В.В. Бартенев
У остяков мы встречаем некоторые явления, которые можно объяснить остатками первобытного коммунизма. Раз в год, осенью, несколько остяцких родов (ватага — по местному русскому наименованию, абразь — по-остяцки) собираются к священному месту для общего празднества. Недалеко от Обдорска есть такое священное место. Туда собирается 7 родов, и празднество продолжается 7 дней.
Каждый день один род по очереди угощает всех остальных. Остяки едят, пьют, пляшут. У них для этого построена особая юрта. На этих празднествах остяки маскируются. Маски делаются из бересты. Мне передавали, что под конец попойки все участвующие предаются «свальному греху». Не знаю, насколько это верно. На эти празднества очень трудно попасть, они, несомненно, имеют религиозный характер.
В своих брачных и наследственных обычаях остяки строго придерживаются гентильного родства. Родство определяется принадлежностью к роду. Родственниками считаются члены рода — абрась. Из названий нельзя вывести родового характера того союза, который остяки называют абрась. Большинство из этих названий представляют слова, ничего не означающие в остяцком языке, напр.: Яги, Пандо, Тальчоп. Хотя есть и такие родовые прозвания, как Серас-хой (богатый человек). Личные имена, наоборот, большею частью производны: Вуул-хой (большой человек), Ай-пеньзяр (маленький барабан), Хуу-ленг (запачканный), Лась-нинг (снежная женщица), Ерт-иги (дождевой старик), Пилянг (парный, близнец), Нем-ли (безымянный), Навы (белый), Иири (дедушка) и т. п.
Часто крещеные остяки сохраняют свои языческие имена, даваемые обыкновенно по случаю какого-нибудь обстоятельства при рождении ребенка (напр., снег шел, дождь).
Браки возможны только между членами различных родов. Эндогамические браки не допускаются.
Степени нашего кровного родства, а также свойства у остяков почти не имеют значения, раз только они не переходят границы данного рода. Таким образом, единоутробные брат и сестра, хотя бы и происходящие от отцов, принадлежащих к двум разным родам, жениться не могут: здесь, стало быть, имеет еще значение кровное родство. Во всех остальных случаях строго приводится агаотическое родство, а именно: отец с сыном могут жениться на родных сестрах. Посынок может жениться на мачехе. Отец может передать сыну свою молодую жену. Два брата могут жениться на родных сестрах. Если один брат женится на хорошей, здоровой женщине, то стараются и для другого брата взять ее сестру в надежде, что и та будет хорошая (порода, значит, такая). Младший брат может взять жену старшего брата, но обратно — нельзя. Дядя может жениться на племяннице. Вдова может выйти в род своего мужа, но в свой-прежний воротиться не может. Один и тот же мужчина может жениться на двух родных сестрах и т.д. Одним словом, обычай не признает только тех браков, которые совершались бы между членами одного и того же рода, хотя за давностью лет родственные отношения членов рода уже определены быть не могут.
По маловажным преступлениям, где обе стороны — инородцы, остяки и самоеды судятся по своим обычаям у своих старшин, которые часто бывают пристрастны и иногда берут взятки. Наказание обыкновенно заменяется платой в пользу обиженного.
За кражу взыскивается с вора двойная или тройная стоимость похищенного. В прежнее время пеня была четверная. Сокращение пени, вероятно, объясняется или обеднением инородцев, или учащением краж. Бедного вора, с которого взять нечего, — секут. Большое значение имеет очистительная присяга: она часто освобождает обвиняемого даже при наличности прямых улик. Присяга состоит в том, что обвиняемый кусает медвежью лапу, причем говорит: «Если я виноват, то пусть меня съест зверь».
Остяки, при личных сношениях с ними, производят очень хорошее впечатление кроткого, доброго и честного народа. Остяки довольно редко воруют: остановившись в остяцкой юрте, вы можете не опасаться за целость вашего багажа. Остяки очень любят детей: я лично никогда не видел, чтобы родители били своих ребятишек. Остяцкие дети никогда не бьют и не мучают животных, игры их не имеют в себе ничего зверского и жестокого. Иногда говорят о некоторой половой распущенности остяков; но распущенность эта не особенно велика и не представляет ничего особенного сравнительно с уровнем общечеловеческой нравственности, да и объясняется она скорее чисто физиологическими причинами: остятки отличаются довольно страстным темпераментом, чем отличаются, кажется, от самоедок.
В остяцкой юрте всегда чувствуешь себя как-то хорошо: гостеприимные хозяева рады угостить чем могут и поговорить о своих делах. Сколько восторга возбуждает в детях какой-нибудь кусок сахару или булки, который дашь этим замазанным, растрепанным, но милым и доверчивым малышам.
За последнее время газеты часто сообщали известия о поездке заслуженного профессора Казанского университета А.И. Якобия в северные области Тобольской губернии. Я имел удовольствие познакомиться с ним в прошлом году в Обдорске и не могу удержаться, чтоб не сказать несколько слов об этом замечательном человеке.
С целью исследовать на месте причины вымирания инородцев, выяснить меры к облегчению их участи, а также и самому непосредственно участвовать в организации помощи инородцам, проф. Якобий предпринял ряд поездок в Березов, Сургут, в Обдорск и оттуда дальше к Обской губе, в отдаленный Надымский край. Преклонный возраст и слабое здоровье не помешали ему взяться за дело с замечательной энергией. Во всех его словах и действиях сквозит горячая любовь к дикарям, желание поднять их и защитить.
Отношение старого профессора к остякам производит трогательное впечатление: бывало, он заходил в их бедные юрты, носил детям игрушки, все осматривал, обо всем расспрашивал, и остяки очень полюбили этого добродушного, словоохотливого, симпатичного старика. В остяцкой юрте профессор как бы олицетворял собою первый луч света той могучей и далекой цивилизации, которая до сих пор так мало доброго принесла дикарям.
Подобно всем дикарям, обдорские инородцы сталкивались преимущественно с хищническими элементами — вообще, с оборотной стороной русской цивилизации. В лице же проф. Якобия они встретили одного из представителей той идейной, гуманной и самоотверженной части русского общества, которая живет любовью к Родине на основе общечеловеческих идеалов. И остяки по-своему оценили этого представителя русской интеллигенции: они относились к нему с доверчивою любовью и уважением и прозвали его Вуул-хой (большой человек).
Пламенный, чисто юношеский энтузиазм и горячий идеализм этого человека минувшего поколения идет рука об руку с трезвенным отношением к делу и умением верно оценивать людей. Расспрашивая остяков, он вникал в мельчайшие подробности, строя свои планы, он все взвешивал и рассчитывал.
Только уж слишком много надежд возлагал старик на помощь нашего общества; да еще замечался один недостаток: горячо преданный остякам, он слишком скептически и худо относился к местному русскому и зырянскому населению и пренебрегал его интересами.
А между тем именно это русско-зырянское население дало профессору тех даровитых и преданных помощников без которых ему бы не собрать никогда точных сведений о крае, которые сопровождали его в путешествии и которые, в сущности, только и могут быть хорошими исполнителями задуманных планов.
Одна из главных мер, которую задумал А.И. Якобий, — это учреждение миссионерского пункта с культурными и образовательными задачами в местности, удаленной от влияния русских купцов и промышленников. Влияние это сказывается не только на остяках, но и на самих миссионерах. Затем он мечтает о том, чтобы правительство, насколько возможно, взяло бы в руки снабжение инородцев необходимыми для них товарами.
В № 208 «Русских Ведомостей» за 1895 г. я с удовольствием прочитал корреспонденцию из Тобольска, где сообщается о том, что проф. Якобий прочитал еще в марте две публичные лекции об остяках.
«По окончании доклада проф. Якобия, — говорится в корреспонденции, — начальник Тобольский губернии Н.М. Богданович, председательствовавший в собрании, где происходило чтение, сказал краткую речь на ту тему, что благодаря энергии профессора освещены темные стороны жизни Севера, и для того, чтобы профессор был уверен, что его труды не пропали даром, что хоть часть из тех мер, которые предлагал профессор для улучшения положения инородцев, будет исполнена, он лично дает обещание профессору, что те меры, которые в его власти, будут проведены в жизнь без канцелярских проволочек с 1 января 1896 года, именно: запрещение ввоза спиртных напитков, ограничение въезда зырян, насколько это дозволяет закон, и расширение деятельности казенных магазинов, снабжение их не только мукой, но и другими предметами, необходимыми для инородцев».
XI
Жизнь в Обдорске идет правильным годовым кругооборотом, определяясь сменой времен года. Обозрение этого кругооборота общественной и торгово-промышленной жизни Обдорска всего удобнее начать с февраля. Кстати, будем говорить и о климате Обдорска; может быть, это и пригодится кому-нибудь из читателей, которому почему-нибудь придется прогуляться в «тундры Севера». Пока скажем о климате вообще, что в Обдорске он хотя суров, но довольно здоров. В Обдорске нет никаких лихорадок и т.п. местных болезней, которые так отравляют жизнь на других, южных наших окраинах.
Читатель, пожалуй, улыбнется, когда я ему скажу, что из разговоров с лицами, бывавшими в Туркестане и на Кавказе, я пришел к убеждению, что в Обдорске можно прожить с гораздо меньшим ущербом для здоровья, чем в упомянутых «благословенных краях». За четыре года своего пребывания на Севере я не заметил никаких ухудшений в своем здоровье, то же скажут и все долго бывшие в Обдорске, если только жизнь их была обставлена, сколько-нибудь сносно в материальном отношении.
Если что вредно отзывалось на многих приезжих, так это тоска, являвшаяся следствием отсутствия общества и развлечений, хотя и в этом отношении Обдорск, как увидим дальше, нисколько не хуже многих уездных городов.
Итак, начнем с февраля.
Зима еще в полной силе. Зима продолжается в Обдорске около 8 месяцев, считая с половины сентября до половины мая; морозы доходили при мне до —45 по R. Средняя температура зимы около —15 R. Вообще в Западной Сибири зимой не так холодно, как в Восточной под теми же северными широтами, зато и летом не так жарко. Обдорская зима не столько страшит своими морозами, сколько надоедает своей продолжительностью. В начале февраля утихает сумятица ярмарки, купцы уезжают с пушным товаром в Ирбит. Начинается самый глухой сезон обдорской жизни. До самого вскрытия рек замирает торгово-промышленная жизнь Обдорска. Самоеды со своими стадами уходят по направлению на север, запасаясь у обдорян необходимыми для них предметами: печеным хлебом, сукном, разного рода утварью (котлы, чайники, чашки), оружием и инструментами (ножи, топоры, напильники, ружья, арканы, капканы, пешни) и украшениями (разного рода погремушки и колокольчики, которыми обвешивают свои капоры самоедки).
Все это забирается преимущественно в кредит, с обязательством отдать долг пушным товаром к следующей ярмарке. Напр.: дает обдорянин самоеду 1 пуд хлеба, который ему стоит, положим, 1 руб., а самоед ему должен возвратить песца, ценою около 2 руб. 50 коп.
Несколько оживляются обдоряне на масленице. Еще за неделю начинают устраивать катушки (ледяные горы), чтобы кататься с них на «кованках», «санках», а то так просто на железных листах или на коже. Катушки освещаются цветными фонарями, которые клеят сами устроители катушки. Катушки устраиваются компаниями, нарочно для этого составляемыми. Одни сгребают снег, устраивают бег, другие возят воду и поливают «катушку». Это единственный случай в Обдорске, где вполне успешно применяется принцип ассоциации.
Обыкновенно конкурируют две или три компании; каждая старается как можно лучше украсить катушку, чтобы ходило больше народу, особенно барышень. Вечером зажигают фонари и катушка оживляется; несмотря на жестокие морозы, обдоряне веселятся от души.
В этом году почти всю масленку стояли морозы около 45 R. Морозная пыль и пар от дыхания толпы стояли над катушкой. Синие, красные, желтые и зеленые фонари тускло мерцали сквозь облако пара и ночную мглу. Фигуры обдорян, то бегущих с санками на гору, то стрелой, с шумом и грохотом летевших вниз по бегу, имели какой-то фантастический вид: точно ад с чертями. Иногда эта картина освещалась таким светом, перед которым меркнет всякая иллюминация человеческих рук: на небе разыгрывалось северное сияние. Веселей говор, смех, грохот «кованок» (салазки) как-то раззадоривали и манили на катушку.
Мне сперва казалось, что при таком страшном морозе какое уж катание? Но потом я соблазнился и побежал с санками к толпе. Оказалось, что ничего, можно: малица и пимы прекрасно защищали от холода, и не прошло и получаса, как я уже немного даже вспотел. Катаются и по одному, и по двое: кавалер с дамой. В Прощеное воскресенье иногда устраивают проводы масленицы. Как-то раз, идя по улице, я услыхал какие-то странные дикие звуки: тут был и звон колокольцев, и грохот бубна, и пронзительные звуки гармошки. Обернувшись в ту сторону, я увидал оригинальное зрелище: в крестьянские дровни, завешанные рогожей, была впряжена лошадь, тоже вся в рогоже, в лоскутках, лентах и колокольцах. На ноги лошади были натянуты старые, рваные портки и даже сапоги. Из-под рогожного шатра, укрепленного на дровнях вместе с каким-то соломенным чучелом, неслись дикие звуки. Это были проводы широкой масленицы. Старый русский обычай еще хранится на дальнем Севере. Вечером в Прощеное воскресенье еще раз катаются на катушке. Катаются до ночи, с особенным оживлением, больше уж не придется за целый год. Догорают свечи, и гаснут один за другим разноцветные бумажные фонари. Катушка темнеет. Пора расходиться. Жалко обдорянам расставаться с катушкой, и грустной ноткой звучат прощальные слова расходящейся молодежи: «Прощай, катушка! Простите все!»
Наступает Великий пост, и религиозное население Обдорска начинает «постовать» (говеть). «Полно уж вам чертей мутить», — ворчат на молодежь старушки, и церкви наполняются сокрушающимися о своих грехах. Посты в Обдорске соблюдают строго, хотя попадаются вольнодумцы, рассуждающие на ту тему, что, дескать, «не входящее в уста, а исходящее из уст оскверняет человека».
Скучно и однообразно проходят конец февраля, март, апрель и начало мая. В это время зато больше всего читают. Число выданных книг из обдорской библиотеки, разрешением которой село обязано теперешнему губернатору Н.М. Богдановичу, доходит в это время до 300.
Весна долго заставляет себя ждать. Зима страшно надоедает, тем более что в это время всего чаще бывают бураны и реже северные сияния — эта краса нашего Крайнего Севера. Понемногу прибывает день.
В начале апреля я уже ходил без фонаря на метеорологическую будку в 9 час. вечера, а с 5—7 мая можно уже читать без огня всю ночь напролет. С этого времени вплоть до 1 июля пойдут белые ночи. Солнце только на полчаса зайдет за Урал и опять снова показывается. Меня это раздражало, даром что петербуржец. Стоит круглые сутки солнце на небе; что день, что ночь — все одно. Начинаешь тосковать по звездному небу и луне.
Таянье снега начинается только с конца апреля и с начала мая, но зато как скоро идет дело этого незаходящего солнца в открытой, безлесой тундре. На тундре, по буграм, чернеют проталинки, гремят ручьи, прилетают вороны, лебеди, гуси, утки, петушки.
Но не радует сердца обдорская весна. Воздух не наполняется ароматами распускающихся почек (да есть ли почки у тех розог и палок, которые заменяют деревья в Обдорске? – замечу я как не ботаник); птички не оглашают своим веселым щебетаньем унылой грязно-бурой тундры и бледного полярного неба; только одни петушки гнусливо курлыкают по буграм. Весна в Обдорске, если так можно выразиться, исключительно метеорологическая: изменяется температура, тает снег, прибывает день.
Все это достаточно для записывания в «Книжку наблюдений» и для составления ежемесячных таблиц, представляемых потом в Главную Физическую Обсерваторию, но для души, для самочувствия Живого человека, всю долгую зиму мазавшего свой нос гусиным жиром от отмораживания, — это слишком мало.
Реки вскрываются в конце мая, а иногда и в начале июня. С начала апреля и до начала июня, благодаря распустице, Обдорск не получает почты и вообще отрезан от всего остального мира.
Понятно, с каким нетерпением все ждут почты. На «яру» (крутой, высокий берег), где стоит беседка, построенная лет 10 тому назад политическим ссыльным Щетинским, постоянно толпится народ с биноклями и подзорными трубами. Все высматривают, не плывет ли каюк с почтой или паузок тобольского промышленника, поспешающего на рыбный промысел.
Со вскрытием рек Обдорск оживает. Рыбопромышленники деятельно снаряжаются к отправке на низ. Оригинальную и оживленную картину представляет тогда берег Полуя. Песчаная береговая полоса вся усеяна разного рода «посудами», тут и тяжелые «неводники» (большие лодки), и маленькие городовушки и бадьяновки.
Местами виднеется целый лес мачт каюков и паузков, уже совсем оснащенных и готовых к отправке. По берегу горят костры, на которых кипят котлы со смолой. Промышленники суетятся около своих посуд, конопатят, смазывают, сталкивают их на воду. Хорошо в это время в ясный весенний день пройтись, по берегу. Что-то здоровое, бодрящее в этом воздухе, напоенном запахом смолы и дыма, и в оживленном говоре дружно работающей толпы.
Северяне-промышленники представляются здесь со своей лучшей, симпатичной стороны, и невольно желаешь им всем от души хорошего улова. Все ждут «воньзя». Воньзь (остяцкое слово) означает первый подъем рыбы с моря. Тут рыбы бывает всего больше, и улов воньзя нередко окупает затраты на весь летний рыболовный сезон. Слова «воньзь идет» как электрический ток пролетают по селу, и все встрепенутся и засуетятся. Больше нельзя ждать ни одного дня.
Между тем к Обдорску начинают подплывать сверху тобольские купцы и промышленники. Это опасные конкуренты для обдорян: значительная часть всей низовой рыбы (едва ли не 9/10) ловится ими. Они ловили бы. и больше, но дальность расстояния и бури многоводной Оби держат их суда и мешают им попасть к воньзю.
Тоболяки приплывают на паузках и баржах. Баржи, кроме законтрактованных в Тобольске рабочих и разных предметов, необходимых для рыбной ловли, везут еще товары: хлеб (всего от 20 до 40 тысяч пудов ежегодно), соль, разного рода мануфактуры, частью закупленные на Ирбитской ярмарке, частью изделия кустарей Тобольского округа. Рыболовные принадлежности — неводиая мережа, сети, кибасы (грузила), наплавы (поплавки), варовины и веревки, лодки и проч. — представляют изделия кустарей преимущественно Тобольского округа. Товары эти частью принадлежат тобольским купцам Бронникову и Корнилову, имеющим в Обдорске свои лавки, частью привозятся по заказу обдорских купцов, у которых тоже лавки в селе.
Баржи идут без всякого буксира «по низ воды», т.е. по течению. Для того, чтобы баржу не пришивало к берегу, употребляется «рыск», состоящий в следующем: если баржу прибьет слишком близко к берегу, то завозят якорь в направлении от баржи к другой стороне реки перпендикулярно к береговой линии и бросают его. Тогда течением реки баржа естественно отдаляется от берега и выравнивается по линии, идущей вдоль русла от той точки, где брошен якорь. Когда мешает встречный ветер, то употребляют «водяной парус». Для этого к носовой части баржи привязывают за корень целое дерево (ель) с необрубленными ветвями верхушкой вниз. К верхушке привязывается камень, чтобы «парус» опустился в воду отвесно. Напор воды двигает баржу вниз по течению, несмотря на встречный ветер.
Если иногда приходится плыть против течения, напр. подымаясь по Сосьве к Березову или по Полую к Обдорску, то плывут «завозом», т. е. завозят вперед баржи якорь, бросают его и потом притягиваются к нему (при этом иногда бывают несчастья с людьми, если канат лопнет). Такого рода передвижение хоть и не очень скоро, зато очень дешево, благодаря чему цены на продукты в Обдорске не очень высоки, если принять во внимание отдаленность его от рынков.
Многие продукты привозятся довольно плохого качества. То же можно сказать и об обуви и о разного рода материях. Раньше было еще хуже, но и теперь московские и др. фабриканты любят сбывать в Сибирь браковку. Товар закупается на Ирбитской ярмарке, потому что все равно туда надо ехать сбывать пушнину. В других местах Сибири купечество уже завязало непосредственные сношения с русскими фабрикантами.
Время вскрытия рек открывает начало охотничьего сезона. Здесь стреляют гусей, лебедей, уток, петушков (род куликов). Прежде дичи бывало гораздо больше, хотя и теперь хороший стрелок возвращается часто весь обвешанный утками. Утки очень дешевы, особенно в период линяния, когда остяки ловят их сетями («кисканы»), копеек 5 за штуку. Гуси, гуменники 2 доходят до 1 руб. Лебяжьи шкуры очень дешевы: копеек 10 за штуку.
Наконец, большая часть населения уезжает «на низ», Обдорск пустеет. Проходя по улице, часто видишь избы с заколоченными ставнями. В иных домах остаются только женщины и дети; впрочем, те, которые уезжают далеко и в продолжение лета не наезжают в село, берут с собой и семейства.
Рыбу ловят, как и везде по Оби, преимущественно неводами. Есть и разные другие способы рыбной ловли, но о них мы говорить не будем, так как очерки наши и без того растянулись. Общественная форма промысла почти исключительно предпринимательская, если не считать ловли с «полуневода», т. е. улов делится пополам между хозяевами лодки и невода, с одной стороны, и работавшими без своих орудий — с другой.
Большинство обдорских промышленников — мелкие, нанимающие около 5—7—12 рабочих. Некоторые имеют и больше, иные и до 100 человек; рабочими являются частью русские и зыряне из обдорских жителей, частью (значительное большинство) — остяки. Рабочая плата колеблется от 5—7 руб. до 30—50 руб. за лето. Как среднюю цифру можно принять 20 руб. Так как многие работы не требуют ни силы ни уменья, то нанимают часто мальчиков, почти детей, а также стариков и калек. Вот этим-то и дается такая нищенская плата, как 5—7 руб. за лето. Работа на промыслах идет не непрерывно, а спорадически — во время хода рыбы, и ее нельзя назвать особенно тяжелой; большинство хозяев сами неводят наряду со своими рабочими. Содержание рабочих хозяйское: хлеб, рыба, чай; кроме того, хозяин выдает рабочему пару бродней и суконный гусь.
Рыболовные пески снимаются в аренду у инородцев. Плата на песок за лето обыкновенно от 20 до 70 руб., доходит и до 300, бывает в исключительных случаях и больше. Промысел начинается в низовом краю с конца мая или с начала июня и продолжается до конца августа.
Начинается лето. Оживает чахлая растительность. Острова и отмели Полуя покрываются травой; на лазури вод ярко выступают изумрудно-зеленые луга этих лагун, где потом около Петрова дня обдоряне будут косить сено. Оживает и печальная тундра: грязно-бурая окраска ее переходит в зеленеющую. Подальше от села, особенно по южным склонам, встречаются разные цветочки: колокольчики, шиповник, незабудки, а также ягодные цветы.
Лето в Обдорске короткое, не больше полутора месяцев, с половины июня до августа: в это время можно даже купаться, хотя больше 20—25 раз мне ни в одно лето не приходилось купаться. Обдоряне купаются очень редко, и большинство вовсе не умеют плавать.
Остающиеся в Обдорске, преимущественно служащие, устраивают иногда прогулки на лодках и пикники в окрестности Обдорска. Но все удовольствие прогулки уничтожается тучами мошек и комаров, от которых ничто не спасает. Многие надевают на лицо сетки, смазанные дегтем, но и это не помогает. В самом селе мошек и комаров нет, но стоит только выйти в тундру — так и облепят. Только когда подует холодный ветер с Урала, мошкара исчезает, но тогда и гулять не особенно приятно. Термометр летом не подымается выше +20 R, что бывает очень редко. Обыкновенная температура +10 —12 R в тени.
С середины августа начинается уже осень: тундра темнеет, принимая какой-то бурый колорит. С сентября начинаются заморозки. Часто снег выпадает в первых числах сентября, хотя долго не держится. Окончательно покрывается земля снегом около 1 октября.
К концу августа снова оживляется Обдорск: к этому времени съезжаются промышленники со своих рыболовных заведений, разбросанных почти до самой Обской губы. Выйдя на яр, всегда увидишь каюки, идущие на веслах или парусах по Полую. Скоро весь берег усеян лодками. Всюду толпится народ. Воздух пропитан запахом рыбы, идет оживленный говор об удачах и неудачах промысла. Все ждут пароходов, которые приедут за рыбой. Первый пароход приходит обыкновенно 29—30 августа, последний не позже 5—7 сентября. Всего пароходов приходит в это время 5—6. Из Тобольска Они идут по течению, и притом без буксируемых барж, отчего почти 1500 верст до Обдорска проходится очень скоро, за 3—4 дня.
Стоит проезд довольно дешево: каюта рублей 10—15; это самое удобное в смысле дешевизны и быстроты время для того, чтобы приехать в Обдорск. Только вот обратный путь долог. Назад в Тобольск пароходы идут около трех недель.
Приход пароходов ожидается с нетерпением. На яру толпится публика, многие с биноклями: все напряженно смотрят на светлую полосу Оби, не покажется ли дымок из трубы. В это время обдоряне напоминают каких-то Робинзонов, ожидающих на своем острове, не покажется ли европейское судно.
Прибытие первого парохода составляет целое событие. Особенно эффектно выходит, когда пароход подходит в темную осеннюю ночь. Издали видны снопы искр, вылетающих из трубы, гулко раздается по воде шум колес. Весь яр покрыт народом: тут и ряса священника-миссионера, и мундир заседателя, и малицы, малицы без счета. Вся эта толпа забытых обитателей тундры напряженно ждет. Вот раздается свисток… Читатель, не бывавший на Крайнем Севере, никогда не представит себе того впечатления, которое производит свисток парохода под северным Полярным кругом!.. На минуту забывается тоска и чувство одиночества и заброшенности. Пароходный свисток кажется каким-то голосом из родной стороны, где жизнь бьет ключом среди всяких благ цивилизации и широко развитой общественности. И хотя в глубине души понимаем, что и «там», в родной стороне, жизнь в сущности так же бесцветна, пошла и бесцельна, как и здесь, в тундре, но все-таки хоть на минуту чувствуешь какую-то иллюзию, какие-то надежды.
Вот наконец пароход пристал. Спускается трап, и толпа валит на палубу. Кто встречает приехавших знакомых и родных, кто спешит покупать разные редкие фрукты, как-то: огурцы, капусту, репу, а иногда яблоки и арбузы, привозимые из степного края. Другие просто толкаются по палубе и дивятся на давно невиданные предметы. Особенно интересует обдорян пароходная машина. С чувством непонятного для читателя волнения подхожу я к этой машине и не нагляжусь на сталь и медь ее могучих и блестящих рычагов, валов и поршней… Людям, к которым никто не приехал и которым некого ждать, остается после этого отправиться в буфет пить пиво, которого в обдорском кабаке не достанешь. Они это и делают, и когда потом, спотыкаясь и ковыляя, они бредут по домам, то для всякого встречного вполне несомненно, что пароход пришел.
Постояв день, пароход идет дальше на низ Оби забирать баржи и паузки крупных рыбопромышленников. Потом снова приходит «туд-хап» (огненная лодка) в Обдорск и продолжает нагружаться рыбным товаром. Дней десять продолжается пароходное время и понемногу начинаешь привыкать к мысли, что пароход, собственно говоря, вовсе не такое чудо, чтобы бежать на него дивиться. 10—14 сентября уезжает из Обдорска последний пароход, увозя за собой баржи и паузки, нагруженные обдорской рыбой. Всего вывозится рыбы из Обдорска, по приблизительному расчету местных жителей, около 200 000 пудов на сумму около 300 000 руб. (покупная цена в Обдорске).
Обдоряне сдают соленую «стоповую» рыбу тобольским купцам. Те, пользуясь выгодами своего положения (перевозочные средства в их руках, самих их немного, можно всегда стакнуться), дают за рыбу очень дешево: мерный муксун (12 верш.) фунтов 6—8 весом идет иногда по 12—13 коп. штука, как это было в 1893 г. При этом беспощадно бракуют рыбу. Если не хватает до меры (12 верш.) хоть полпальца, то это уже не муксун, а недомуксунок и цена ему 7—8 коп. Иногда употребляют такой прием: сгибают рыбу в дугу и меряют по хорде.
Плачутся обдоряне, да куда с рыбой денешься? Ну, и приходится продавать почем дадут. Истинную цену, по которой сдается рыба, не всегда можно узнать. Часто тоболяк, купив у обдорянина муксуна по 15 коп., берет с него обещание говорить всем, что продал по 12—13 коп., чтобы таким образом не повышать цены.
Иногда покупщик, купив партию по 13 коп., прибавляет продавцу рублей 100, о чем, конечно, умалчивается, так что прочие обдоряне думают, что сдача произведена по 13 коп. (о прибавке не знают), и сами тоже продают по той же номинальной цене, но уже без прибавки.
Уехали пароходы, и снова затихает «Северная столица». Замирает и природа. Тундра имеет самый безотрадный вид. Далеко в беспредельное пространство уходит ее неровная бугристая поверхность, покрытая мхом и пожелтевшей теперь осокой. Чахлые деревца с облетевшими листьями кажутся издали какой-то паутиной, покрывающей неровности почвы. Печальны теперь ямы и озерки, где уже не встретишь, как прежде, целых стай диких уток.
Вода сбыла и обнажилась грязная «няша» (ил, глина) полуйских берегов. Во время весеннего половодья вода разливается на такое пространство, что реки Полуй и Обь сливаются в одно сплошное водное пространство, так что Обдорск точно стоит на берегу какого-то моря, усеянного островками, гривками и полузатопленными талами (ива).
Когда вы едете по Оби, то иногда трудно сказать, где верховье реки, где низ, где правая, где левая сторона. Река разливается по «сорам» местами верст на 40 в ширину, разделяется на многочисленные рукава. Вы плывете то по какому-то озеру, которое кажется замкнутым со всех сторон лесом, то въезжаете в узкую протоку, идущую через наполовину затопленный лес. Только правый высокий берег несколько помогает ориентироваться.
Но вот наступает зима с ее морозами и буранами, Реки замерзают в середине октября, а в конце этого месяца уже переходят за Обь оленеводы, идущие мимо Обдорска на юго-восток, где потеплее. Оленеводы-зыряне привозят мерзлое оленье, мясо и несколько дней оживляют село своей джигитовкой с уханьем и свистом. День становится все короче. В декабре читать без огня можно только от 10 ч. утра до 1 ч. дня.
Все покрыто снегом; по улицам скользят легкие нарты, запряженные оленями, и небольшие саночки, на которых собаки возят дрова и воду. Езда на собаках довольно неудобна. Это. животное, вообще весьма неглупое, никак не может помириться с своею ролью двигательной силы и сколько-нибудь серьезно относиться к своим обязанностям. Собаки то и дело забегают во все встречные ворота и грызутся с другими собаками, опрокидывая санки и проливая воду. Если вы на улице встретите собак в упряжке, то советую посторониться, иначе они бросятся и покусают вас.
Остяцкие собаки (белые, с лисьей мордочкой, с торчащими ушами и с загнутым кверху пушистым хвостом) вообще довольно смирные и умные, когда же везут, всегда находятся в самом озлобленном настроении и яростно бросаются на всех встречных. Зима в Обдорске не столько страшна своими морозами (на морозе человек скорей бегает), сколько надоедает своей продолжительностью.
Часто в лунный вечер я отправлялся погулять по тундре. Тундра тогда довольно хороша. Снег весь облит серебристым светом, и луна бросает резкую, почти черную тень на волнообразную поверхность белого покрова. Небо чисто и прозрачно, как кристалл. Кругом немая тишина. Только иногда по дороге раздается тихий топот и шелест — то самоеды едут на оленях. При лунном свете они имеют какой-то фантастический вид. Олени бегут изумительно легко по снегу, точно не касаясь земли, и легкие нарты точно так же беззвучно скользят по снегу.
Мохнатые фигуры самоедов неподвижно сидят с шестами в руках. Тундра в эту пору на меня производит впечатление очень трудно передаваемое. Особенно унылого нет ничего, страшного тоже нет; так что-то, совсем без всякого определенного выражения, кроме тишины, спокойствия и какого-то величавого равнодушия. Кажется, что тундра спит тихим сном. А как красиво бывает, когда разыграется северное сияние! Долго стоишь и смотришь, как переливаются и играют зеленоватые лучи, то собираясь в бахрому наподобие гигантского волнующегося занавеса, то распускаясь в пучки вверх от горизонта. Раза 4 за все время я видел и багровые пятна и полосы, что довольно редко бывает. Обыкновенные же сияния желтовато-зеленого цвета наблюдаются около 20—30 раз в зиму. В зиму 1893 г. я видел в ноябре два раза такие сияния, которых не запомнят даже старожилы: широкая разноцветная, точно река расплавленного металла, шла полоса по всему небу через зенит. Обыкновенные же сияния бывают только на северной стороне неба, и только отдельные лучи достигают зенита.
Продолжение следует…
