Николай Коняев
1961-й — это, в первую очередь, 12 апреля…
В тот памятный день вся наша семья, за исключением первоклассницы Люды, находившейся в школе, оказалась в сборе. Отец пришёл на обед. Только расселись за столом, как радио передало позывные. Наш старенький радиоприёмник «Рекорд» с трещинкой на стекле шкалы настройки стоял на тумбочке в горнице. Отец предупредительно поднёс палец к губам. Раздался взволнованно-торжественный голос Левитана:
— Передаём сообщение ТАСС о первом в мире полёте человека в космическое пространство… Двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту…
В первое мгновение все будто оцепенели. Мама в недоумении уставилась на отца. Тот медленно вышел из-за стола и почему-то на цыпочках прошёл в горницу к приёмнику.
Мы с братишками переглянулись. Никто из нас ещё не понял, что произошло, но все интуитивно догадались: случилось нечто невероятное…
— Ура! — крикнул я на всякий случай.
— Ура-а! — неуверенно, с оглядкой на отца, подхватили братишки. — Человек на борту!
— Тиха-а!! — Отец прибавил звуку, напряжённо вслушался сквозь шум и треск эфира в голос Левитана…
— Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик лётчик майор Гагарин Юрий Алексеевич…
— Надо же, — всего и смог произнести отец, тряхнув головой и поочерёдно оглядев всех нас, притихших за столом. — Утёрли нос! Ничего не скажешь. Молодцы!
Кто и кому утёр нос, мы догадались: это мы — советские граждане утёрли нос враждебным нам американцам! Мы первыми в мире полетели в космос!
— Ура-а-а! — в один голос закричали мы все трое, побросав на стол ложки. Какой уж тут обед!
Отец, взволнованный, сиял:
— Кто бы мог подумать!
…Четверть часа спустя вся сеульская детвора собралась на пригорке возле клуба.
— Ты слышал?
— Слышал!
— А ты?
— И я!
— С самого начала?
— С самого, а ты?
— Я с самого-самого!
— А я, дак, раньше всех услышал, вот!
— С чего ты взял, что раньше всех?
— Я первым к клубу прибежал!
В бурной перепалке кто-то вдруг раздумчиво спросил:
— А над Сеулем Гагарин будет пролетать?
Этого не знал никто.
— Если будет, мы его увидим! Давайте, ребя, Гагарина встречать!
Мы, как весенние грачи, расселись на столбах ограды кашпуровского дома. Всюду лежал снег, но день выдался на удивление тёплым. Солнце сияло на голубом небосводе и слепило глаза…
— А где он будет пролетать? Над Лысой горой или над Хомъягой?
— Смотрим в разные стороны! Кто увидит, тот кричит!
Долго сидели мы на столбах, перекликаясь друг с другом. Из-под приставленных к глазам ладоней вглядывались в голубое апрельское небо, откуда, казалось, лучами нисходила сияющая улыбка первого космонавта планеты Юрия Алексеевича Гагарина…
— Вы чё это в небо уставились? Чё вы там видите, роньжа? — Один из прохожих приостановился и из любопытства тоже посмотрел из-под руки на солнце.
— А мы Гагарина встречаем! Он сейчас из космоса будет возвращаться!
Прохожий рассмеялся.
— Поздно спохватились! Гагарина без вас уже встречают. Хлебом-солью!
— Как, встречают? Ещё рано!
— Гагарин уже землю облетел и приземлился в заданном районе! Так-то вот, встречальщики!
В те незабываемые дни мы много раз ещё услышим голос Левитана, сообщавшего об успешном возвращении человека из первого космического полёта. Каждый из нас к месту и не к месту, ко времени и не ко времени будет подражать голосу знаменитого диктора: «После успешного проведения намеченных исследований и выполнения программы полёта 12 апреля 1961 года в 10 часов 55 минут московского времени советский корабль “Восток” совершил благополучную посадку в заданном районе Советского Союза…»
И каждый раз чувство небывалой радости, гордости и подъёма будет переполнять наши детские сердца…
1961-й — это и 6 августа… В Советском Союзе был совершён второй в истории человечества полёт на космическом корабле «Восток-2» с космонавтом Германом Степановичем Титовым на борту. За 25 часов 11 минут корабль сделал 17 оборотов вокруг Земли. И опять мы кричали ура и прыгали от счастья. С тех пор при делении на команды перед началом игры в казаков-разбойников или лапту каждая пара игроков подходила к «матке» (двум условным капитанам каждой из команд, которым предоставлялось право набора игроков по загаданному ими паролю) не с традиционным пустым: «Матка, матка, вот вопрос: кому в рыло, кому в нос?», а с наполненным гордостью содержанием: «Юрий Алексеевич Гагарин или Герман Степанович Титов?» Естественно, каждой из двух «маток» предпочтение отдавалось первому космонавту Земли. А уж после того, как советский штангист тяжёлого веса Юрий Власов установил несколько громких рекордов, посрамив в наших глазах американцев, пароль видоизменился: «Гагарин или Юрий Власов?»…
1961-й — это и денежная реформа: изменение масштаба цен в десять раз и замена старых денег новыми. Странно было держать в руках малюсенькую по сравнению со старой новенькую рублёвку и радоваться тому, что билет на детский киносеанс отныне будет стоить пять копеек!
В феврале 1961-го мы наблюдали солнечное затмение. Взрослые подсказали, что на солнце нужно смотреть сквозь синее бутылочное стекло. Когда на несколько минут стало совсем темно, кто-то из малышей заплакал: а вдруг солнышко больше не покажется? В связи с этим затмением мне всегда вспоминается сказка Корнея Чуковского «Краденое солнце»…
И уж, конечно, на всю жизнь запомнился поход в школу. «В новом учебном году школы округа гостеприимно распахнули двери для 24 тысяч школьников — это на две тысячи больше, чем в прошлом году,—сообщала окружная газета. —Более 4,5 тысяч ребят придут в классы впервые».
Я, Костя Картузов, Саша Кашпур, Коля Ратушин, Нина Захарова, Саня Шевелёв, Люда Сысоева были в числе тех четырёх с половиной тысяч счастливчиков, впервые пришедших «в классы» с широко раскрытыми глазами…
Это про нас были первые выученные стихи:
…Ребята семилетки
Сегодня первый раз
По всей стране советской
Шагают в первый класс!
Денёк выдался солнечным, под стать настроению. Я топал по сухой гати (к осени вода из болота ушла), и стук каблуков моих новеньких ботинок сообщал радостную весть всему лесоучастку: «Я иду в школу! В первый класс! Смотрите, я уже большой, я — школьник! На мне новенький костюм, у меня скрипучий, с железными застёжками, портфель, в котором есть пенал, карандаши и ручка, ластик и тетрадки — всё, что полагается иметь ученику!»
Я знал почти все буквы, счёт до десяти и мог прочитать несложные слова. Как я завидовал сестре год тому назад! Когда она садилась за уроки, я подсаживался к ней и наблюдал, как в синей ученической тетрадке в косую линейку она старательно выводила ручкой буквы. Каждая строка заполнялась одинаковыми буквами, следующими от заглавной, написанной учительницей красными чернилами. Мне казалось, что и я смогу заполнить всю строку. Я просил у сестры чистый лист бумаги, карандаш и срисовывал из её тетради косые палочки с выступавшими вправо или влево «ножками», а затем просил прочесть, что я написал. Сестра жаловалась маме, что я отвлекаю, «громко дышу», но я просил так хорошо, что невозможно было отказать.
Сестра брала листок с моими строчками и приступала к расшифровке.
— Ши-ши-ши… — (в данном случае все ножки косых палочек в строке были «выброшены» вправо). — Ши-ши-ши… — добросовестно шипела по слогам моя сестра… И её, случалось, посещало озарение, приводившее меня в неописуемый восторг: — Ши-ши-ши да ши-ши-ши — получилось: «шишки»!
Я хватал листок со своими «шишками» и бежал к родителям.
— Мама, папа, посмотрите, я слово «шишки» написал!
Но не всегда я ей завидовал, случалось, и сопереживал.
Сестре с трудом давалась азбука. Помню, сидит с нею отец.
— Какая буква? — спрашивает он.
— Буква «р-р-ры»!
— Правильно. Только не «р-р-ры», а «эр-р». Повтори.
— Эр-р-р!
— Так. А эта?
— А-а-а! — тянет Люда.
— Так. Хорошо. Что у нас получилось?
Сестра в раздумье морщит лоб, беззвучно шевелит губами.
— Р-р-ры!
— Да почему же «р-р-ры», когда было «эр» да «а»? Сложи-ка вместе. «Эр» да «а» дадут нам — «Ра». Так или не так?
— Та-а-ак!
— Молодец. Пойдём дальше. Это что у нас за буква?
— М-ы-ы…
— Не «мы-ы», а «эм». Правильно скажи!
— Эм!
— Так. А это что?
— А-а-а!
— Молодец. Что получилось?
Сестра в раздумье грызёт ноготь…
— Мы-ы…
Отца её ответы начинают раздражать.
— Да отчего же «мы», когда «эм» да «а» дадут нам… Что они дадут?
— Мы-ы … А-а-а… «Ма» они дадут! — догадывается Люда.
— Ну, слава тебе, Господи, осилили! А теперь всё вместе. Что у нас там есть?.. «Эр»» да «а» плюс «эм» да «а»? Ну, давай сначала…
— Р-р-ры… А-а-а… Мы-ы… А-а-а… — Сестра надолго задумывается.
— Ну же? — поторапливает отец.
— Р-р-рыба! — всхлипывает Люда.
— Какая тебе рыба, когда «рама»?! — выходит из терпения отец. — В кого такая бестолковая? Пудик уже понял, да сказать не может!
Наш желтогрудый кобель Пудик у порога прядает ушами…
— Да вся в тебя! — подсказывает мама.
«Маму» и «раму» я уже прошёл…
После торжественной линейки первая учительница Зинаида Григорьевна Терентьева завела нас в классную комнату. В ней — два ряда парт. Первый — для нас, первоклашек, а во втором расселись третьеклассники. Мы немножко стеснялись «больших» — они посматривали с лёгким высокомерием, но, в общем, дружелюбно. Зинаида Григорьевна ещё раз поздравила всех с началом учебного года, объявила, что мы пришли сюда учиться («за знаниями мы сюда пришли!»), показала, как правильно сидеть за партой, как поднять руку и, откинув крышку парты, встать, прежде чем ответить на заданный вопрос… Как нужно вести себя в классе, на школьном дворе, на уроке и на переменах. Сколько всего нового и важного узнали в самый первый день!
От деревянных парт с наклонными крышками с круглыми отверстиями для чернильниц-непроливашек и щелястого пола пахло свежей краской; пахло сосновой смолой от горки дров в углу и горчащим дымком от протопленной с утра школьной техничкой печи…
Помню первые уроки, первые рассказы о великой стране Советов под названием Союз Советских Социалистических Республик, в котором все мы, «дети разных народов», оказывается, живём — даже те из нас, кто думал, что живёт в лесоучастке Сеуле… О великих стройках семилетки. Из уст первой учительницы я впервые услышал о строительстве на реках гидроэлектростанций, о шахтёрах-стахановцах и первых нефтеразведчиках Западной Сибири…
Помню первое огорчение.
Как-то в субботу было дано задание изготовить дома счётные палочки. Но воскресенье для того и существует, чтобы на денёк забыть об уроках. И всё же к вечеру спохватился. Хочешь, не хочешь, а придётся делать. С гвоздя в дощатой перегородке снял связку сухой лучины, заготовленной для растопки печи, взял кухонный нож, сел на порог. Но через час убедился: сидеть и выстругивать каждую палочку долго и нудно. Так и до утра провозишься!
Мой унылый взгляд упёрся в веник…
Недолго думая, вышел во двор, снял со стены дома связку заготовленных отцом впрок берёзовых веников, уложил пару на свилеватый чурбак, на котором отец рубил мясо, и с прицелом, расчётливо, двумя махами топора укоротил ручки на десять сантиметров. Собрал заготовки и — домой.
Дальше — дело техники. Острым ножиком соскоблил с палочек подсохшую берёзовую шкурку, выровнял следы разруба, зачистил «бородавки». Вот и палочки готовы! Круглые, ровные, с разными оттенками цветов — от зелёного до молочно-белого, запашистые и сочные, будто леденцы! Завтра покажу учительнице. Вот она похвалит! «Самые красивые палочки, — скажет Зинаида Григорьевна, — изготовил Коля!»
В понедельник на крыльях надежды летел в школу. Перед первым звонком и на переменах показывал палочки ребятам. Одни сдержанно хвалили, другие озадаченно скребли затылки — как же это я не догадался? А третьи возмущались:
— Хитрый-митрий, так не честно! Что нам Зинаида Григорьевна велела? А Зинаида Григорьевна велела сделать из лучины!
И вот подошла моя очередь показывать домашнее задание. Высыпал палочки на парту. Увы, с наклонной поверхности мои красивые палочки скатились на пол!
Зинаида Григорьевна в удивлении выгнула брови.
— Коля, что там у тебя?
— Палочки рассыпались!
— Положи их на парту.
И вновь мои палочки, как лес с эстакады, скатились на пол!
— Теперь ты понимаешь, что такие не годятся? Ты не сможешь ими пользоваться. Завтра принесёшь другие. Плоские…
— Ну что ж теперь, — утешил, выслушав, отец. — Плоские, так плоские. Не всё, что сделано красиво, находит в жизни применение…
Плоские для счёта были, разумеется, удобней. Но радости они не принесли. В школе на уроках арифметики я пользовался плоскими, а дома, для души, — берёзовыми. Круглыми…
Помню первое сомнение.
В Кам-Курске баба Лена (прабабушка Елена Федосеевна) хранила на полатях толстую книгу с пожелтевшими страницами в тёмном от ветхости переплёте с изображением креста. Брать в руки книгу нам не позволялось. Это была семейная реликвия, перешедшая по наследству ещё от прабабушкиного «тяти». Елена Федосеевна свято веровала в Бога… Мама тоже верила, только — «про себя». И вдруг в школе нам сказали: «Бога нет, его придумали попы, чтобы одурачивать рабочих и крестьян, а религия — обман, опиум для народа»…
Но я-то видел Бога! Сам!
На пустыре мы обычно играли в «войну» — место было очень подходящее: высокие сугробы с прорытыми понизу ходами-переходами, «землянками», «подбитые немецкие танки» в виде заржавелых частей старой леспромхозовской техники…
С утра было морозно, днём резко потеплело, пошёл мокрый снег, а к вечеру над сосняком повисла пелена тумана…
Из затянувшейся «войны» нас вывел чей-то сдавленный от испуга возглас:
— Что это?
— Где?
— Вон там, за сосёнками!..
— А что там?
— Погляди!
На той стороне узкой гряды по-над частоколом сосняка в сотне метрах от наших «позиций», почти невидимый в тумане, плыл силуэт человека в белом. Казалось, он планировал почти горизонтально, не очень быстро, низко над землёй, бесшумно удаляясь по направлению к участку. Никто из нас, «бойцов», не произнёс ни слова до тех пор, пока «видение» не растворилось в тумане…
И лишь тогда мы обрели дар речи:
— Что это было?
— Кто это?
— Как будто облако…
— А, может, привидение?
В глазах и страх, и любопытство.
— Я знаю, кто! — придушённым от волнения шёпотом объявил мой дружок Санька Шевелёв, сын главного бухгалтера. — Это, ребя, Бог!
— Ты чё, Сань? Какой Бог? Бог живёт на небе!
— Бог! Честно октябрятское! Я такого видел на картинке. В книжке он в белой одежде ходит по морским волнам и не утопает! Босиком по облакам — и не проваливается, вот! Он и летать умеет! Потому что Бог!
— В книжках ангелы летают, а не Бог, — возразил кто-то со знанием дела, но слабым и дрожащим от волнения шёпотом, а потому — неубедительно.
Догадка Саньки Шевелёва больше ни у кого не вызвала сомнений. У его отца, дяди Толи, много толстых книг на этажерке. Старший Санькин брат Володя учился в Тюмени и оттуда привозил тоже много книг.
Бог! Конечно, Бог! Кто ж ещё, если не Бог, может так легко летать над самыми сугробами. Спустился с небес взглянуть на наш Сеуль…
Мы со всех ног — врассыпную по дворам, известить родителей о визите Бога.
Вбежал, запалённый, домой.
— Мама, мама, я видел Бога!
— Кого-кого?!
— Бога, мама!
— Больше ты сегодня никого не видел?
— Ты не веришь, да? Спроси у Саньки Шевелёва!
— Да как не верить — верю. — Мама прискорбно вздохнула и отдала команду. — Обметись-ка в сенцах. Сугроб снега на себе занёс!
За ужином поделился сногсшибательной новостью с сестрой и братишками.
— Врун! — не поверила Люда. — Бога не видел никто, даже Юрий Алексеевич Гагарин. Потому что Бога нет. Его придумали попы. Мы это в школе проходили!
Витя с Шурой ещё не проходили:
— Бог живёт высоко-высоко, аж за облаками. Его с земли не видно!
— А он иногда по облакам гуляет, — возразил я со слов друга. — В облаках-то из бинокля можно рассмотреть?
Все посмотрели на отца. У него — бинокль. Может, видел он?
— Нет, ребятишки, не видел! — всерьёз ответил отец. — Не довелось!
Но мне-то довелось! Я-то точно видел! И не я один… И не в облаках, а над землёй. И не из бинокля, а глазами!
Наутро весь наш класс наперебой рассказывал о Боге…
На уроке Зинаида Григорьевна объяснила, что за Бога мы приняли охотника в белом маскировочном халате, а плавное его скольжение по насту на широких лыжах за грядою сосняка в пелене морозного тумана в предвечерних сумерках было принято за полёт…
Но окончательно сомнений учительница так и не развеяла.
Помню что-то странное, произносимое взрослыми шёпотом: тело Сталина вынесено из Мавзолея. По этому поводу в клубе прошло собрание.
Отец на собрание не пошёл…
О его отношении к личности вождя мною сказано в первой части романа «Жажду света»: «…в нашем доме, над этажеркой с книгами, всегда висел портрет в деревянной рамке. На портрете — в полный рост — товарищ Сталин. В гимнастёрке, под ремнём и в сапогах, а в ладони — трубка. Он был красивый, этот Сталин. Красивее Ленина. Я сравнивал его портрет с портретом Ильича в учебнике истории. Сталин был красивей даже молодого бровастого красавца, сменившего белёсого и лысого Хрущёва…
И я не мог понять, за что ругают Сталина. В школе говорили, что он допустил много «перегибов». Я не понимал, что значит «перегибы». Но если и перегибал, рассуждал по-детски, представляя, как гнут дуги и санные полозья, значит, умозаключал, он был не слабак, и это мне внушало к Сталину почтение.
Когда к нам приходили папины друзья и видели портрет над этажеркой, они с каким-то детским затаённым восхищением и почему-то шёпотом интересовались:
«Лезар, ты не боишься? После двадцатого-то съезда?»
«Нет, не боюсь, — отвечал отец. — Я с его именем хаживал в атаки».
И я опять не понимал, кого и почему отец должен был бояться.
«Так-то оно так, — вздыхали папины друзья, — но ты и сам ведь пострадал?»
«Меня сажал не Сталин — сталинята».
Теперь я понимаю, чего они боялись. Боялись гнева нового Вождя за память и почтение усопшего. И при всём боготворении Сталина как личности, как символа Победы, мой фронтовик-отец, прошедший лагеря (кто знает, что такое сталинская «мёртвая дорога»?), сам жил в подсознательном постоянном страхе, посеянном Вождём…
И всё же я сегодня успокоен тем, что он не дожил до крушения иллюзий своего обманувшегося поколения…»
Дела на Рейде шли своим чередом.
В 1961-м в Сеуль продолжали прибывать рабочие из ликвидированных лесопунктов. Но местное пополнение уже не могло удовлетворить всё возраставшую потребность в рабочей силе. Руководство прибегало к оргнаборам. В марте прибыла большая группа «вербованных» (так называли прибывших по набору) из Удмуртии, в октябре — 16 человек из Ивановской, в сентябре и ноябре следующего года — 18 человек из Курской области. Состав бригад постоянно «перетасовывался». Новичкам требовалось время для освоения азов, вхождения в ритм работы, нужно было акклиматизироваться, привыкнуть к морозам и летнему гнусу…
Текучка кадров и связанная с нею раздёрганность бригад сказывалась на производительности труда. К тому же, осень 1961-го выдалась необычно тёплой. До ноября тяжёлые трактора С-80 и С-100 пускать в лес было рискованно — они проваливались в заснеженных речках и протоках. В то время, когда руководители других лесопунктов теряли драгоценные дни и недели в ожидании заморозков едва ли не до второй декады декабря, Дубровин распорядился отремонтировать стоявшие «на приколе» лёгкие ТДТ-40, которые смогли «проскочить» в деляны. Угроза срыва годового плана по вывозке древесины была предотвращена. Не сбавляли темпов бригады Коммунистического труда Игоря Ивановича Еремеевских, Петра Сергеевича Евдокимова, Василия Ивановича Зорина…
Особенность 1961-го ощущалась по глазам, по настроению рабочих. Люди работали с необыкновенным подъёмом духа. И раскрывались порою с неожиданной стороны. Рабочий мастерского участка Тавотьях Юрий Сергеевич Селиенков вдруг «заговорил стихами», да так, что послал несколько стихотворений, посвящённых друзьям-лесозаготовителям, в окружную газету. Хороши или плохи были стихи — не суть важно. Важно, что душа рабочего человека не заскорузла в таёжной глухомани, не скукожилась до положения куколки, а воспарила…
Уверен, совсем не случайно лесосечная бригада будущего Героя Социалистического Труда Николая Александровича Каурова из Кондинского леспромхоза вышла на небывалую по тем временам выработку именно в 1961-м…
Даже прогулов заметно убавилось, а появление на работе в нетрезвом состоянии Дубровиным жёстко пресекалось без предварительных «строгачей». Так, в июне пятеро не последних в лесопункте рабочих пропьянствовали несколько дней. На всех были оформлены дела в товарищеский суд… Стоило опытному трактористу в декабре запить и сорвать работу бригады на день, как тут же он был снят с трактора и, несмотря на прошлые заслуги, переведён на вспомогательные и подготовительные работы.
Особенность 1961-го отразилась и в производственных приказах Дубровина:
«Трудящиеся Советского Союза отмечают 44-ю годовщину Великой Социалистической Революции новыми трудовыми успехами в отрасли науки и техники, культуры и искусства, освоении космоса — запуск двух спутников земли с человеком. Состоялся XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза, который утвердил новый устав партии, наметил конкретные меры перехода к построению коммунизма в нашей стране. Идя навстречу XXII-му съезду КПСС коллектив Сеульского ЛЗП добился неплохих результатов. За 10 месяцев выполнил план по деловой древесине на 101,4%, план октября — на 123,1%, в том числе, по деловой древесине — на 147%. Наряду с этим проведены подготовительные работы и строительство. Многие передовики производства приложили большие усилия для выполнения плана заготовки и вывозки древесины и подготовительных работ.
На основании вышеизложенного приказываю:
Объявить благодарность с занесением в личное дело трактористу Самоловову Виталию, чекеровщику Баркову Анатолию, раскряжёвщику Зорину Василию;
Объявить благодарность бригадирам комплексных бригад Домнину Владимиру, Евдокимову Петру, Сиюткину Анатолию, трактористам Шабанову Василию, Чечкову Владимиру, Горобец Алексею, Нешатаеву Павлу, рабочим эстакад Нану Григорию, Чемдэ Данилу, Кривобокову Ивану, Коваленко Ивану, Фазлыеву Ринату, Пислегину Дмитрию, электромеханику Еремеевских Игорю, рабочим по очистке лесосек Будько Елене, Рудзевич Людмиле, радисту Шевелёвой Виталине, рабочим по строительству Репину Алексею, Катышеву Василию, Чекмарёву Василию, Рыбакову Ивану, техничке общежития Пислегиной Наталье, техничке конторы Лобода Вере…
Выражаю уверенность, что коллектив ЛЗП успешно справится с выполнением Государственного плана 1961 года и выйдет с положительными результатами технико-экономических показателей» (Приказ № 346 от 4 ноября 1961-го).
2 декабря Дубровин выехал в Ханты-Мансийск на профсоюзную конференцию. За начальника оставил прибывшего из Майки ещё в декабре 1959-го мастера Григория Павловича Комарова. Но вопрос о дальнейшей работе Дубровина был уже предрешён. Последний его приказ на выдачу спецодежды одной из работниц (успел сдержать обещание о замене старой спецовки на новую) был подписан 18 декабря 1961-го. 25 декабря он ушёл в льготный отпуск, после чего в Сеуль уже не вернулся.
Продолжение следует
