с собой!
Я задумался. Женщина на корабле – быть беде. Но у меня не корабль, а лодка. К тому же, если женщина просит, то … надо удовлетворить.
— Ладно, собирайся! – сказал я ей.
В кармане зазвонил телефон. Это была Нина, супруга Кудрявцева.
— Вы ещё не уехали на охоту?
— Ещё нет, — ответил я.
— У меня к Вам просьба, — сказал она озабоченным голосом. — Слава забыл дома коробочку. А там его лекарства на всякий случай. Вы их ему не захватите?
— Нет проблем, — ответил я. – Я заскочу к Вам по пути. Будьте дома, — а сам при этом подумал:
— Вот ещё повод со Славой встретиться.
А погода-то… Солнышко, тёплый южный ветерок. Воображение понесло меня на лоно природы, на высокий обский бережок, к костерку под черёмуховым кустом, где печёная утка на палочке и мечты, мечты… И всё это очень скоро…
Я проверил нашу экипировку. Кажется, мы всё предусмотрели, от провианта до тёплой одежды. Всё готово. И вот, наконец, мы двое сели в лодку, оттолкнулись от берега и пошли на малых оборотах по северной реке Вагулке. Ещё надо было взять ящик под будущих карасей на рыбокомбинате.
У пирса рыбокомбината стоял водолазный катер «Ярославец», который причалил мой друг и хозяин судна Лёшка Братухин. Завидев нас, Алексей принял от нас чалку и, покосившись на мою Светлану, спросил её удивлённо:
— Вы куда собрались, мадам?
Моя подруга растерянно пожала плечами, но я быстро пришёл ей на помощь.
— В район Локпана! Смотри, какая погода! Шик!!
От полученной информации Алексей задумался и, не отрывая глаз от Светланы, спросил:
— А ты, красавица, знаешь с кем и куда едешь?
— Нет, не знаю, — ответила Света тихо.
— Значит, узнаешь, — сказал ей Братухин, подавая нам пустой деревянный ящик под рыбу. – Отчаливай!
Вскоре мотор набрал максимальные обороты, лодка вышла на глиссер, и мы оказались в фарватере Северной Сосьвы. Тут от бархатного летнего тепла не осталось и следа. Стало заметно холодать. Взятая впрок одежда пришлась более, чем кстати. Средство подогрева у нас со Светланой было благоразумно припасено, и мы подливали его в свои кружки, любуясь плывшими по реке льдинами.
Как красиво всё вокруг! Напуганные гулом мотора, взмывали к небу стаи уток, куликов, чаек. Природа просыпалась, хотя берега были ещё промёрзлые. В солнечных местах пробивались к солнцу толстые корешки трав. Макушки тальниковых кустов, ещё недавно висевшие верхушками вниз, тянулись вертикально к солнцу, показывая на своих ветвях почечные наросты…Там и сям вороны. Пока болотная птица летит домой на север, вороны выставили из гнёзд на тальниках свои чёрные хвосты. Это запущен процесс высиживания вороньего приплода.
Тот из птенцов, который первый вылупится из яйца, подрастёт чуток и начнёт использовать в качестве пропитания яйца из гнёзд болотной птицы. Таков закон природы.
Больше всех весне радуются кроты. Отсидевшие долгую зиму под снегом, отвыкшие от света, эти зверьки выбираются теперь парами и тройками на берег, на долгожданную свободу, с вожделением отдаваясь солнечному теплу и барахтаясь в ещё холодной воде Северной Сосьвы.
Но вот позади первые пятнадцать километров. По правую руку – устье Метляковской протоки, спутницы реки Северная Сосьва. Летавшие над рекой утиные стайки разбудили мой охотничий инстинкт. Рука сама потянулась к завёрнутому в одеяло ружью, новенькой «вертикалке» двадцать восьмого калибра.
— Зачем тебе двадцать восьмой калибр? – спрашивали меня владельцы ружей покрупнее, поглядывая на мою вертикальную «мелкашку». Я отмалчивался. Но когда охота заканчивалась и мы подсчитывали трофеи, мои оказывались заметно богаче. А если учесть, что патроны к своему ружью я снаряжаю вручную, то выстрелы мои вообще получаются копеечные. Стакан дроби на весь охотничий сезон. Да и заряды мои качественные, проверены временем и охотничьей практикой. Ничем подобным заводские патроны похвастать не могут. Убойная сила дробин одинакова для всех калибров. Но из малокалиберных дробовиков целиться нужно лучше, потому что чем меньше калибр, тем пучок дроби получается меньше.
Я собрал ружьё, с любовью прижал к себе его холодное цевьё. Почему-то оно всегда холодное, и в жару, и в холод. Открыл замок, вставил два патрона с моей любимой дробью троечкой. Хладнокровно взглянув на спутницу, я приказал:
— Наливай! Как будем ночевать без «шулюмчика»? – и я кивнул на ружьё. Пожав плечами, Светлана налила пива в мою и свою кружки и, поёживаясь от холода, сказала:
— Не знаю, как мы будем ночевать даже с «шулюмчиком».
Но сказано – сделано. Выпив и закусив, я направил лодку к тальниковым кустам, росшим у самого среза воды. Именно здесь утка предпочитает отдыхать после ночных полётов. Но как только приблизились к кустам, из них взмыла вверх парочка заспавшихся свиязей. Два выстрела и две птицы рухнули вниз.
— Ну, вот! – торжественно произнёс я. – «Шулюм» есть. Осталось только к нашему столу карасей добыть!
— Не знаю, — уже без оптимизма произнесла Светлана, поглубже укутываясь в одежду.
Я бросил пару уток в боковину лодки и перезарядил ружьё. Надо быть начеку. А вдруг фортуна нам улыбнётся и пошлёт, кроме этих двух уток, ещё и гуся – заветную добычу охотника. Я плавно добавил газу, и лодка вновь полетела вниз по Северной Сосьве. Плывущих навстречу льдин становилось всё больше, а северный небосклон синел всё сильней и сильней. «Не подведи, дай поохотиться!» — просил я погоду.
Вот и Малая Обь. Мы вылетели в её ширину из Северной Сосьвы и, обходя громадные льдины, двинулись в наши рыбацкие и охотничьи угодья. Птица летела по всему горизонту. Целые табуны лебедей и уток.
— Смотри, — толкнул я в бок свою охотницу. Косяк лебедей летел на север своим лебяжьим порядком. Вторым от вожака шёл гусь. Ловко устроился! У птиц свои законы, и если лебеди пустили гуся в свою стаю, да ещё на второе почётное место, значит, он это заслужил. Заёрзав на своём месте, Светлана шепнула мне:
— А на берег нельзя? Мне надо!
Конечно, можно. Заприметив таловый островок посреди Оби, я повернул к нему с северной стороны, убавил газ, и под аккомпанемент взлетевшей стаи острохвостов наша лодка ткнулась носом в этот прекрасный таловый островок. Светлана вышла на берег. Весной здесь всегда чисто, никакой грязи. Да и какая может быть грязь, если почва оттаяла не более чем на сантиметр. Шурша подсохшей листвой, Светлана нашла себе укрытие и исчезла.
А вокруг распростёрлась пробуждавшаяся после долгой зимы природа. Многоголосье птиц неописуемое. На Север стоит свершить паломничество хотя бы для того чтобы послушать птичье пение, упоение новой жизнью. Это и любовные голоса птиц, и их ликование по поводу пришедшей весны, и призывы к брачному союзу. Пение куликов, клёкот парящих в небе орланов, взывания самцов всех видов и пород. Я упивался этими звуками, как вдруг за кустами раздалось ни на что не похожее гусиное «га-гак…!»
Гуси! Ёкнуло у меня в душе, и рука схватила цевьё ружья. Ещё одно «га-гак». Я понял, что на меня из-за кустов идёт гусиный табунчик. Моя вертикалка готова к действию. Ну? Пара гусей вылетела из-за кустов на королевский выстрел. Мой глазомер отсчитал тридцать метров, нужное расстояние для удара в грудь. Грохнуло два выстрела. Первый гусь упал в ту сторону, куда ушла Светлана. Второй рухнул в реку. У него сломалось крыло, и белые перья на боку обагрились кровью. Вот она охота.
— Ты что? – послышался гневный голос Светланы. – Ты меня чуть гусём не зашиб!
— Так неси его сюда. А я за вторым схожу, — крикнул я ликующим голосом и, запустив мотор, отправился добивать второго гуся.
Вытянувшись в воде, оставив над водой лишь часть спины и клюв, гусь плыл к берегу. Нырять ему было явно тяжело. Я приблизился на выстрел, нажал на курок и вот гусь гуменник в моей лодке. Я развернулся на малом ходу и вскоре вернулся на место.
— Где гусь? – крикнул я Светлане.
— Сидит, — ответила она и на меня смотрит. Я любовно погладил ружьё, отложил его в сторону и нехотя вылез из лодки к Светлане и гусю. Гусь, сваленный наповал, лежал на груди, закинув голову и молча глядя в вечность своими чёрными глазами.
— Да он же мёртвый!
— Ну и что? – возразила Светлана. – Глаза-то открыты. Я только поднялась, как услышала выстрел и этот гусь чуть, было, не упал на меня. Перепугалась я ужасно!
— Неси его в лодку, — приказал я. Но она дерзко выпрямилась и заявила:
— Ты убил, ты и неси! – сказав это, она величаво и, демонстрируя высшее достоинство, направилась к своему месту в лодке.
Былой холодок в моём теле прошёл. Суета с гусями меня хорошо согрела, и когда мы уселись в лодке я, переполненный любовью и согревающим средством, произнёс смесь мольбы и тоста.
— За тебя, моя Светлана, драгоценная моя охотница. За то, чтобы ты почаще выходила на берег, а я тебя сторожил и возле берега и везде и всюду. Свет очей моих, Светлана! Возрадуйся немалой добыче нашей. Пара гусей, да столько же уток. Мы имеем полное право возвращаться домой, где я преумножу твою радость.
— Правильные речи говоришь! – поймала Светлана меня на слове. – Поехали домой!
Я допил своё пиво, посмотрел на неё и сказал:
— Мы же с тобой северяне, Света! Значит, наш с тобой курс – вон туда, на север. К Полярной звезде!
Я дал газу и направил лодку в протоку Нурик. Эта двадцатикилометровая протока, соединяющая Малую и Большую Обь, истинная Мекка для рыбаков. В ней берёзовские мужики летом добывают муксуна, а поздней осенью нельму. В общем и целом северная жизнь не скучная. Не валяйся на диване, и закрома твои будут полны северных деликатесов. Как-то я, будучи на отдыхе у друзей в Сухуми, услышал восторженное восклицание земляков-северян:
— Боже! Да вы тут как в раю живёте! Виноград за окном растёт, и его никто не ест. А мандарины! А лимоны! И всё в таком изобилии. А климат какой чудесный!
Я вспылил и воскликнул:
— А почему мы не видим как у нас тысячи тонн ягод – брусники, клюквы, голубики, черники, морошки и прочих витаминов уходят под снег или сгнивают на солнце? И каждая эта ягода по своему вкусу и целебности не уступит винограду, лимону или мандарину! Почему мы видим чужое и не замечаем своё? Пирожки с брусничным вареньем моей бабушки Сони я дарю как ценные подарки, и сам их ем по сегодняшний день с превеликим удовольствием.
Аааа…подогретый пивком, я не заметил, как мы проскочили Нурик и вышли из него в Большую Обь. В этом месте сливаются Тоготская Обь, Нурик и Горная Обь, образуя широченный плёс длиной в пятнадцать километров. Мощное течение играло льдинами как силач гирями в цирке. Одну льдину закинуло на высокий яр, другую поставило вертикально, приткнув к пологому берегу. К одному такому стоящему айсбергу мы подплыли и остановились. Указав на него глазами, я предложил Светлане:
— Может залезешь? Я тебя сфоткаю.
Но промёрзшая до костей, моя подруга решительно отказалась.
— Ой, нет! Может, только на обратном пути…
Я не стал её уговаривать, тем более, что до встречи с Вячеславом Кудрявцевым и его командой оставалось всего лишь минут двадцать пути. А там можно отогреться, попить чайку и со свежими силами двинуться на мои «карасёвые озерья». Отец мой Леонид Ефимович всегда называл озёра местным словом «озерья». Вот и я так же зову их. Я родился в этих местах, проработал здесь рыбаком, мне тут знаком не только каждый поворот или плёс, но и каждый куст, если не каждое дерево. Поэтому я смотрел на них и вспоминал свою неспокойную, полную забот и приключений молодость рыбака и охотника.
Светлана снова попросилась на берег. Я подыскал подходящее место и высадил её. И опять я замер в ожидании новой стайки гусей, но … Увы… Пара чернедей вылетела за моей спиной, откуда я их не ждал. Вскинул ружьё, торопливо пальнул им вслед. Ничего… Немного спустя появилась и она. Не скрывая язвительного тона, упрекнула меня:
— Эх, мазила! Уже и в утку попасть не можешь!
— Попаду, когда надо,- сказал я про себя, запустил мотор и взял курс на Старо-Устрёмскую. Через пять минут наша лодка стукнулась носом о деревянный причал. Я привязал носовую чалку, и мы со Светланой вышли на твёрдый берег охотничьей базы, главная достопримечательность которой – изба. Но не простая, а под патронажем компании Альтаир. О, это особый разговор.
Докладываю вам как на духу – оказался я на этой базе не потому что это пристанище олигархов и весьма солидных особ, и не потому что я со своей подругой замёрз как собака и нам надо было срочно погреться (погреться мы могли бы и у костра на берегу или у друзей в деревне Казым-Мыс, до которой оставалось каких-то километров двадцать). Мы вышли на эту базу, потому что это был стан настоящих охотников. Эти люди приезжают сюда не за сотнями штук гусей или уток, а потому что сюда их манит романтика Севера. Они едут сюда послушать многоголосье птиц, вдохнуть запахи тайги, причаститься к той неописуемой красоте, которую я робко попробовал описать выше.
Это люди другого калибра. В их руках вертолёты. С них они могут набить дичи в любом количестве. Но им этого не нужно. Им нужна охота. Потому что они – русские мужики и, конечно, романтики. А вот и главный из них – Вячеслава Кудрявцев. Мы обнялись с ним. Я передал ему посылочку от жены. Слава посмотрел на нас с укором и сказал:
— Вы что торчите на холоде? А ну за стол!
Мы со Светланой, как подбитые лётчики, понуро вошли в избу компании Альтаир. Тот, кто летал на самолётах этой авиакомпании, знает, что это один из крупнейших авиаперевозчиков страны с безупречным сервисом. Альтаир – это чистые машины, безопасные полёты и новейшая авиационная техника. Всё на высшем уровне. И всё это результат работы не суперменов, а самых обычных, но очень добросовестных людей. Как, например, Слава Кудрявцев, первый заместитель президента компании, стоявший у её истоков и приведший её к сегодняшнему процветанию.
Зайдя вслед за нами в избу, Слава занял место у плиты, на которой доходила картошка в сковороде с салом, и стояло громадное эмалированное ведро с торчащими утиными попками. Это был настоящий «шулюм» из добытых уток. Тут же были и гости, человек десять. Слава пригласил всех за стол. Попробовав картошку из сковороды и убедившись в её готовности, он перенёс сковороду с плиты на стол и начальственным голосом дал команду всем приготовиться к принятию пищи. Затем Слава встал, попросил всех наполнить бокалы и произнёс свой первый тост. Это был тост в мою честь. Такой торжественный и хвалебный, какой, кажется, не слышали в свой адрес генеральные секретари ЦК КПСС в период развитого социализма. Этот спич сконфузил меня совершенно и (не буду скрывать) порадовал меня грешного тем, что меня так могут ценить люди, не связанные узами кровного родства.
— Уважаемые охотники и охотницы. Дамы и господа, — произнёс Слава, окидывая взором присутствующих. – За этим охотничьим столом мне хочется сказать тост не об охоте, а о литературе, ибо сегодня нашу скромную базу посетил российский писатель Леонид Бабанин. На его боевом счету среди десятков рассказов имеются два романа «Плата по счетам» и «Вертолётная рапсодии». Одним из героев последнего я имею честь быть (тут Слава хитро усмехнулся и я подумал, что умение сказать нужное слово в нужной компании не могло не способствовать его карьерному росту). Будучи профессиональным авиатором, Леонид смог как никто другой достоверно и с любовью описать наш нелёгкий лётный труд. За нашего Лёню, писателя и охотника!
Загудевшие гости с явным удовольствием выпили.
Тут я совсем растерялся… Дар речи потерял от таких дифирамбов. Вспомнился мне классик Крылов, его соловей с кукушкой и демьянова уха..
Я повнимательней рассмотрел участников застолья. Их поведение мне показалось вполне искренним. Да и каким ещё оно могло быть при вине да с такой-то закуской! Картошка, зажаренная на сале в чугунной сковороде ушла на ура. Мужчины галантно подкладывали Светлане самые изысканные кусочки охотничьей трапезы. А тем временем первый зам авиакомпании занял место у плиты, на которой доходило до кондиции ведро с утиной шурпой. Непосвящённому может показаться, что это совсем простое блюдо. Оттеребил уток, опалил их, отмыл, выпотрошил, кинул в ведро с водой, добавил лук и вермишель – и дело сделано.
Ан нет! В этом блюде исключительно важно «поймать смак», то есть выждать время и положить приправу в точном, почти аптечном количестве. Чтобы не было слишком слабо, но чтоб и дыхание не перехватывало. Также необходимо соблюсти нужную пропорцию воды и уток. И, конечно же, не допускаются ни переварка содержимого, ни его недоварка. И если всё сделано правильно, то, будьте уверены, едоки не отступят от этого блюда, пока пустое ведро не будет повешено на таловый куст.
Слава колдовал над варевом, а я смотрел на его кулинарные процедуры и думал – тысячи лётчиков в подчинении у этого кулинара, а он у плиты управляет, как заправский шеф-повар. Как будто всю жизнь у котлов священнодействовал, а не летал днём и ночью в условиях крайнего Севера, налетав более одиннадцати тысяч часов. Тут, в охотничьей избе, он чувствует себя так же уверенно, как и в кабине вертолёта, виртуозно орудуя кухонной утварью и при этом фонтанируя шутками.
Ему доверяли самые сложные полёты, такие как отстрел волков в горах в районе оленеводческих пастбищ, перевозка крупногабаритных грузов на внешней подвеске, аварийно-спасательные работы, санитарные задания… А тут – плита и ведро? Но подошёл момент, и Слава снял ведро с плиты, поставил его на стол и начал выкладывать уток на широкое блюдо. Поднялся ароматный пар. Неповторимый утиный смог заполнил помещение. Все замерли в предвкушении первой пробы. Тишина. Никто не шутит, не наливает. Все сидят, как маленькие дети, и ждут, когда перед ними появится чашка жирного утиного супа с уникальным букетом вкусовых ощущений. Да, Слава Кудрявцев не только филигранный лётчик и толковый управленец, но и кулинар-виртуоз плюс радушный хозяин.
Поймав момент, к которому он вёл своих дорогих гостей, Слава глянул на заворожённые лица и начал неспешно разливать шулюм по тарелкам, всем поровну. Затем он поставил перед гостями широкое блюдо с дичью и произнёс с шутливым укором.
— А вы почему не наливаете? Под такую вкуснотищу не налить – грех смертный.
Гости не заставили упрашивать себя дважды. Кружки снова наполнились вином. Густое красное вино, четырнадцать градусов. По телу пошла блаженная истома, по мозгу потекли волшебные флюиды. У меня слегка закружилась голова.
Подумалось – тарелочку утиного супчика – и всё пройдёт.
И вот тарелка утиного супа стоит перед каждым охотником, а в центре стола возвышается горка утиных тушек.
Но ложки никто не берет. Все ждут приказ старшего. И приказ поступил. Слава встал из-за стола и торжественно произнёс:
— Мы тут чествовали нашего земляка, члена Союза писателей России, выпили за его будущие творческие успехи. А теперь настал его черёд ответствовать. Ваше слово, товарищ, Бабанин!
Этого я никак не ожидал. Ораторским искусством не блещу. Если и скажу где-то маленькую речь, то в тесном кругу друзей после третьей стопки. Мысли свои предпочитаю выражать письменно на бумаге или отстучать на клавиатуре компьютера. А здесь нужно полноценное выступление. Народ просит. Не выступишь – и себя, и всю пишущую братию опозоришь… Н-да… Положеньице…
Я стал медленно подниматься. В процессе подъёма в голове мелькнуло – не дрейфь! Сделай как в литературном рассказе – вступление, главная часть и вывод! И я заговорил.
— Спасибо, уважаемые охотники и охотницы, за такое внимание к моей скромной персоне и моему непритязательному творчеству. Отдельное спасибо Вячеславу (я тоже не лыком не шит, нужных людей в нужной компании не забуду). Всех нас сюда привела любовь к природе, к северу, к этим полярным ночам. Я в этих местах родился, и нет для меня на свете места милей. Говорят, что Север – это холодный край. Да, он холодный. Но только к тем кто не понимает, не чувствует и не видит его особую красоту. Красоту его бескрайних снегов зимой, богатство его лесов летом. Север – это страна, где трепещется жизнь на земле, в воде и в воздухе. Нигде как на Севере человек не понимает, что он – всего лишь частица бесконечной Природы. Любите Север во всей его красе. Учитесь жажде жизни у северного зверя, его умению жить в любых условиях и обстоятельствах. И помните, что как ни долга и сурова северная зима, она никогда не обманет и всегда принесёт за собой жаркое лето с его щедрыми дарами природы. Предлагаю выпить за наш бесконечный бескрайний Север, который по какому-то недоразумению порой называют крайним.
Кажется, мой тост понравился. Народ выпил и начал сосредоточенно закусывать. Я глянул на Светлану. Она улыбалась в знак одобрения моего выступления.
Тишину прервал Кудрявцев, предложив очередному товарищу сказать новый тост. Как выражался классик Перестройки: «Процесс пошёл».
Один за другим тостующие поднимали кружки. Всё коллеги Влаада, лётчики.
— Как там на небе? – решил я пошутить с одним из них.
Но он шутку мою воспринял вполне серьёзно.
— На небе хорошо, а на земле лучше, — ответил он. – Приезжай ко мне в офис после охоты. А лучше сразу на дачу. Там увидишь и вкусишь настоящие прелести жизни.
Мы долго ещё шутили и смеялись над собственными шутками. Моё присутствие на этой посиделке могло бы затянуться до самого утра, если бы не сработал мой рыбацкий инстинкт, давший мне команду – подъём! На озёра!
— Мне пора, сказал я, выходя из-за стола и кивая Светлане. Призывы дружной компании остаться мы вежливо отклонили и вышли на реку к лодке. Было уже около десяти вечера. На небе хмурились тучи, с севера дул ветер. Очень даже северная ситуация. Хочешь – рыбачь и охоться, а не хочешь – сиди и выпивай. Будет тебе весело, но останешься ты без уток и рыбы. Мы выбрали первое, тем более, что запасной вариант на случай непогоды у нас был – это посёлок Казым-Мыс.
Сели мы со Светой в лодку и, несмотря на уговоры Славы (С тобой всё ясно, ты – отравленный охотник, но зачем женщину мучаешь?), я запустил мотор, дал газу, и мы помчались на наши угодья.
Хорошо, что ехать было недолго. Расчёт мой был прост – разведём костёр, водрузим чайник, я накачаю резинку, поставлю на озере две сетки на карася. На это уйдёт около часа. Зато явимся в Казым-Мыс с карасями. А карась в этих местах — рыба особо почитаемая.
И вот мы перевалили Обь и проскочили Лок-Панскую «заостровку», то есть полосу наносного песка. Инстинкт охотника и рыбака гнал меня всё дальше. Сердце колотилось в предвкушении добычи. А вон и тот куст на краю протоки, под которым провёл я немало ночей. Тут дорогие моему сердцу пять озёр. Мы вышли на берег…
Задымил костёр. Языки пламени взметнулись «до самого неба». Я набрал побольше толстых корней, чтобы костёр не прогорел быстро и начал накачивать резиновую лодку. Готово! Я победно похлопал лодку по тугим бокам.
— Дождик пошёл, — невесело произнесла Светлана. Я понимал её, но не мог отвести глаз от звавшего меня озера. Там плавали утиные табунки, то взмывая к небу, то камнем падая в кочки, крича при этом на своём звонком утином языке. Пара длинноносых гагар ныряла по очереди, будто соревнуясь друг с другом. Тут же сновали от протоки на озеро кулики-турухтаны. Везде и всюду бесконечная суета жизни.
— Света, — обратился я к своей подруге. — Потерпи чуток. Дров я тебе наносил. Посиди тут полчасика. Я только сети поставлю и сразу же на Казым-Мыс отправимся.
— А, ладно, — покорно ответила она. Для меня это прозвучало сигналом отправки на озёра.
— Возьми в лодке пиво. Закуску согрей на угольях. Время пролетит незаметно, — посоветовал я ей и, ощущая холодные струйки дождя, бегущие по спине, подумал: «Нет, сегодня обнималок на природе не будет…»
Я сложил в лодку-резинку всё необходимое. Метров двадцать проволок её до озера, сел, оттолкнулся и вышел на простор. А потом… потом я как будто оказался в другом мире. Мире грёз и воспоминаний. Вспомнилось детство, отец, кормивший нас охотничьим и рыбацким промыслом. Было мне тогда лет семь, мать по работе часто в командировках отсутствовала. Вот и брал меня отец с собой постоянно «на озерья». Обычно он использовал долблёную из осины лодку, называемую по-местному «облас». Её длина – метров пять-шесть. Она полностью оснащена для промысла на ондатру капканами-нулёвками или самоловами. Последние – это стяжки сантиметров по сорок. На каждой стяжке подвешено до двенадцати проволочных крючков, которые и ловили проплывавшую ондатру.
Секрет крючков заключается в том, что перед тем как их поставить жало их нужно отшлифовать на диком камне, иначе оно не вопьётся в ондатровый бок. Только царапнет и отпустит. Вот мы с братом Юрой и шлифовали их после школы на камешках, с завистью поглядывая на улицу, где пацаны гоняли со смехом мяч или лапту. Через петлю на носу обласа отец продевал весло, взваливал на плечо этот нос и волок плавсредство на озеро. Моя обязанность при этом была поддерживать переборку обласа и помогать тянуть его вперёд. Даже наш пёс Дружок подключался к операции. Отец делал хомут, одевал его псу на грудь и Дружок с серьёзным видом тащил, сколько мог, помогая хозяину в транспортировке судна.
Как только лодка оказывалась на озере, моя работа прекращалась. Сиди и смотри. Отец объезжал озеро вдоль берега, выставляя свои нехитрые снасти на ондатру, которая водилась в этих местах в великом множестве. На озёрных островках, там, где кормится ондатра, остаётся её характерный след в виде объеденных корешков травы и помёта. Туда выставлялся капкан с тросиком, конец которого крепился к «тычке», то есть колышку, воткнутому в дно озера. Когда ондатра попадала в капкан, она тут же прыгала в воду, ища там спасения. Но капкан тянул её вниз, и участь её была предрешена. А если от берега в озеро шёл мутный ондатровый ход, то туда выставлялась стяжка-самоловов. За два дня промысла отец налавливал до двухсот зверьков. На «озерьях» с тушек снимались шкурки, дома оставалось только их обезжирить и высушить на «правилках». Если не сделаешь этого на угодьях, то тушки начнут разлагаться. Шкурка ондатры в те времена была ходовым товаром. Отец распоряжался этим добром смекалисто. Шкурки помельче он сдавал в коопзверопромхоз, а крупные оставлял себе. Ондатра в те времена ценилась и стоила до десяти рублей за штуку. Отец распродавал их без проблем. Овчинка стоила выделки. Труд охотника окупался сторицей. Вот так при отце я и вырос на этих «озерьях».
Моя «надувнушка» скользила по озеру. Вот и кочка, выпирающая мыском в озеро. Я привязал к ней конец сети и не спеша выставил её на карасей. На этом озере попадается серебристый карась, а через гривку водится карась золотистый. Очень похожий, но тёмно-золотого цвета. Вообще я карася отношу скорее к пиявочным породам, чем рыбным. Как-то проверял я выставленные сети и ни одного карася не обнаружил. Отчего так? Ведь этой рыбы тут множество. Почему же ни одна рыбёшка в сеть не идёт? Возле берега, у кола бережного всмотрелся я в дно озера и увидел – что-то шевелится. Пригляделся и обомлел. Карасьи хвосты поигрывали в воде как опахала. Сами караси закопались в ил по самый хвост и что-то высасывали из ила. Пять распластанных хвостов лежали на дне как пять вымпелов. Вот почему они в сеть не шли! Некарасёвый день был для рыбалки! Надо выбирать дни, когда карась из ила выползает, ходит по озеру и чистится.
На озере всё интересно. Вот мелкая «поедь». Значит, тут утиная парочка ночевала, оставив множество измельченных корешков молодой травы и помёт. А вон кулик-турухтан на одной ноге у среза воды стоит, нахохлился, распушил свой купеческий воротник и возглашает на всю округу:
— Я! Я!! Я!!! Я – самый сильный и могучий на этом озере.
В воде, под самым берегом разноцветным бисером плавали пиявки разных форм и цветов. — Надо же, — подумал я. – Температура воды сейчас не выше трёх градусов, а они уже живут и радуются.
В лабиринтах озёрных кочек давали волю своим игрищам водяные кроты. Весна. Раздолье. Их враги – вороны и ястребы – в кочкарнике их не возьмут. Вот и рай земной наступил для кротов. Бывает, однако, что какая-то голодная ворона сядет прямо в кочки и сидит, ждёт пока подслеповатый крот сам заползёт ей в клюв. Ворона убивает грызуна ударом своего мощного клюва в глаз. При встрече с вороной шансов на выживание у зверька нет. В таловом кусту из вороньего гнезда торчит чёрный вороний хвост.
— Гадина! — ругнулся я на неё и поднял, было, ружьё, но подумал и опустил.
Не я породил эту ворону и не мне её убивать.
Вдруг со стороны проточки пара чирков на бреющем полёте пошла прямо на меня. У меня учащённо забилось сердце, а душа приказала ему:
— Бейся! Бейся! И стучи! Та парочка – твоя.
Я поднял ружьё. И вот они у меня на мушке двадцать восьмого калибра, в заряде которого пятьдесят две дробинки третьего номера. Я спустил курок, и первый самец рухнул в воду. Нажал на второй курок, и самка с подбитым крылом упала в озеро, подняв кровавые брызги. Не оставлять подранков – непременное правило настоящих охотников. Дрожащими от азарта пальцами я достал два патрона, перезарядил «вертикалку» и погрёб за чирушкой, удиравшей в траву. Кажется, успел, подумал я, увидев обессиливающую утку. Вновь ружьё наизготовку, выстрел и…. напуганный выстрелом табун гусей, шедший через озёра на меня, свечкой взмыл высоко в небо.
Эх! Меня охватила досада. Погнался я за уткой, а гуся упустил. Так мгновенно на охоте радость превращается в разочарование, а победа в проигрыш. Я забросил чирущку в лодку, подобрал самца, глянул в конец озера. Из-за куста, за которым осталась Светлана, шёл густой дым.
— Молодец, северянка! – похвалил я её в уме. Если костёр кочегарит, значит, всё у неё нормально. На Севере по-другому не бывает.
Несильный, но и не слабый, очень северный дождь шелестел по траве. Я решил поставить ещё одну сетку на втором озере. Карасиков наловлю и душа моя, Бог даст, успокоится. На карасёвую ушицу хватит. А у меня ещё и гуси. Будет супчик гусиный.
Вдруг – ондатра!! Я увидел ещё один объект охотничьего промысла. Рыжий зверёк достаточно смело плыл вдоль берега, разглядывая меня чёрными сердитыми глазами.
— А ты кто тут? – спросила меня ондатра.
— Охотник! – ответил я и, подняв ствол, как учил меня отец, выстрелил «под обрез».
Есть ещё мясо! Ханты его едят с удовольствием. А я почему-то всегда брезговал. В прошлом году взял от парочки тушек заднюю часть, замариновал в уксусе, натёр чесноком и приправами и в духовку поместил. На вид и запах блюдо получилось завлекательное, но я не смог заставить себя съесть хоть кусочек. Досталось это кулинарное изделие кошке Муське, которая и без меня спокойно добывала себе грызунов, когда те по неосторожности забегали в окрестности нашего дома. Так получилось, что Муська впервые в жизни откушала блюдо из тушёной ондатры с овощами.
Теперь через гриву и второе озеро нужно перетащиться. Это всего метров двадцать. Озеро овальной формы. Его очень любят белобокие хохлатые чернеди. Тут они устраивают свои гнездовья.
Если чернедь и гагара на водоёме бьются, значит, водоём рыбный. Я в этом ничуть не сомневался. Озеро карасёвое, тут его всегда много, даже когда другие озёра меня ничем не радовали. Особенно это озеро предпочитает карась жёлтый.
Одним рывком под всплески взлетевших чернедей я перетащил и спустил лодку на озеро. Дальний конец озера упирался в черёмуховую гриву, уходившую к Оби в районе плавного песка Ван-Пан. А за ней кормовой гусиный сор. Я глянул в сторону кострища Светланы и подумал:
— Эх, Света! Не будь тебя со мной, я бы поставил сетку да ещё порезвился, но… неприлично будет мне о тебе и комфорте твоём не подумать. Тем более, что всё для этого есть. Гуси порадуют нас сегодня очень даже душевно, — мысли мои уже витали над кастрюлей с гусем.
Дикий гусь как кулинарное блюдо разительно отличается от домашнего. Если домашний гусь состоит в основном из кожи и жира, то дикий из тёмного мяса и жира, которого намного меньше, чем у домашнего, и он имеет свой специфический лесной аромат. Само собой разумеется, что во время готовки и еды ни с чем несравнимый запах гусиного супа заполнит ваш дом и всю округу. Это запах костра, реки и неба. Такого запаха у домашней птицы нет.
Я открыл глаза и вернулся к реальности. Шапка моя намокла, дождик ручейками стекал по спине в трусы. «Скорей, скорей! Света ждёт,» — подгонял я себя. Наконец, дело сделано. Я проплыл рядом с поставленной сетью, поправил, где было спутано, вытащил пяток уже попавшихся карасей. Вспомнилась отцовская присказка «сеть в воде – рыба на сковороде». Уже представлял встречу со Светланой. Видел её грустные глаза.
Вот и озеро. А вот и тот куст. Но почему оттуда дым не идёт? Неужели костёр дождём залит? Я налёг на вёсла, поторапливая встречу со Светланой. Дождь пошёл со снегом. И тут я вдруг увидел пару лебедей. Они пролетали мимо меня величественно и в полном неведении моего присутствия. Я знал ЧТО надо делать. Меня этому обучил Наумто Выла, местный парень манси, которого мы по-свойски звали Аликом. Я поднёс руки ко рту, немного напряг горло и издал зазывной клич.
На севере никого этим не удивишь. Многие умеют издавать эти звуки, зовущие лебедей. Дело несложное, но навыка требует. Голосовым связкам в горле надо придать определённую вибрацию, чтобы звук пошёл чисто лебяжий, самими птицами неотличимый. Среди прочего я могу прокричать за лебединую самку. Научился я этому на карасёвой рыбалке, наблюдая при этом за лебедями и к ним прислушиваясь. Лебеди мне поверили, сделали разворот и приблизились к острову, куда подгребал и я, крича до срыва голоса. Вдруг из-за куста, где была Светлана, раздался подобный же отклик. Я продолжал кричать, желая ещё больше приблизить к себе лебедей. Они шли прямо на меня.
И вот они метрах в трёх от меня. Я махнул им руками. От неожиданно возникшей опасности лебеди свечкой взмыли к небу, издавая характерный хруст белыми с розовым отливом перьями. Всё. Ушли…
Тут же оказалась и Светлана Она с явным неодобрением рассмотрела мою залепленную снегом лодку. Я крикнул ей:
— Привет тебе лебяжий!
Она улыбнулась в ответ, а когда я подплыл к ней, облегчённо выдохнула:
— Ну, слава Богу! А то я уж начала думать, что с тобой что-то случилось.
Она опустила голову и сказала, теперь уже без упрёка:
— Я вся мокрая. Наверное, простыла и заболею.
— А костёр? Ты почему не грелась?
— Ты уехал, и он потух под дождём.
— Но ты хоть бы пивом погрелась.
— Я вначале попила, а потом не смогла. Сыро, холодно. Лёня, давай скорей в Казым-Мыс.
— Хорошо, Света. Неси вещи в лодку. Я только сетку проверю. Там угощение для Букариновых в деревне. Они любят карасиков. Не беспокойся. Через двадцать минут мы будем на месте.
Я вернулся к сетке. Карасей набралось много. Я выпутал с пару десятков и направился к берегу.
— Садись! Приказал я Светлане указывая на место в лодке. Для тепла я подложил Свете одеяло и её саму укрыл.
Я запустил мотор и мы двинулись вперёд в спасительный Казым-Мыс. Время к полуночи. Лодка набрала скорость, вышла на глиссер. Лобовое стекло тут же покрылось ледяной коркой.
Спугнув уснувшего на мыске лося, мы выскочили на Большую Обь и попали в невысокую, но частую волну. Одеяло на Светиной спине намокло в одну минуту. До посёлка оставалось километров десять, но каких! Похоже, что на финише нас ждут настоящие испытания. Я выдержу, мне не впервой. За выносливость и упорство друзья прозвали меня « Бультерьером», но каково Светлане?! Переохладится и получит букет болезней. А нам это надо?
Мы прошли мимо острова Обский. Показались телевышки нашего спасительного посёлка. Молча и не глядя друг на друга, мы дотерпели до самой деревни и наконец-то ткнулись лодкой в берег. Чтобы не искушать собак я спрятал съестное в лючок лодки, взял карасей и повёл спутницу в дом моих друзей Игоря и Лилии. Эти последние триста метров были особенно тяжки. Насквозь мокрые, облеплённые снегом, мы больше походили на лесовиков, чем обычных людей. Вот и дом. Я толкнул калитку, и мы прошли к крыльцу. По горевшему в доме освещению мы к своей радости поняли, что хозяева ещё не спали. На севере в деревнях нет замков и запоров. Об отсутствии хозяев в доме говорит палочка, которой подпирают наружную дверь. Мы зашли в дощатые сени и постучались.
Когда-то я считал дощатые сени недостойным реликтом. Полагал, что веранда должна быть из кирпича, а двери из стеклопластика. Теперь я так не думаю. Насквозь продрогшие, мы впервые за этот день и ночь почувствовали настоящее тепло в этих дощатых сенях. Ничего подобного в кирпичной веранде быть бы не могло. Дверь открылась. На пороге стоял Игорь. Увидев нас, он улыбнулся и спросил с наигранным удивлением:
— Вы откуда такие?
— С охоты… С рыбалки…- произнёс я задеревеневшими от холода губами и протянул пакет с карасями.
— Вот вам от лесного хозяина карасики!
— Прошу к нашему шалашу! – Игорь сделал приглашающий жест.
— Мы… Это самое…Не совсем сухие, — сказал я, кивнув на нашу одежду, с которой сбегали ручейки.
— Лиля! – позвал свою супругу из дома Игорь.
— Ой, ой! – заойкала Лилия сокрушённо оглядывая мою мокрую спутницу. Но тут же совладала с собой и скомандовала:
— Света, за мной! У нас ещё баня не остыла. Там прогреешься, и там же одежду твою посушим…
Вот и конец нашим злоключениям. Через каких-то десять минут, находясь в блаженном тепле, мы начисто забыли ещё недавнюю опасность умереть от переохлаждения. Как почётных гостей нас провели на кухню, где на столе стояли большие фарфоровые блюда, в которые Ульяна Павловна, тёща Игоря, выкладывала пельмени.
— У нас нынче праздник. День рождения внучки, — торжественно объявила Ульяна Павловна.
Я мужик крепкий, но у меня тут закружилась голова. После дождя и снега, после пронизывающего ветра и проникновенных Светиных слёз я нахожусь в тепле и уюте, в оазисе любви и пред столом, заставленным шедеврами кулинарного искусства. Штук пять салатов, морс клюквенный, рыбка по домашнему рецепту. И ещё что-то из фирменных блюд этого дома.
Игорь налил рюмки. Мы выпили за внучку. Закусили. Потом выпили за гостей. Я изловил кончиком вилки пельмень, помакал его в уксусе и, отправив в рот, понял, что жизнь – штука замечательная.
— Не ожидал я вот с такого собачьего холода на лебяжьи пельмешки попасть, — сказал я Игорю.
— Была у нас эта птичка в заначке, — ответил мне Игорь. – И вот сегодня Лиля решила нас побаловать по особому случаю. Лебедятина – блюдо для гурманов, — авторитетно заключил Игорь.
Эх, Игорь! Кому ты рассказываешь про лебяжьи пельмешки. Знаю я, что под них легко рассказывается, дружно спорится, душевно поётся и от тягостей жизни быстро отходится.
Спали мы со Светланой на белых простынях…
Утром нас разбудили и снова за стол усадили. За те же лебяжьи пельмешки, только на сковороде подогретые и хрустящие. И снова хоровод разговоров и споров. Только под вечер мы от них уехали…
На обратном пути я снял богатый улов карасей. Есть с чем домой возвращаться. Да, помокли немножко, и ветерок нас немножко повентилировал, так ведь ничто не даётся даром!
Утром мне позвонил Кудрявцев.
— Как доехали? – с тревогой спросил Слава.
— Доехали нормально. Карасей наловили. Приезжай, угощу!
— Молодцы! Сейчас приеду, — сказал Слава. – А у тебя лебяжьи пельмени готовы?
— Всегда готовы! – ответил я и направился к холодильнику.
