Автор: Е.А. Шмелёва
Шмелев А.К.:
В эту же зиму наша Тобольская сейсмопартия успешно работала в сходных условиях: вела профиль по таежно-болотистому маршруту Варваринское — Нерда — Чебурга — Булашево. Для сейсмостанции построили вагоны-домики. У нас было два трактора. Правда, один старый, беспрерывно ремонтировался и лишь сопровождал работы по профилю, ни зато была гарантия, что при утоплении рабочей трактора будет чем его вытащить. А то год назад мы пошли в тайгу с одним, и он уже через 10 километров вышел из строя — до конца зимы вывозили из тайги технику и оборудование. Но, пусть и бесславный, то был первый опыт санно-тракторной организации сейсморазведочных работ, и даже его ошибки помогли сделать выводы на дальнейшее.
Весной 51-го года меня направили в Обскую сейсмопартию. Прежний начальник к тому времени уже отбыл и, надо сказать, стащил из конторы все, что мог увезти. Рабочие рассказывали, как на пристани пытались у него казенное ружье отнять — обманул, ушел! Я принимал голые стены. Все хозяйство партии составляли 3 трактора, 5 катеров с бензиновыми двигателями, плаванье которых ограничивалось только протоками Оби и Иртыша, две сейсмостанции, одна лошадь, две комнаты, арендованные под контору, и сарай под склад. Взрывчатые материалы хранились в пороховом складе Окррыболовпотребсоюза.
Вместе со мной из Тобольской сейсмопартии перешли: моя жена Иоганна Павловна Шмелева — инженер-интерпретатор, профессиональный геодезист Фридрих Неустроев, москвичка Клава Чунина — единственная из наших вычислительниц, имевшая специальную подготовку, опытнейший тракторист Виктор Пешев, рабочие из-под Тобольска Аркадий и Маша Кузнецовы — они окончили экспедиционные курсы, и теперь Аркадий был назначен оператором, а Маша — вычислителем, еще несколько вычислителей и опытных рабочих.
С первого июля 1951 года Обская сейсмопартия была преобразована в Ханты-Мансийскую геофи¬зическую экспедицию с подчинением уже не Тюмени, а Новосибирску, напрямую Сибирскому геофизическому тресту. Тюменскую геофизическую экспедицию к этому времени тоже Новосибирску передали. Трест прислал руководство: начальника и заместителя по хозяйственной части — по традиции тех лет из бывших кэгэбистов. Я был назначен главным инженером, Ина — старшим интерпретатором.
Ханты-Мансийск в то время был большой деревней. Из промышленных предприятий — наша экспедиция, буровая разведка и контора связи. За горой, в Самарово, был еще речной порт, рыбоконсервный комбинат, аэропорт. Дорогу между Ханты-Мансийском и Самарово летом размывали дожди, зимой переметало, постоянно проходимой она была только для конного транспорта. Почти каждая семья в городе держала корову, поросенка, выращивала картошку. Значительная часть рабочих была из Ханты-Мансийска и имела свои дома. Приезжих работников охотно пускали на квартиру, часто с хозяйскими «харчами» или давали продукты в долг.
Горисполком выделил участки под строительство промбазы и склада взрывчатых материалов. Партийные, хозяйственные органы доброжелательно относились к разведчикам, но настоящая помощь шла не от них, а от населения. И очень облегчала нам жизнь.
Шмелева И.П.:
Первый день в Ханты-Мансийске я с детьми провела на бревнышках. Саша, встретив нас, отправил на машине к дому, в котором, по его мнению, нам обещали сдать квартиру. Но хозяйка заявила, что знать ничего не знает! Нас со всеми пожитками выгрузили на улице, и мы стали ждать решения своей судьбы. А у Саши были неотложные дела, о нас он забыл, пришел уже ночью. К этому времени хозяйка сжалилась, пустила нас переночевать. Такая забота о собственной семье была вполне в Сашином характере. Он жил по принципу «сначала общественное, а потом уже личное» и считал неприличным проявлять ко мне больше внимания, чем к другим работникам. Но зато ценил как инженера. И я считала это правильным, хотя часто бывало и очень трудно, и обидно. Нас всех тогда так воспитывали.
Но в Ханты-Мансийске нам удалось объединить общественное и личное под одной крышей: мы сняли дом, в котором разместилась и наша семья, и камеральное бюро. В домике была еще и третья комната, но она не отапливалась и зимой служила кладовой. А летом в ней жили студенты, приезжавшие на практику. Кроме того, комната камералки по ночам служила спальней то для наезжавших «полевиков», то для незамужних камералыциц. Народу всегда собиралось очень много, но это было первое помещение, в котором мы были сами себе хозяева, — до этого, скитаясь по деревням, мы просто «снимали углы». И потом все были молодые, веселые, теснота и шум никому в тягость не казались.
Детского сада, конечно, не было. Пока мы кочевали по деревням, я оставляла детей на хозяев, у которых мы останавливались, нанимала кого-нибудь посидеть с ними. А тут у меня появилась настоящая няня — шестнадцатилетняя мансиечка Аня. Ее привез к нам геодезист Гоша Яблонский — из своей деревни. У Ани спилась мать, и она с восьми лет нянчила детей по чужим семьям. Осенью она пошла в вечернюю школу. Училась хорошо. И помощницей мне стала замечательной: умница, старательная, аккуратная, детей полюбила, особенно годовалого Юрика, и они с ней подружились, как с сестрой. Очень ее машины интересовали, специально уходила с детьми гулять под гору (наш дом стоял на горе как раз между Ханты- Мансийском и Самарово), чтобы, если экспедиционная машина в камералку пойдет, ее бы прокатили.
Кузнецова М.К.:
С нами, пока дети были маленькие, жила моя младшая сестра. Пока я на работе, она с ними. Квартиру снимали пополам с еще одной детной семьей, помогали друг другу. Сейчас вспомнить — бедствовали, а тогда — все так жили, думалось, так и надо, хорошо живем. И не казалось ничто трудным, страшным. Детей в семьях было больше, чем сейчас, на будущее не откладывали, не прикидывали, появятся ли деньги, квартира, прежде чем ребенка родить. У нас в Ханты-Мансийске уже трое стало, у Шмелевых — четверо.
Шмелев А.К.:
Самые многодетные были! Остальные-то, в основном, молодежь, большей частью вовсе неженатые.
Но семья семьей, а давайте о деле. Первое лето в экспедиции были только две партии — сейсмические. В каждой — по 35-40 человек. Пошли профилем по рекам тем же способом Вольки Андреева, но уже отраженными волнами. Начальники — Гершаник и Бабанов. Партия Гершаника была укомплектована инженерно-техническими кадрами: он сам, техники-операторы Князев и Соловьев, техник-геодезист Неустроев. В партии Бабанова — только практики. В июле прибыли в экспедицию так нужные нам молодые специалисты, но всего двое: техник-вычислитель Надя Баклан и радиотехник Борис Быховский. Надя осталась работать в экспедиционной камералке. Борис отправился к Бабанову.
Быховский Б.Л.:
Попал я в Ханты-Мансийск по распределению Львовского техникума связи. Во Львов приехал тоже не по своему выбору: с госпиталем, в котором работала мать. А до того работал на Алтайском тракторном заводе — с пятнадцати лет. Техникум окончил по специальности «радиотехник кинофикации». С нашего курса распределяли по городам, а все, конечно, мечтали о Сибири, Севере, Камчатке. Мне повезло: четверых из выпуска «продали» геологам, и меня в том числе. Сначала я приехал в Новосибирск, отсюда послали в Ханты-Мансийск, к геофизикам. Я, помню, название на бумажке попросил написать…
В Тюмени, пока ждал парохода, посмотрел, как работают геофизики, с такими знаниями и явился в экспедицию. Встретил меня в конторе рыжий кудрявый парень в украинской вышитой рубахе, спросил: «Приехали? Ну, тогда поехали» — вовсе не по-украински нажимая на «о», капитально так — это был главный инженер экспедиции Александр Ксенафонтович Шмелев. И тут же отправил меня в партию Бабанова, туда как раз катер шел. Навстречу попался катер этой партии. Он вез тела погибших начальника партии и судоводителя…
Шмелев А.К.:
Партию Бабанова преследовали несчастья. В самом начале работ застрелилась Катя Белослудцева — красивая девушка, любимица в семье и в партия На Бабанова пожаловались замужние женщин» «Одну жену в роддом отправил, а в партии другу: завел!» Я спросил при встрече: «Ты, что же, Миш двоеженцем стал?» — «Да что вы, Александр Ксенофонтович, ведь нет же ничего! Просто ходит она за мной, ухаживает, — что я сделаю?» — «Так, может лучше ее к Гершанику перевести?» — «Давайте» Вернулся он в партию, сказал Кате, та на дыбы: «И пойду из партии!» — «Куда ты денешься? Приказ!» — «Застрелюсь лучше!» — «Ну, стреляйся». Она поди к взрывникам просить ружье, те хохочут: «Не стреляться ли надумала?» — «Пойду поохочусь!» — «Ну давай-давай! Только гляди, чтобы сразу, а то нянчись потом с тобой!» Кто же думал, что она всерьез? Девчонка балованная, горя не видела, подумаешь, влюбилась! Да если бы все от этого стрелялись, кто!» жить оставался? А она ушла подальше, чтобы не пришлось «нянчиться», взяла дуло в рот…
И ровно через сорок дней погиб Бабанов. Он и судоводитель Николаев достали где-то бикфордов шнур (у нас его не было, взрывы производились при помощи электродетонаторов), взрывчатку позаимствовали у себя же и с этим оружием устроили охоту на ленных гусей. Были в подпитии, разобрал азарт стали делить шнур на все более короткие кусочки — в руках взрывчатка и разорвалась.
В партии поднялась паника, женщины крича! «Это она их с собой увела! Еще через сорок дней А погибнем! Расформировывай партию, начальник’ Успокоить — успокоили, — мол, какая же мистика в обыкновенном браконьерстве? Но кому работу продолжать? Начальником партии назначили Аркадия Кузнецова, оператором — Бориса Быховского.
Шли бечевой бурлачки встречь Оби
Быховский Б.Л.:
Сначала за оператора был студент Сережа Костромкин. При нем я в станции почти не появлялся, некогда было заниматься учебой. Рабочими в партии были, в основном, женщины, правда, все могучие, крепкого телосложения, но то, что им приходилось делать… Я попытался с ними «косу» разматывать, понял, что мне это не под силу.
Кузнецов А.В.:
Мужчины не могли эту работу выполнять. Поднятие тяжестей, погрузочно-разгрузочные работы — тут мужчины годятся. А это особый вид работы. Двадцать метров кабеля по этой грязи — все, кажется, больше человек вытерпеть не может. Шесть женщин этот кабель растаскивали. Я и сейчас поражаюсь, как они это делали.
Шмелев А.К.:
Работа тяжелейшая. На Оби и Иртыше в районе Ханты-Мансийска весенний паводок длится до середины июля. В этот период вода заливает большую часть поймы, берега угадываются по узким полоскам суши, кое-где выступающим над землей. По этим полоскам, по прямолинейным профилям девушки из сейсмобригады разматывают тяжелые косы соединительных проводов, разносят сейсмоприемники. Там, где полоска суши залита водой, косу подвешивают на кольях, а сейсмоприемники устанавливают на досках. Целый день все ходят мокрые, обсушиться негде. В июле уровень воды начинает падать, на ранее залитых участках остается слой липкого ила — няша. По нему и безо всякой ноши идти трудно, а на девушках постоянно многокилограммовый груз. Все ходят облепленные няшей до бровей. Это самый тяжелый период работы речных сейсмопартий при береговой методике наблюдений.
Быховский Б.Л.:
Когда студент уехал, меня поставили в станцию. Осмотрелся — ни в зуб ногой! Попытался писать — материалы не получаются совершенно! Кузнецов, хотя и успел побыть немного оператором, тоже не может понять, почему это у меня станция вдруг перестала работать. Шлем радиограммы в Ханты-Мансийск: «Пришлите кого-нибудь из геофизиков, желательно Шмелева». Отвечают: «Из геофизиков есть только зам по хозяйственной части». Вся партия уже говорит потихоньку, что вот какой хороший оператор был студент, а этот Быховский никуда не годится… В конце концов я нашел причину, чепуха оказалась — сам разобрался! Пошло дело.
Шмелева И.П.:
И материалы пошли. Сами по себе сейсмограммы довольно качественные, но — не увязываются друг с другом! Вспомнили мы тут фокусы, что Бабанов раньше, когда еще на юге работал, с лентами проделывал (а он заготовлял сейсмограммы «про запас» и подсовывал их, когда материал «не шел»), и послали самую молодую нашу вычислительницу посмотреть, что это Быховский там творит. Она вернулась вся в слезах: ничего не поняла и наслушалась ужасающего мата.
Шмелев А.К.:
С сейсмограммами было просто: после проявления и закрепления их тут же надо подписывать, но писать на мокрой бумаге трудно, поэтому Борис сна¬чала вывешивал их для просушки, а ночью подпи¬сывал все, что за день получал. Выходила перетасовка.
Шмелева И.П.:
Все эти сейсмограммы пришлось считать забракованными. Но, разобрав их по дням, я сумела установить последовательность, в какой они находятся, вернее, должны находиться. И даже без этого было видно, что изо дня в день прослеживается поднятие кристаллического фундамента на восток.
Быховский Б.Л.:
А мне пришлось разбираться с матом. В следующий раз я приезжаю в камералку, а Иоганна Павловна говорит: «Как же так — молодежь, комсомольцы — и ругань? Да еще при женщинах!» Я не знал, куда от стыда деваться. Пока за оператора был студент, я и сам поражался: он так матерился страшенно! По профилю-то у нас в основном женщины, вот он их матом и шуровал. Я тоже умел, но считал, что неудобно вроде. Он говорит: «Да они иначе не понимают!» — ну я и продолжил по его методу. Пытался и Иоганне Павловне объяснить, что нельзя иначе, не поймут, но она очень просила попробовать обходиться без этого. Я обещал принять меры. Вернувшись в партию, собрал комсомольское собрание (я был комсоргом), и мы решительно осудили и мат, и ругательства. Постановили, что больше этой грязи у нас на барже быть не должно! А кто не может, пусть сходитна берег и ругается в одиночестве, сколько душа пожелает. Первое время можно было наблюдать, как кто-нибудь, совсем собравшись «припечатать», вдруг зажимал рот и бросался бежать по сходням на берег. А сходни длинные, берег далеко. Глядишь, на шаг перешел, остановился, подумал, махнул рукой и побрел обратно!
Шмелев А.К.:
Через некоторое время из-за нарушения правил судоходства на Большой Оби затонул катер этой же партии, найти его так и не смогли. А чуть погодя и последний, присланный сюда экспедиционный катер встал: вышел из строя карбюратор. Пока доставали новый, партия продолжила работу, передвигая свой флот бечевой навстречу течению Оби. Бурлаки на Оби отличались от тех, что сто лет назад ходили по Волге, только тем, что теперь это были… женщины.
Быховский Б.Л.:
Без катера сложнее всего было перебираться на другой берег. Косу-то мы старались растягивать под высоким, там взрывы получались лучше, запись чище — вот и приходилось с одного берега на другой прыгать. Ловили проезжающий катер, договаривались за десятку перевезти бурлачек, а уж баржу они сами перетаскивали. Конечно, и мужикам доставалось. Кто мне здорово запомнился тогда — так это буровая бригада. Ведь мало того, что бурили они ручным бурением, нам тогда запретили стрелять из воды и заставляли, чтобы по прямой линии и с выносом от уреза воды. Вот и таскали копер буровой со всем оборудованием на руках за 200-300 метров. После этого — бурить, опустить заряд, потом со всем этим добром вернуться в лодку, погрузить и на новую стоянку. Если материал шел, работали сутками, ни о каких сменах не было речи. Знали, что погоды может не быть, или солярка, или взрывчатка кончатся — про запас работали. Безусловно, сравнить с той производительностью, что сейчас, трудно, но все равно мы умудрялись по 7 километров в день делать, по десять-одиннадцать стоянок. Поздравительные телеграммы получали из экспедиции.
А геодезисты — Гоша Яблонский, Фридрих Неустроев — нас обеспечивали вот так! Тоже работа не для всякого. Я, например, и сейчас болот боюсь, один ни за что не пойду, только если с компанией.
Неустроев Ф.В.:
Я по образованию торфяник. Не эксплуатационник, а разведчик. До экспедиции работал на осушении болот по области — вот там было действительно очень трудно: походи-ка целый день по болоту! Да мокрый, да гнус… Но нравилось не нравилось, а работать надо. А в экспедиции — чего не работать?! В 50-м к Шмелеву в Тобольскую сейсмопартию пришел. На юге мы, в основном, придерживались дорог. Ну, если по залесенной части идешь, там прорубишься, чтобы выдержать прямой интервал между пунктами взрыва. Из-за рубки у меня человек пять в отряде было. А в Хантах мы вдвоем со старшим рабочим в пойме работали, там леса не было, чистые места.
Вот только камыш здорово мешал. Мы его и косить пытались, и тяпками рубили, и катались по нему… На Ендырской протоке вчетвером так-то мучились — там еще и рубить надо было. А кончилось тем, что подожгли его. Не специально. Нам надо было репер поставить, ну, решили место для него выжечь и не заметили, как огонь ушел от нас и пошел дальше полыхать. Мы тушили-тушили — ничего не получается, пластает вовсю. А сзади нас сейсмики, баржа со взрывчаткой. Как раз на этот момент не оказалось у них катера, так они на руках ее перетаскивали.
Быховский Б.Л.:
Здорово полыхало, вся правая сторона Ендырской протоки выгорела, самолет пожарников прилетал.
Неустроев Ф.В.:
Работа на ногах целый день. И все на себе. Как восемь человек из нас пошли в тайгу и 500 килограммов груза на себе потащили. Конечно, не сразу. Раскидали по профилю и постепенно перетаскивали. Идешь вперед — рубишь, вечером заканчиваешь работу — и на базу. Утром берешь рюкзак с грузом и несешь туда, где вчера закончили. Дотащил, оставил, пошел работать дальше. И так груз по профилю лежал, постепенно его подтаскивали, пока не съели. Это летом было, у нас только палатка, спальники даже с собой не брали, только чехлы да вкладыши, основной-то груз — продукты. Иногда катер нам давали, но больше пешочком. Зимой на лыжах. Ни лошадей, ни оленей. Ну, подвезут где-нибудь на лошади, или трактора забросят, а так все на ногах с начала месяца и до конца. На выходные возвращаемся на базу, отгуляем и опять в тайгу, и опять месяц без перерыва. Ежемесячно возвращались, потому что и себя в порядок привести надо, и, главное, наряды сдать.
Быховский Б.Л.;
Доставалось всем: трактористу (у нас был Дима Патрохин — опытнейший тракторист, толковейший!), и взрывникам, а повару в полтора раза больше, чем другим, потому что она до того, как всем встать, уже приготовит завтрак. Трудно выделить кого-то особо… Трудягами мало назвать — сверхтрудяга были.
Зарабатывали немного. В нынешние цены перевести — это смешно просто, а тогда работали, и никто не жаловался, не было рвачества. Поскольку зарплату трест присылал от случая к случаю, периодически вся экспедиция оставалась без всяких денег. И если бы не местное население… Сначала казалось, тяжело ходить с протянутой рукой, потом привыкли, потому что встречали нас с пониманием. Если могли помочь — все делали. В Сытомино председатель колхоза дает дяде Саше (наш завхоз, по фамилии Сеитов) продукты и говорит: «Хлеба у меня нет… Но вот вам деньги — на хлеб, на крупу». — «Возьмите хоть расписку!» — «Зачем?»
Хлеба постоянно не было. В колхозах в долг давали молоко и мясо, в магазинах — водку. К ней, в качестве закуски, можно было взять и хлеб. Водку за борт не выливали. Поначалу пили прямо в бане (на отдыхе в любой деревне прежде всего шли мыться), но это оказалось опасно: на обратном пути до баржи не все доходили. Провели еще собрание, постановили: отныне пить только дома, на барже. Брали, правда, немало — ящик-два. В выходные намоемся и собираемся все на барже. Не то что традиция или тянуло, а так… Молодые, веселые, но хотелось, чтобы еще веселее. Как ни странно, с баржи не падал никто, сколько я на воде ни работал. Иной раз смотришь, идет к трапу — амплитуда метра два! А трап узкий, сантиметров 30-40, качается, никаких лееров нет. Заходит на трап — это надо так уметь держать равновесие! Поднялся на баржу — все, пожалуйста, его опять раскачивает! Один только раз дядя Саша, отправляясь в деревню за продуктами — совершенно трезвый! — спускался по этому трапу…
На ходу отдавал последние директивные указания, что и как без него делать, и, так, спиной вперед начал спускаться, конечно, промахнулся — поставил ногу не на трап, а в воздух и… полетел! В воздухе сложился так, что голова и ноги оказались вместе, плюхнулся спиной и весь ушел под воду, хотя тут мелко, тут же вскочил — все это молча, но глаза — как блюдца: он же плавать не умеет! Пока он переодевался, мы помирали со смеху.
Вообще, хороший мужик, снабжал нас по мере всех своих сил, он потом и в Березово с нами работал. Учет долгов вел строжайший. Когда деньги появлялись, объезжал все пройденные нами деревни и расплачивался со всеми долгами.
Шмелев А.К.:
За погашением долгов всегда строго следили во всех партиях. Не было ни одной жалобы на неуплату долга. Задержки зарплаты, конечно, никого не радовали, но относились люди к этому терпеливо, с пониманием.
Кузнецова М.К.:
Умели обходиться. Мебели никакой покупной не было, да при нашей жизни и ни к чему. Хотелось, чтобы уютно, красиво было — вышивали скатерти, салфетки, накидушки. И когда? Вечерами, при керосиновых лампах. А если Александр Ксенафонтович расстарается, достанет где-нибудь денег да раздаст рублей по 50, мы еще и гостей соберем!
Инженерные заботы
Шмелев А.К.:
Доставалось по-разному. У меня в сейфе хранились облигации некоторых работников экспедиции, я их регулярно проверял. Вот однажды сразу пять облигаций Пани Богдановой выиграли по 500 рублей каждая. Я, прежде чем Пане о выигрыше сказать, начинаю намекать, что, вот если бы она выиграла 100 рублей… Запросы были скромные, Паня и ста рублям радуется. А если бы — 200? Радость вдвойне! Пока до 500 доберемся, получается, что этой суммы на все про все хватит, предел желаний. Ну, тут уж я предлагаю «лишние» две тысячи отдать в кассу, на всех понемногу, и Паня говорит: «Ну, конечно!»
Шмелева И.П.:
Денег как раз давно не видали, с радости устроили складчину. Собираться все любили. Стол, конечно, не был ни богатым, ни изысканным, но нас это мало огорчало, мы и не замечали. (Только главный бухгалтер с женой после заявили, что им не понравилось, и отказались внести свой пай, чем нас очень озадачили.) Больше всего любили петь. Прекрасно пел Виктор Гершаник. Он вполне мог бы быть солистом оперы. Его послушать — уже праздник. Признанной солисткой камералки была Клава Чунина. Пела она и современные песни, и романсы, но особенно любила классику. Однажды из-за классической музыки у нас получилась странная такая ссора. Она посреди работы вдруг заявляет: «Нет, среди русских не было великих музыкантов! Вот немцы!..» Я возмутилась: «Клава, ну что ты говоришь? Возьми хоть Чайковского…» — «А что Чайковский? Он просто талантливым композитором был. А Бах, Бетховен — гении!» Я взялась спорить, и она ужасно рассердилась. Месяца два со мной не разговаривала. Если вспомнить, что по национальности немка я, а не она — совсем странно получается…
Шмелев А.К.:
Летний полевой сезон заканчивался в сентябре. К этому времени уровень воды понижался настолько, что берега возвышались над рекой на 9-10 метров. Взрывы приходилось выносить все дальше от линии наблюдения и увеличивать вес зарядов или бурить взрывные скважины. Холодные ночи, затяжные дожди ухудшили и без того тяжелые бытовые условия. Все возвратились на базу в Ханты-Мансийск, началась подготовка к зимнему полевому сезону.
За лето 51-го года в первой сейсмопартии Кузнецова наперекор всем несчастьям сложился очень дружный коллектив. Работали все световое время, прошли региональный профиль длиной около 200 километров от Ханты-Мансийска до деревни Высокий Мыс. По результатам этих работ установлено, что мощность осадочных пород в районе Ханты- Мансийска — три тысячи метров, на восток она увеличивается до 3 400 метров у деревни Тундрино, зато дальше идет подъем кристаллических пород фундамента до глубины 3 200 у деревни Высокий Мыс. А это уже основание для проведения более детальных работ, тут можно искать…
Шмелева И.П.:
Но когда в тресте узнали, что подъем выявлен по забракованным материалам, возмутились. Прибыла инспектриса, сразу сказавшая мне: «Когда мы узнали, что вывод вы сделали по забракованным материалам, мы очень долго смеялись!» Свою правоту я все же доказать сумела…
Шмелев А.К.:
Но забракованный участок профиля пришлось на следующий год повторить. На этот раз его прошла партия Гершаника, оператором был Быховский. Понятие подтвердилось. В зиму 58/59-го года сейсморазведочная партия (но уже не нашей, а Колпашевской геофизической экспедиции) Николая Михайловича Бехтина произвела здесь площадные работы. Инженер-интерпретатор Евдокия Владимировна Бондарко составила первую карту Усть-Балыкского поднятия. Потом пришли буровики. В декабре 1961 года была получена первая большая нефть Сургутского свода.
Кузнецов А.В.:
Мы тогда не знали, что это — вал, структура первого порядка, но уже появилась надежда, что нефть будет. Потом оказалось, что мы на нефти топтали в самом Ханты-Мансийске. Структура была маленькая, метров 50, мы ее подсекли первыми профилями, но оконтурить не могли. И по городу же профилей не было. Идти по нагорной части тоже невозможно. Там же бурилась первая скважина опорная, но она не дошла до фундамента почти километр — не повезло! На 10 лет нефтеносность Западной Сибири была бы открыта раньше. Может, тогда не пришлось бы осваивать такими большими силами, так спешно, может, был бы более хозяйский подход.
Быховский Б.Л.:
В то лето у нас еще что-то вроде опытных работ получилось. Началось с того, что сейсмоприемники пришлось приспосабливать к «мокрым» условиям. Сначала мы их пытались в кастрюлях устанавливать. Потом соорудили специальные плотики деревянные. Шмелев увидел — очень заинтересовался.
Шмелев А.К.:
Вспомнил неудачу Андреева. У Кузнецова и Быховского материал шел! И должен был получаться работают же сейсмоприемники в морской сейсморазведке. Но все застопорилось, как только с тихих заводей и луж мы попытались перейти на реку: течение. Как избавиться от его влияния, не представляли.
Кузнецов А.В.:
При той аппаратуре бороться с помехами было очень сложно. Но принципиальная позиция, что принимать сейсмоколебания можно в просто лежащем на воде ящике — это был первый шаг такой.
Шмелев А.К.:
Вторая сейсмопартия Гершаника проводила площадные работы по протокам левобережной поймы Иртыша от Ханты-Мансийска до Оби. Была она все время близко от базы и отработала сезон без особых приключений.
Гершаник В.А.:
И без меня. Летом я ушел в отпуск, затем три месяца учился в Москве. Здесь наконец привел в систему знания. Вернулся в Ханты-Мансийск — Шмелев раздеться не дал, тут же посадил на трактор и отправил в Ахтинку.
Шмелев А.К.:
Шла подготовка к зимнему полевому сезону — тут каждый день дорог!
За лето на участке промбазы построили механическую мастерскую — в самую первую очередь: без нее нельзя было эксплуатировать катера, лодки, баржи (из пяти катеров два были сильно изношены и ремонтировались после каждой поездки), готовить к зиме трактора. Подготовили площадку под строительство склада взрывматериалов, в промартели заказали десять балков на тракторных санях для зимних сейсморазведочных работ, здание конторы, камерального бюро и геофизической мастерской по собственному проекту и стотонную баржу. На самом надежном катере с арендованной баржей сделали рейс в Тюмень за материалами, оборудованием и продуктами. Получили три новых морских катера — солидные дубовые корпуса, осадка почти полтора метра, полное навигационное оборудование, с автономностью плавания семеро суток, а двигатели — нефтянки, всего по 20 лошадиных сил. Сначала отдали по катеру каждой сейсмопартии, что не только улучшило обеспечение работ тягой, но и несколько облегчило бытовые условия сейсморазведчиков: в каждой партии появилось по теплой каюте. С комфортом там разместились радиостанции: на катерах для них были отведены специальные рубки. Но вскоре пришлось заново делить имущество: в экспедиции образовались новые партии.
В сентябре в экспедицию прибыли три электроразведочных и три гравиметрических отряда, переданные из Тюменской геофизической экспедиции по приказу треста. Возглавили новые методы молодые специалисты: электроразведку — Дина Павловна Федорова, гравиразведку — Октябрина Викторовна Рыбина.
Шкутова О.В.:
Начальником гравиразведки! До сих пор не понимаю, как я могла согласиться на это, и чего тут больше — нахальства или наивности. А все Саша Шмелев (для меня он оставался Сашей, потому что я знала его по институту) — сила убеждения у него такая, что он и столб сумеет уломать! Я ведь и распределена была вовсе не сюда, и не хотела в Западную Сибирь, боялась ее. Но как красочно он описывал свой Ханты-Мансийск: «Северная Швейцария!» Я прийти в себя не успела, а уже тут же, в Новосибирском тресте, где он перехватил меня и выменял на распределенного к нему в экспедицию молодого геолога, взялась за составление проектов.
Сотни планшетов, на которых болота без конца и края, тайга, тайга, тайга, таежные речки, извилистые, с заболоченными берегами, редкие зимники и еще более редкие населенные пункты — мелкие деревушки, часто нежилые или состоящие из одной охотничьей избы. По гравиметрии намечались профили преимущественно широтного направления, большой протяженности, приуроченные к редким путям передвижения и рекам. Представление о том, как будут выполняться эти работы, было, как у меня, так и у Шмелева, крайне туманное. В это время состоялось мое знакомство с начальником Тюменской геофизической экспедиции Дмитрием Феодосиевичем Уманцевым. Он оказывал нам помощь в составлении проектов, давал советы, с чего начинать. Он был нашим шефом, старшим товарищем, уже имевшим опыт проведения работ в Западной Сибири.
Наконец проекты были составлены, утверждены и начался следующий этап нашей деятельности — организация. Шмелев поручил мне лететь в Тюмень, принять от Тюменской экспедиции оборудование для проведения гравиразведочных и электроразведочных работ и отправить его вместе с откомандированными в Ханты-Мансийск людьми — операторами и начальниками отрядов.
К моему приезду Тюменская геофизическая экспедиция уже получила постоянное место жительства: на улице Холодильной строилась ее база (жилой дом, здание конторы, мехмастерская, гараж). Жизнь здесь кипела вовсю! Приезжали и уезжали машины с оборудованием и людьми (кончился летний полевой сезон), шумела стройка. Воздух был пропитан запахом свежей сосновой щепы. Слово «экспедиция» для меня навсегда связалось с этим запахом. Строились везде: здесь, в Тюмени, в Ханты-Мансийске, позднее — в Березово. Строили жилые дома, гаражи, столовые, бани — и все было сосновое, янтарное, ароматное…
В Ханты-Мансийск ехали операторы-гравиметристы Яков Чусовитин, Юрий Михайлов, Вася Негеля и Женя Пунаев. Из них только Вася Негеля имел специальное образование: окончил Киевский геологоразведочный техникум. Остальные — совсем еще молодые ребята, вчерашние школьники, прошедшие обучение и практику у начальника партии Василия Федоровича Блохинцева. Он же обучил их несложному ремонту аппаратуры и первичной обработке выполненных наблюдений. Электроразведчики — Петр Набоков и Евгений Леликов — более солидные, знающие дело люди. Был переведен еще электроразведочный отряд Анатолия Бисерова, но он уже вел работы в Ханты-Мансийске.
Электроразведчики успели уехать в Ханты водным путем, а гравиметристы, занятые ремонтом аппаратуры после полевого сезона, задержались. Тем временем испортилась погода, начались дожди, мелкие, моросящие, иногда со снегом. Навигация на Туре кончилась, осталась одна ниточка, связывающая с Хантами, — авиация. Но ниточка эта в то время была настолько тонкой… В 51-м году авиасвязь с Ханты- Мансийском осуществлялась самолетом АН-2, который брал 10-12 пассажиров и летел 3-4 часа. При хорошей погоде выполнялся один рейс в день. Мы перевезли аппаратуру и оборудование в аэропорт. После нескольких дней ожидания с частью аппаратуры улетели Вася Негеля и Яков Чусовитин. Остались три прибора, ящики с инструментами, несколько аккумуляторов, я и Юра Михайлов. Мы «улетали» чуть не три недели.
Шмелев А.К.:
Кончался октябрь, реки могли встать со дня на день, надо было срочно отправлять отряды на исходные пункты маршрутов. Отряды были полностью укомплектованы кадрами, достаточно было аппаратуры, материалов и оборудования для зимней работы. Но люди приехали в летней спецодежде (ботинки и хлопчатобумажные костюмы), уже выдержавшей сезон в тайге. Кроме того, Тюменская экспедиция не выплатила им зарплату за три месяца, так что и купить себе другую одежду они не могли, бродили по Ханты-Мансийску оборванным полуголодными. У нас на складе есть продукты» полном достатке зимняя спецодежда (или прозодежда, как ее тогда называли), но, по правилам тех ли она отпускалась работникам только за наличный расчет. Главный бухгалтер категорически запретил выдавать со склада гравикам и электроразведчикаи прозодежду и продукты в счет погашения долга Тюменской экспедиции. Касса нашей — тоже пуста тоже задолженность за два-три месяца, и трест только обещает при первой возможности подкрепить наш расчетный счет. Начальники электроразведочной и гравиразведочной партий, Дина и Октябрина, взяли бланки платежных ведомостей, повели своих работников на склад, одели и обули каждого, а стоимость прозодежды оформили в ведомости как выданную зарплату. Потом получили на свой подотчет продукты и передали начальникам отрядов по долговым распискам. За два дня отряды были отправлены (на морских катерах «Гравик» и «Электроразведчик»), и только тогда начальники партий явились к главному бухгалтеру подсчитать итоги обеспечения отрядов. Когда главбух узнал, что, несмотря на его запрет, люди всё получили со склада, гневу его не было предела. Конечно, он понимал, что в «операции» замешаны не только молодые начальники партий, но обрушился именно на девушек. Обвинил их в растрате государственных средств, грозил милицией и прокуратурой…
Шкутова О.В.:
Арестовал мою зарплату, требуя ведомости с росписями людей за полученную прозодежду. А я не догадалась их взять. Пришлось слать радиограммы в отряды с просьбой отправить мне эти ведомости. А как это сделать? Общение с отрядами прервано: ледостав. Ждали, пока откроется санный путь. Еще два месяца перебивалась случайными займами.
Шмелев А.К.:
Это был не первый и не последний случай сверхбдительности главного бухгалтера экспедиции. Иногда ему удавалось одержать победу — вопреки здравому смыслу и интересам дела. Так он «предотвратил» заказ экспедиции на рабочие рукавицы, которые местная промартель предлагала сшить из брезента по безналичному расчету. Такие рукавицы были очень нужны, особенно рабочим ручного бурения, рвущим руки об металлический трос. Главбух же опасался, что рабочие станут в казенных рукавицах колоть дрова для собственных печей. Поневоле приходилось искать обходные пути.
На четвертый квартал 51 -го года трест урезал фонд заработной платы. Пришлось сократить камералку: уволили вторых работающих в экспедиции членов семей — жен начальника, главного инженера и бухгалтера. Ох, и гневался главный бухгалтер! Особенно на то. что его жене предложили, по примеру Шмелевой, поработать бесплатно. На конец года экспедиция практически всем задолжала заработную плату — до четырех месяцев. Только два человека оказались дебиторами: заместитель начальника по хозяйственной части Санков и главный бухгалтер.
Навигация закончилась. Все плавсредства вытащены на берег, на Иртыше уже ледяные забереги, а берег замерз и покрыт снегом по колено. И вдруг 1 ноября приходит из Тюмени катер с баржей, груженной взрывчаткой. Катер и баржа нам нужны, но взрывчатку мы не заказывали, — у нас ее достаточно не только для зимнего сезона, хватит и на половину лета. Нам взрывчатку просто девать некуда в самом прямом смысле слова, но и возвращать в Тюмень невозможно: река не сегодня, так завтра встанет, баржа замерзнет в пути. А милиция уже интересуется, не собирается ли экспедиция взрывать город. Объяснили ситуацию и получили разрешение догрузить взрывчаткой, сколько возможно, пороховой склад, а остаток увезти в Белогорье и складировать там штабелем на пойме. Пять тонн аммонита втиснули в пороховой склад, двадцать тонн успели еще водой доставить к Белогорью. Ну и конечно же, довольно скоро, месяца через три, я с этой взрывчаткой погорел: к нам прибыл ревизор — начальник отдела контроля взрывных работ Управления Сибирского округа. Начальник экспедиции и его зам сразу заявили, что к взрывчатке они никакого отношения не имеют, — это дело главного инженера. Две недели ревизор меня тряс и в конце концов наложил штраф за нарушение правил ведения взрывных работ. Можно сказать, легко отделался.
Маршруты по зимникам
Шмелев А.К.:
Эту зиму в Ханты-Мансийской геофизической экспедиции работали четыре полевые партии: трехотрядные гравиметровая и электроразведочная и две сейсмопартии.
Шкутова О.В.:
Передвижение гравиметрических отрядов должно было проходить по зимникам, обозначенным на топокартах, маршруты и планировались, исходя из этих зимников. Транспорт — по обстановке. На профиле Перегребное — Ивдель — олений (в Перегребном оленеводческий совхоз, там арендовали оленей). Профиль Шеркалы — Нахрачи совпадал со старым зимником, которым возили обскую рыбу на ярмарку в Ирбит — его думали отработать на лошадях. Детальные работы под Ханты-Мансийском — тоже на лошадях. Этому отряду было легче других, зато и состоял он из одного человека: Вася Негеля был за оператора, рабочего, возчика и начальника. На сани, запряженные лошадью, ставился гравиметр, аккумулятор, и «отряд» трогался в путь, каждый вечер возвращаясь домой. Зимой темнело рано, и Вася, чтобы удлинить рабочий день, на дугу пристроил шестивольтовую лампочку с плафоном и от аккумулятора освещал дорогу.
Шмелев А.К.:
Неясно было, помогало ли это лошади, но оператору явно помогало. Работа этого отряда проектировалась до февраля. Потом, по утвержденному плану работ, из Новосибирска должен был прилететь ПО-2, чтобы Негеля мог отработать сеть опорных гравиметрических пунктов. Но самолет не прилетел. Негеля продолжил площадные работы на левобережной пойме Иртыша, пройдя по всем дорогам и тропинкам. Исследования были выполнены от одного опорного пункта, которым начинался и заканчивался каждый рейс.
Перегребинский и Шеркалинский гравиметрические отряды приступили к съемке лишь в конце декабря.
Чусовитин Я.Г.:
У нас там, понимаешь, ни транспорта, ни дорог, ничего там не было. Я два месяца ездил, пока нашел лошадей. Колхозы не дают, потому что дорога далекая, может ведь дело кончиться неизвестно как. Долго еще сани готовили, потому что бездорожье, надо, чтобы на высоких копыльях.
Шмелев А.К.:
Перед выходом в рейс оба отряда проверяла Октябрина, добираясь до Перегребного и Шеркалов по почтовой связи на перекладных лошадях — как во времена Пушкина.
Шкутова О.В.:
Повезло мне с начальниками отрядов — они прошли хорошую школу у Блохинцева, и их опыт очень пригодился в тех труднейших условиях, в которых они оказались. Тем более я-то им помочь ничем особенно не могла: в аппаратуре совершенно не разбиралась, знакомство у меня с ней было шапочное. В институте мы видели гравиметр СН-3 только снаружи и под стеклянным колпаком: гравиметрической аппаратуры в то время было очень мало. Операторы быстро поняли мое невежество (да я и не скрывала), но только чаще стали обращаться с вопросами об аппаратуре. Спросят — а ответа не ждут, тут же сами ремонтируют и объясняют. Так многому обучили. Совсем молодые ребята, и вот такая мудрая деликатность.
Шмелев А.К.:
Основная методическая сложность проведения гравиметрических работ по региональным профилям состояла в отсутствии опорных пунктов. Поэтому наблюдения проводились сразу двумя приборами, с повторением последней точки, выполненной накануне. Закреплялись вехами точки, пригодные для посадки самолета и наблюдения опорной сети.
«Олений» маршрут выполнялся отрядом Журавлева. Снаряжение было довольно громоздкое: два гравиметра, четыре аккумулятора, радиостанция, палатки, спальные мешки, продукты — полная загрузка трех оленьих упряжек. Отряд быстро прошел профиль до Хангокурта, где зарядили аккумуляторы и дали передохнуть оленям. Дальше — 300 километров безлюдной тайги до Ивделя. В отряде три человека: начальник Толя Журавлев (он же оператор и радист), Женя Пунанов — второй оператор, и каюр. Договорились, что Журавлев в случае необходимости будет выходить на связь в любое время светового дня. И вот отряд вышел из Хангокурта. Два дня радист экспедиции дежурил на приеме, на третий день позвал меня к рации: на связи Журавлев. Сказал, что отряд находится в Ханлазине, поселок нежилой, олени устали, просил разрешения вернуться в Хангокурт. Через неделю Журавлев сообщил, что выходит из Хангокурта. И появился на связи только на пятый день: «Находимся в ста километрах западнее Ханлазина, олени устали. Разрешите вернуться». Через десять дней опять вышел из Хангокурта — и пропал. Только на двенадцатый день получили телеграмму из Ивделя «Профиль завершен. Люди здоровы. Аппаратура исправна. Журавлев». Эту телеграмму я положил себе под стекло, и в трудные минуты, а их было немало знакомый текст давал мне надежду, что люди выдержат, беда пройдет стороной.
Шкутова О.В.:
Олени в тайге оказались непригодными. На них хорошо передвигаться по открытой местности, а зимники на маршруте были в большинстве случаев заросшими. Олени быстро выдыхались, гравиметры сильно трясло. Пришлось отряду становиться на лыжи и основную часть маршрута нести аппаратуру и снаряжение на спинах.
Шмелев А.К.:
Отряд Чусовитина работал с конным транспортом, кроме аппаратуры везли с собой сено и овес, поэтому загрузили шесть подвод. В отряде было пять человек: кроме начальника и оператора радист и два возчика. Отряд работал по той же методике, что в Перегребинский, прошел профиль без особых приключений и до распутицы вернулся обратно по профилю в Шеркалы, попутно наблюдая точки, намеченные под опорную сеть, для самолетных посадок
Чусовитин Я.Г.:
Мы шли километров по 10-15. Проводника взяли Ребята идут, топчут дорогу, чтобы лошади прошли, потому что снег глубокий, так вообще лошадь не пройдет, надо чтобы по колено хоть было. На охотничьих лыжах не протопчешь, на таких шли. Ну и до того натопчутся, что в снег свалятся. Лошади пройдут, сзади едешь и подбираешь, и затаскиваешь их в сани. Отлежался маленько — на лыжи и опять вперед. А продукты… Я брал пельмени, чтобы быстренько. И в ресторане заказывал, и где попадется возможность купить, так я это дело не упускал. Ночь, в лесу палатку поставишь, вода закипит — тут тебе и ужин готов.
В марте уже маршрут закончили, тяжелый такой, и план сделали, и все — в Ханты вернулись. Тут Александр Ксенафонтович говорит: «Вот там сейсмики работали, и вроде — какое-то поднятие. Проверить надо. Давай-ка сходи». Транспорта никакого нет. Я в Ахтынке договорился, шесть собак взял, и мы поехали. Вначале топограф прошел, точки разметил и протоптал, чтобы на собаках пройти. Вернулся, дал схему. А в день выхода пошел такой мягкий снег — буран, сантиметров тридцать снегу навалило, и я ничего не вижу. Но пошел, со мной еще один рабочий и шесть собак. И гравиметр на санях — 100 килограмм. Думал, одну ночь пробегу, да и все, а проходили четыре дня. Ладно, на наше счастье, увязалась с нами собачонка маленькая. Так вот она нам и показывала, где эта лыжня. Она как с лыжни свернет— провалится и опять на лыжню. Без этой собачки не знаю, что было бы. Все обгорели — у костра спали, жрать нечего, и собак кормить нечем. Тут я хлебнул горя — пешком в снегу возиться…
Шкутова О.В.:
Сведения о передвижении отрядов в течение всей зимы мы получали через неделю-две, иногда реже. Актировать выполнение приходилось на основании телеграмм и радиограмм, что вызывало справедливые нарекания со стороны главного бухгалтера. Методика многократных наблюдений не давала полной гарантии отсутствия ошибок в работе. Естественно, за такую методику была получена крепкая головомойка от гравиметристов Новосибирского треста, которые контролировали и оценивали нашу работу. Но иного выхода не было. Выставить уверенную опорную сеть своими силами экспедиция не имела возможности, а проект наших работ утверждался в тресте, выполнять его мы были обязаны. Редкая сеть опорных наблюдений первого класса была выставлена лишь осенью 52-го года, только тогда удалось привязать к ней работы, сделанные предыдущей зимой. Несмотря на невероятно трудные условия, наблюдения оказались довольно качественными. Первая гравиметрическая карта, составленная на их основании,
выявила основные элементы гравитационного поля западной части низменности, которое в дальнейшем было уточнено и детализировано.
Шмелев А.К.:
Электроразведочные отряды выполняли профили Березово — Саранпауль (начальник отряда Бисеров), Кондинское — Няксимволь (Лелеков), Кеушки — Шаим (Набоков). Отряду Бисерова предстояло работать значительно севернее остальных, на оленях, по пойме. Начальник отряда провел основательную подготовку.
Бисеров А.В.:
Я еще весной приехал в Ханты-Мансийск, но электроразведочный отряд, который здесь работал, тогда относился к Тюменской экспедиции. Сначала начальником отряда был инженер, но он не справлялся, увольняться придумал. Лето работали вниз по Оби. Была у нас 25-тонная баржа и катер БМК — он постоянно ломался. Наше начальство далеко, пытались жаловаться Шмелеву, в ответ радиограмма: «Кузнецов давно работает самосплавом. Задания выполняет на сто процентов». Взяли провод, идем вниз по течению, тащить баржу не надо, только придерживаем по берегу. Причалить не везде могли — там съемки не делали. Так дошли до Полновата. Тут распоряжение: «Выполнить опорную ВЭЗ у Салехарда». У Салехарда фундамент неглубоко, метров семьсот от поверхности, значит, и разносы невелики, километра по три. Но на материке мерзлота, а у нас батареи слабые, не пробивают! Вернулись на Обь, по воде с помощью моторной лодки сделали пять ВЭЗов. Намучились! И с аппаратурой, а больше потому, что опыта нет, с воды-то до тех пор никто ВЭЗы не делал. Но кой-чему научились. Вернулись в Полноват на зимовку, оттуда в Березово. С осени стали к зиме готовиться: заказали в совхозе «топоры» и «гуси» (меховые одежда и обувь, надевали в поездке на нартах поверх обычного зимнего снаряжения), насушили сухарей, разбросали по профилю от Березово до Хурум Пауля. Теперь Шмелев уже меня в пример другим ставит. По рации слышу, распекает кого-то: «Бисеров сухарей насушил и ничего не просит, сидит без дотации!» Березовский совхоз дал оленей — 43 головы, трех погонщиков и 12 нарт. Пошли мы хорошо. Размотку делать приходилось не больше чем по пять километров, да не по тайге, места все открытые. Электроды в полтора метра доставали талые породы, значит, и с заземлением все в порядке. Жили мы (человек двенадцать) в утепленной палатке, а каюры в чуме, иной раз и вовсе на нартах ночевать оставались: «В палатке потеть будем!» Оленей через день меняли, чтобы ездовые отдохнули, покормились. Через месяц всех оленей заменили: быстро они устают. Под Новый год к нам приезжала с проверкой Дина Федорова. Мы пир закатили. Один наш каюр Игнашка Выртыненко лося принес, взамен кружку спирта потребовал. Потом мы еще и в гости к Игнашке попали: дошли профилем до его деревни. У Игнашки здесь были и дом, и юрта для матери, она в дом не хотела, жила как привыкла. В юрте-то мы и гостили (и вышли оттуда все со вшами). Наш оператор Аркадий Гребенкин (вместе с женой ездил, она центральным рабочим у меня была) фокусы показывал. Его каюры и раньше уважали: он тынзей выучился хорошо бросать, а тут и вовсе за шамана считать стали. Но Игнашка враз смекнул, что дело вовсе не в колдовстве, и стал просить Аркадия, чтобы тот выучил его сына «шаманить и ругаться по- русски».
С оператором, свободным начальником — что не работать? К Уралу фундамент поднимается, 200 метров до него остается, наблюдения все проще. С Северной Сосьвы перешли на речку Ляпин, по ней поднялись до Ламбовожа, Саранпауля… Возвращаясь, повторяли те точки, где сомневались в полученном материале. Весну, первое солнце уже у Сартыньи встретили. А то все в потемках работали, наблюдения при большом костре делали, да у прибора подсветочка. Вот только олени на обратном пути и вовсе выдохлись. Уже не мы на них, а они на нас едут, на нартах лежат. А груза и так было несколько тонн. Д0 Березово не довезли, у Игрима Василий Абрамыч (он у наших каюров за бригадира был — хороший человек, по национальности — зырянин, по фамилии — Попов) говорит: «Оставьте, теперь сами дойдут». И верно, дошли. В Березово мы еще до распутицы вернулись.
Шмелев А.К.:
Медленнее шла работа в отряде Лелекова, выполнявшем ВЭЗ по профилю Кондинское — Няксинволь с применением конного транспорта. Здесь наибольшее удаление питающих электродов от центра ВЭЗ составляло пять километров, профиль проходил по дремучей тайге. На отдельных участках встречались сухие пески и многолетняя мерзлота, приходилось забивать по 10-12 электродов. До весенней распутицы отряд выполнил часть профиля до деревни Хангокурт, где складировали аппаратуру и оборудование до осени, и налегке выехали обратно в Кондинское.
Труднее всего пришлось отряду Набокова, работавшему на профиле Кеушки — Шаим (в верховьях реки Конда). Работы проводились с конным транспортом. Лошадей арендовали в колхозе вместе с возчиками, которых зачислили в отряд рабочими. Размотки вначале тоже были по 10 километров, но местность оказалась более удобной для передвижения: редкие острова леса между замерзшими болотами и озерами. Первый месяц все шло нормально. Ушли профилем от Оби на 100 километров, до ближайшей деревни впереди еще 50 километров, и тут кончилось сено. Набоков решил оставить в охотничьей избушке вычислителя и радиста со всем оборудованием и на десяти подводах с десятью рабочими пробиться до деревни, закупить сена, на обратном пути сложить его стожками вдоль профиля. Контрольный срок возвращения был семь дней. Через четыре дня сильно запуржило, мело двое суток. Контрольный срок прошел — обоз не возвращается. На телеграфный запрос экспедиции Картопья (деревня, в которой закупали сено) не ответила. Ханты-Мансийский аэропорт отказался выделить ПО-2 для поисков — самолеты были заняты на транспортировке продовольствия буровой разведке в Ларьяк. На просьбу выделить самолет из Новосибирского геологического авиаотряда трест не ответил. Обоз возвратился к избушке на десятые сутки с сеном. На обратном пути попали в пургу, на болоте потеряли свой след, прибились к островку леса и переждали пургу. Потом два дня искали свой след, на третий день двинулись обозом в деревню за собакой, и Пират вывел на след, став с того дня полноправным членом отряда и всеобщим любимцем. Летом весь отряд перешел работать в сейсморазведку, и Пират тоже стал сейсморазведчиком.
А до Шаима добрались в первых числах апреля. На последних ста километрах сделали всего четыре точки ВЭЗ: была сильная оттепель, спешили выбраться из болот. Порожний обоз возчики погнали по тающему зимнику вдоль Конды в Ханты-Мансийск. Не хватило пары дней: ледоход остановил в Болчарах. Несчастья преследовали отряд и в Шаиме. Сначала рабочая из-за ревности серьезно поранилась кухонным ножом. Хирург окружной больницы по нашей рации консультировал шаимского фельдшера. Эта женщина начала поправляться — тяжело заболела душа отряда, вычислитель Груша Соловьева. Главный врач окружной больницы, также консультируя фельдшера по рации, определил у Груши экссудативный плеврит. Нужны антибиотики — в Шаиме их нет. Зимняя навигация закончена, самолетов в Ханты-Мансийске нет, тюменскому ПО-2 не хватает бензина, чтобы доставить медикаменты «на сброс». Вслед за ледоходом Грушу на моторной лодке отправили в больницу в Кондинское. Из Кондинского навстречу вышел катер с врачом, который встретил больную у поселка Луговая. Жизнь Груши была спасена, но, закончив курс лечения, она уволилась из экспедиции. Только в конце мая катер с баржей вышел из Ханты-Мансийска в Шаим, забрал там электроразведочный отряд, в Болчарах погрузил санный обоз и в середине июня пришел в Ханты-Мансийск. Лошадей в Кеушинский колхоз сдали только в конце июня.
Внедорожная сейсмика
Шмелев А.К.:
В организации зимних сейсморазведочных работ опирались на опыт Тобольской сейсмопартии: использование для жилья и размещения аппаратуры балков на тракторных санях. В каждой партии было по пять балков: в одном — сейсмостанция, в другом кухня-столовая и три жилых.
Быховский Б.Л.:
Конечно, первые балки, придуманные Шмелевым и изготовленные местной промартелью, были совсем не те, что сейчас. Шаткие, крохотные. Народу в них набивалось столько, что дышать было нечем. От одного работяги, хорошего парня, пришлось избавиться только потому, что он страдал ночным недержанием мочи. О комфорте и речи не было. А при спусках-подъемах балки норовили сложиться, наподобие карточных домиков, и при этом втягивали в себя, заглатывали снег.
Шмелев А.К.:
Размещение балков по профилю обеспечивало обогрев всех работников, кроме топоотряда. У них не было ни транспорта, ни обогрева. Круглосуточно отапливался только балок-сейсмостанция. Рабочие партии ночевали, как правило, в ближайшей деревне, куда уезжали, закончив рабочий день, на тракторных санях. При удалении от деревни все жили в балках. Материалы и продукты доставлялись на профиль арендованным гужевым транспортом. Первая партия прошла профилем от деревни Белогорье через всю пойму на юг до деревни Ахтинка, пересекла полоску леса и вышла на болото. Опытнейший тракторист Пешев, выехав на болото, почувствовал опасность, не переключая скорости, медленно развернулся и выбрался в лес. Оператор Быховский вызвал меня по рации. Я спросил Пешева: «Боишься?» — «Не боюсь, а знаю, что сяду». — «Сядешь, значит вытащим». Трактор затонул, вытаскивали его месяц. Еще раз убедились, что одиночный трактор в болото пускать нельзя. Поэтому, вызволив трактор, обе сейсмопартии встретились у Маткинских и дальше пошли совместным профилем до Троицкого, где и закончили маршрут.
Быховский Б.Л.:
Шмелев к нам наезжал часто. Мы вместе с ним то на печке ночевали, то еще где. Бывало, я уже засыпаю, а он все рассказывает, рассказывает… Я же в геологии пришелец был, совсем из другого мира, и вот по его рассказам в нее и вошел. С ним мне было очень интересно. И все, что он говорил, для меня было — догма! Я и молился на него. Однажды я вместе с ним должен был ехать в Ханты-Мансийск. Ждали-ждали лошадей, Шмелев на выдержал: «Пойдем, всего двадцать километров, они нас встретят!» Ну, пойдем так пойдем. Побрели против ветра. И мороз был подходящий. Скоро чувствую: подбородок замерзает. Сказал Шмелеву, тот не поверил: «Чего глупости говоришь? Борода не мерзнет!» Раз он говорит — я верю. Но дальше ощущаю — челюсть совсем заледенела. Повернулся к Шмелеву, тот и сам увидел, схватил снега и давай тереть. Снег смерзшийся, рукавица задубелая — всю щеку расцарапал. Вторую я от него рукой зажал, она под рукавицей отошла и осталась целой. После этого я понял, для чего у пальто воротники бывают. А нашей одеждой были фуфайки без воротников и шапки, ничего общего с мехом не имевшие.
В тот приезд я Шмелева не послушал, единственный, наверное, раз. Просился остаться в Ханты-Мансийске на Новый год, а он мне сказал: «Сколько ты пробудешь в Хантах, столько отряд простоит».
А я жениться надумал. Поженились Николай Шкутов (мы с ним дружили) и подружка Дины Октябрина. Я Октябрину просил: «Высватай мне Динку!» Она обещала. Когда Шмелев не разрешил мне остаться, я пошел к начальнику экспедиции и признался, что жениться хочу. Шестаков нашел причину уважительной. Три дня прогуляли очень приятно, в основном, у Шмелева — я и вообще тут останавливался всегда, как в Ханты приезжал, у меня и места другого не было, но с моей женитьбой ничего не получилось. По моей вине. И отряд все три дня простоял…
Шмелева И.П.:
Мы всей камералкой уговаривали Дину: «Такой парень замечательный! И так тебя любит!» Она и сама знала, какой Борис, но только смеялась в ответ: «Здесь он меня любит, а в партии — другую?» Парни наши, действительно, времени нигде не теряли. Потом Дина уехала в Москву, там ее ждал жених, известный поэт. Только все равно наш Борис был лучше, и удивительно они с ним характерами друг другу подходили — оба светлые, легкие. Борис очень долго не женился потом.
Шмелев А.К.:
На тот зимний сезон трест прислал новых начальников сейсмопартий. Один — бывший председатель Колпашевского горисполкома, другой — учитель физики. Люди-то, может, и неплохие, но дела нашего не знали, условий не представляли, и толку от них не было никакого. Вся работа держалась на таких, как Быховский, Кузнецов, Гершаник.
Основные итоги зимнего сезона: по материалам ВЭЗ березовского электроразведочного отряда выявлены крупные структурные элементы, в том числе Северо-Сосьвинский свод (поселок Березово расположен на восточном склоне этого свода). Эти материалы легли в обоснование заложения опорной березовской скважины. ВЭЗ кеушкинского электроразведочного отряда выявили региональный подъем фундамента — от глубин три тысячи метров у Кеушек на Оби до тысячи метров у Шаима. По результатам зимних сейсморазведочных работ установлена мощность осадочных пород у Ханты-Мансийска — три километра, с небольшим подъемом на северо-запад, проведены массовые определения скоростных параметров осадочной толщи пород, установлен скоростной график разреза, который в последующие 10 лет применялся для построения сейсмических разрезов в центральных районах низменности от Увата до Уренгоя и от Нахрачей до Покура.
Факторы объективные и субъективные
Шмелев А.К.:
После окончания зимнего сезона уволились начальники сейсмопартий, присланные осенью трестом. Начальник экспедиции пошел в отпуск за два года и не вернулся — тоже уволился. Простились мы с главным бухгалтером: как хорошего специалиста, его перевели в более крупную и, по представлениям тех лет, более перспективную Тюменскую экспедицию.
В Сибирском геофизическом тресте Ханты-Мансийская экспедиция была в самых трудных условиях и хуже других обеспечивалась техникой и кадрами. Ханты-Мансийск удален от железной дороги более чем на тысячу километров водного пути, навигация всего пять месяцев. Воздушный путь тоже более 500 километров. Летом — редкие рейсы летающей лодки «Каталины», местные полеты на самолете-амфибии ША-2 с полезной грузоподъемностью около 100 килограммов. Зимой авиационное сообщение улучшалось: осуществлялись регулярные рейсы ЛИ-2 и первых АН-2 (только на колесах), Зимняя навигация длилась 4,5 месяца. Стоимость авиаперевозок была очень высокой. Доставку грузов водой затрудняла перевалка из вагонов в баржи, с задержкой и порчей грузов в пути. Трест мог бы снабдить экспедицию автотранспортом, но в наших условиях требовался только гусеничный транспорт и плавсредства. А этого в тресте было мало, и в первую очередь обеспечивались южные экспедиции, которым «по политико-экономическим причинам», как тогда говорили, и следовало открыть месторождения. Кто из специалистов добровольно поедет в удаленный, менее перспективный район при той же зарплате, что и в южных экспедициях? Поэтому трест направлял на вакантные должности людей, далеких от геофизики. Одни из них увольнялись сразу, только ознакомившись с работой, другие добросовестно, в меру своих сил и способностей, в течение сезона исполняли административные функции и уходили по его окончании. В новом летнем полевом сезоне сейсмопартии вновь возглавили Гершаник и Кузнецов.
К этому сезону экспедиция, несмотря на плохое обеспечение, была достаточно серьезно и обстоятельно подготовлена. Всю зиму усиленно обустраивались. Выстроили мастерскую, склады, а к весне и контора переехала в новое здание на берегу протоки Оби — Неулевки. Кроме конторы в здании разместились камеральное бюро, радиостанция и даже геофизическая мастерская. Начали строительство склада взрывчатки, велся ремонт техники.
Особенно тщательно готовили к навигации флот. Специально созданная комиссия строго проверяла выходящие из ремонта суда на водотечность, а катера делали пробный пробег по Неулевке до Шапши и обратно: определялись скорость и расход горючего. Обнаружилось, что ремонтные работы проведены недостаточно качественно. Я, как главный инженер, возглавлявший приемную комиссию, не мог принять в эксплуатацию ненадежную технику. Главный механик и зам по хозяйственной части, ответственные за ремонт, стремились доказать, что «и так сойдет». В обход комиссии им удалось отправить в Белогорье баржу за взрывчаткой. Вечером ее загрузили, а к утру она легла на дно. Хорошо, что берег был отмелый и зачалена баржа была крепко. Днем воду откачали, подмок только нижний слой ящиков. Что тут испортилось окончательно, так это мои отношения с Санковым — замом по хозяйству. Но в начале лета он выехал в Новосибирск для оперативного получения и отгрузки оборудования и материалов в экспедицию, да так и остался там (в Новосибирске жила его семья) на полгода. Я оказался один за все руководство.
Летний полевой сезон первой открыла гравиметровая партия. Одним отрядом на морском катере «Гравик» она вышла на отработку профиля по Оби: Нижневартовск — Ханты-Мансийск — Салехард. Наблюдения проводили двумя-тремя гравиметрами одновременно, с повторением наблюдений на опорных точках при обратном рейсе. Чуть позднее начала работы электроразведочная партия тоже одним отрядом на морском катере «Электроразведчик» и моторной лодке по маршруту Кеушки — Березово — Салехард. Места для ВЭЗ выбирались на участках, где прямолинейный берег давал возможность разме¬стить всю линию ВЭЗ. Сейсмопартия Гершаника продолжила работы на профиле Ханты-Мансийск — Нижневартовск. В результате были выявлены все региональные структуры среднего Приобья: Тундринская впадина, Сургутский свод, Ярсомовский прогиб и Нижневартовский свод. Вторая сейсмопартия отрабатывала профиль по протокам Иртыша — от устья до деревни Фролы. Было установлено горизонтальное залегание кристаллического фундамента. Партия безуспешно опробовала разные способы установки сейсмоприемников на поверхности воды, но во всех случаях фон от волн и течения превышал полезные сигналы отраженных волн. Несмотря на тяжелые условия и, как обычно, плохое обеспечение, работа шла достаточно спокойно и успешно: сказывались приобретенный опыт, подготовка.
Шмелева И.П.:
Начал налаживаться, приобретать некоторую устойчивость и даже комфортабельность наш быт. Мы тогда все принялись наряжаться. Зарплату получали редко, зато сразу помногу. Беречь «на черный день» не умели, а я и не хотела откладывать свою жизнь на потом. В те годы в Ханты-Мансийске было очень приличное ателье, а в магазинах довольно большой выбор тканей. Еще я по-прежнему покупала книги. У меня уже собралась неплохая библиотека, но вдруг Саша мне говорит: «В партиях нет ни одной книги. Я увезу наши». — «Нет!» — сказала я, но он, конечно, все равно увез половину моего богатства, и ничто не вернулось обратно. Много лет спустя наш сын Юра, приехав в командировку с Севера, где он работал в сейсморазведочной партии, тоже увез с собой чемодан моих «толстых» журналов и тоже навсегда…
Радостью в памяти осталась природа Ханты-Мансийска. Я очень любила дорогу от нашего дома с верхушки горы до экспедиции, которая расположилась у подножья. Дорога — два километра — шла через перелески, мимо могучих кедров, оврагов. Зимой — чистый-пречистый искрящийся снег. В морозные дни приходили на работу и домой все в куржаке. А весной, когда деревья только распускаются, лес стоит словно кружевной, кедровники упоительно пахнут смолой и… нет комаров! С нашей горы кругом, куда ни кинешь взгляд — неоглядное водное пространство, так разливаются Иртыш, Обь и их протоки. Очень счастливой я себя чувствовала той весной. Еще хорошо — отношения с людьми. Мне всегда казалось, что добрые человеческие отношения нужны не менее, чем хлеб. И в Ханты-Мансийске они у меня были. Отношения со всей экспедицией складывались простые и товарищеские, нам было интересно работать, и сами мы были интересны друг другу. Хотя больших интеллектуалов среди нас не оказалось. Мы дружили семьями с Аркадием и Машей Кузнецовыми, поскольку у нас было много общего, в том числе и огород при нашем домике, где мы вместе сажали картошку. И с девушками-камеральщицами жили почти по-родственному. Очень привязалась к нашей семье Клава Чунина. Она дольше всех оставалась в нашем доме. И работник она была очень хороший и надежный. Еще отличным вычислителем стала наша новенькая Надя Баклан — с ней вместе мы потом долго работали. Вот если Дину Федорову мы пытались замуж выдать, то Надю, наоборот, отговаривали от сватавшегося к ней жениха… Хотя тоже был очень влюблен и до сих пор помнит. Был он лет на десять старше Нади. Сначала он страшно не нравился мне за его отзывы о женщинах — очень грязно говорил, такого я больше ни от кого не слышала. Наверное, много в деревнях напакостил. А однажды он рассказал о себе такую историю…
Он служил во время войны в армии Рокоссовского при штабе. По его словам, многие из его сослуживцев занимались мародерством, особенно когда вошли в Германию. Командование было вынужден назначить за мародерство расстрел. И вот уже поел» Победы, в Берлине, он с еще одним парнем отправился искать выпить. Зашли в немецкую семью с автоматами, полезли в буфеты… Один немец заворчал что-то — перестреляли всю семью, все напрочь разгромили… И тут наш патруль. Так эти двое еще два часа отстреливались от своих же! «Так вы могли и наших солдат…» — «Может, и застрелили кого. А что было делать? Иначе бы они нас расстреляли». Не знаю, насколько это было правдой, но видеть его после этого я не могла. И Наде говорила, что хуже его — не бывает! Надя обижалась: «Да что вы, Иоганна Павловна, я сама вижу: противный он, терпеть его не могу!»
Но это исключение, потому и помнится так. А наши ребята… ну, хотя бы Боря Самсонов. Тоже фронтовик, прошел всю войну разведчиком. У нас работал радиотехником, москвич, очень интеллигентный парень. А жил он тогда последний год — погиб на Березовской скважине… Или Вася Дюжаев. Геодезист профессиональный, дело знал очень хорошо, работал на совесть. Удивительно чистые, аккуратные журналы он вел. Будто и не в сугробе на морозе заполнял, а в кабинете за столом. Тоже из Москвы приехал, здесь женился, долго еще работал в наших партиях. Погиб при разведке Красноленинского месторождения. А Толя Журавлев — в Саранпаульской экспедиции…
Но лето 52-го года не предвещало никаких несчастий. Был какой-то чудесный выходной в мае, как раз когда лес только начал распускаться — теплый, солнечный, длинный день мы всем домом, с детьми, студентами, гостями, провели в лесу — тут, кажется, все соединилось, что человеку нужно для счастья. Потом мы очень дружно и весело жили со студентами. А к концу лета они поневоле стали и вовсе членами нашей семьи: практика кончилась, пора было возвращаться в институты, а трест опять задерживал зарплату, и денег, хотя бы только на билеты, взять было негде. Вместе жили частью в долг, частью на картошке с нашего огорода. По вечерам на этом огороде жгли костер, пели до полуночи. Мне тут как раз выдали пособие на четвертого ребенка, на билеты его не хватило бы, но зато мы закатили пир горой. Со студенческой стороны к нему была приготовлена торжественная ода в мою честь — очень жаль, что я не догадалась ее сохранить. Потом Саша получил большой денежный перевод — премию за открытие угольного месторождения в Казахстане. На эти деньги и отправили студентов.
Не хотела уезжать одна девушка — Галя. Только на самом последнем пароходе, с горькими слезами…
Мы с ней особенно подружились, и я знала ее сердечную тайну. Галя проходила практику в партии Виктора Гершаника. Он был, конечно, необыкновенный парень. Один голос чего стоил! Без руки великолепно играл в волейбол, Иртыш переплывал. Галя хотела быть достойной его. Решив научиться плавать, она однажды прыгнула с баржи (парни ей сказали, что лучший способ — это как щенков учат: бросят в воду, и плыви). Борис Быховский вытащил ее чуть живую. Она отдышалась — и опять! К концу лета действительно уже хорошо плавала. Не заметить, не понять, что с ней происходит, Виктор, конечно, не мог. И не может быть, чтобы его сердце не дрогнуло: удивительная это была девушка — милая, умная, самоотверженная… Но он уже был женат.
Гершаник В Л.:
Галя стала кандидатом наук. У нее прекрасная семья.
Осенние ветра, туманы…
Шмелев А.К.:
К концу октября летние полевые работы были закончены. Гравиразведочный, электроразведочный отряды и сейсмопартия Кузнецова вернулись в Ханты- Мансийск. Сейсмопартия Гершаника ушла в Малый Атлым, разгрузила аппаратуру, оборудование, материалы. Там планировались зимние сейсморазведочные работы для обоснования опорной скважины.
Гершаник В.А.:
Возвращались в Ханты-Мансийск — холод, грязь, измучились, надеялись, что вот дойдем и будем отдыхать, а вместо того — в Малый Атлым! И отправлять-то нас было не с чем и не на чем, один катер экспедиция могла выделить на весь караван. Как он дошел до места и только там кончился — один моторист знает, благодаря его искусству добрались. Дальше — куда разгружаться, где устраиваться? Остановились прямо перед сельсоветом, оцепили флажками («опасный груз!») площадку и тут вели складирование. Чтобы сгрузить цистерны с горючим, набрали в долг ведер, бочек, вылили в них содержимое одной цистерны, стащили ее на берег воротом, снова заполнили, потом принялись за вторую. Учительница выделила класс в школе. А дальше стали сидеть и ждать: для работы в зимних условиях нужны трактора, балки, материалы, а у нас ничего этого нет, и неизвестно, когда будет. Денег тоже нет, рабочих кормить нечем, они, естественно, требуют…
Быховский Б.Л.:
Гершаник совсем скис. Рабочим говорил: «Что я могу поделать? Можете не работать» — и просился из партии. Я незадолго перед тем купил фотоаппарат, вот тут он мне очень пригодился: я стал фотографировать всю деревню. На деньги, вырученные за фотографии, покупали провизию. Гершаник к моему «частному предпринимательству» относился скептически.
Шмелев А.К.:
В середине октября из последних запасов снарядили и отправили на место работы Березовский и Октябрьский электроразведочные отряды, в Малый Атлым — гравиразведочный отряд Чусовитина. Ждали караван с оборудованием, материалами и продуктами из Новосибирска. В середине сентября Санков, все лето получавший грузы, вызвал туда главного механика Лотарева для сопровождения каравана, но отправка все задерживалась. 2 октября в Ханты-Мансийске лег снег. Стало ясно, что из Новосибирска караван дойти не успеет, замерзнет в пути, отправлять нельзя. Я дал предупреждающую телеграмму в трест. 6 октября караван все-таки вышел из Новосибирска, но был вновь задержан в Колпашево на перегрузке судов до 18 октября.
Ждали баржу из Тюмени. Еще в начале сентября эту баржу и катер, отобранные у сейсмопартии Кузнецова, отправили в Тюменскую экспедицию. И две недели ее там продержал все тот же бывший наш, а ныне тюменский главный бухгалтер, требуя предварительной оплаты за отпуск материальных ценностей. Понадобились неоднократные самые строгие указания треста, чтобы преодолеть, по сути дела бюрократический, саботаж. Со старым другом институтским однокашником Толей Кузнецовым мы, как главные инженеры двух экспедиций, разругались чуть не насовсем. Я кричал в трубку: «Бюрократ!» Он мне: «Беспечный!» Переступить через главного бухгалтера Толя не считал возможным. К нашему общему удовольствию, главбуха той же осенью сняли с работы за использование служебного положения в личных целях.
Баржа с катером из Тюмени вышла только 10 октября, шла без остановок круглосуточно и прибыла на базу в Ханты-Мансийск в ночь с 18-го на 19 октября. На ее разгрузку вышли все работники экспедиции, бывшие в то время в городе. За сутки разгрузили и вновь загрузили для отправки в Малый Атлым: два трактора, два балка с материалами и продуктами, ручные буровые комплекты, ГСМ в цистернах и бочках на тракторных санях и сейсмостанцию. 20 октября караван вышел из Ханты-Мансийска. 21-го в промартели у деревни Луговая были получены восемь новых балков на тракторных санях. Грузить их было некуда, поэтому сцепили по четыре штуки и потянули катерами по реке. В ночь на 22 октября штормовой ветер принес похолодание до сорока градусов мороза, все реки встали. Караван вмерз у села Троицкое, не пройдя и половины пути до Малого Атлыма.
В ту же ночь у деревни Медведево Томской области, в тысяче километрах от Ханты-Мансийска, замерз и караван, идущий из Новосибирска. В 150 километрах от Ханты-Мансийска замерз катер, посланный навстречу каравану с длинным буксирным тросом по телеграфной просьбе главного механика: «Осенние ветра, туманы. Срочно вышлите длинный буксирный трос». Я хоть и ответил: «Осенние ветра и туманы явление закономерное, о длинном тросе надо заботиться до отхода от пристани», но как только вернулся катер, развозивший на места работы гравиразведочные и электроразведочные отряды, послал им этот длинный трос. И вот…
Грузы в Малый Атлым надо было доставить во что бы то ни стало, без них сейсмопартия Гершаника не могла работать. Вызвался Николай Шкутов. Он, как председатель разведкома, должен был ехать в это время на профсоюзную конференцию, где ставился очень больной для нас вопрос о спецодежде, но взмолился: «Караван доведу, все сделаю, но с трибуны и слова не скажу!» На конференцию полетел я, а Шкутов в Троицкое, с заданием организовать выгрузку каравана на берег, плавсредства поставить на зимний отстой и договориться о ремонте флота в мастерских промартели (караван из последних сил, уже замерзая, пробился до этих мастерских), скомплектовать санные поезда и двигаться к месту работ по берегу.
Перегон санных поездов от Троицкого до участка работ Малоатлымской партии (более ста километров по берегу Оби через десятки проток и речушек) был героическим. В благополучном завершении этого перехода особая заслуга его руководителя Николая Шкутова. С 23 октября по 7 ноября была разгружена баржа, вытащены на берег балки. Составили шесть сцепов по двое саней, загрузили на них все оборудование и материалы. Не было денег, а кормить требовалось пятнадцать мужиков. Шкутов послал трактора возить колхозное сено, колхоз расплатился продуктами. За это время с участием местных жителей было разведано 20 километров пути до следующей деревни. Переход сцепов по разведанному пути занял двое суток, каждый трактор сделал по три рейса. Так от деревни к деревне и прошли без аварий через все речки и протоки более чем сто километров.
Быховский Б.Л.:
Я выехал навстречу из Малого Атлыма и встретил караван уже в Сосновке. Шкутов вернулся в Ханты-Мансийск, мы пошли дальше. Я еще по дороге сюда наметил, как пойдем. Где пришлось намораживать переправы, где шли по дну. А то и напролом: втроем в одном тракторе, да еще задраив двери наглухо, а лед прозрачный, гнется… Повезло, не провалились, но второй трактор и сани не решились тащить. Поехали за подмогой в деревню. Трактор со всех сторон обсели 16 человек. В деревню въехали — паника поднялась: техники тут еще никакой не видали, и вдруг — огонь, грохот, и мы — вместо чертей. Старухи решили, что конец света наступил! Добрались до места 5 декабря.
Шмелев А.К.:
На конференции по спецодежде вопрос стоял очень интересно: «Материальный уровень у рабочих возрос настолько, что они сами могут купить себе рабочий костюм!» На этом настаивал замполит треста. Я выступил против, конференция меня поддержала. Вернулся в Ханты-Мансийск 1 ноября, и тут мне рассказали, что без меня приезжал… новый главный инженер! И он уже улетел обратно докладывать, что Шмелев караваны заморозил и зимние работы сорваны. После я узнал, что в тресте с ним не согласились, тогда он выехал в Москву, добился приема у замминистра геологии и распоряжения передать под суд виновников гибели караванов, подписанного министром геологии. Приказа об освобождении от должности я не видел, да и как освободиться, если никакого другого руководства в экспедиции нет. Правда, к этому времени у нас появился главный геолог Семен Исакович Лев, прибывший переводом из Молдавии, но в Ханты-Мансийске он успел проработать всего месяц и, естественно, предпочитал заниматься геологической эффективностью работ, а хозяйственные дела — не его компетенция.
Геолог из Молдавии был «первой ласточкой» больших перемен, долетевшей до Ханты-Мансийска: в министерстве геологии шла сообразная тому времени «перестройка». Новое руководство, пришедшее из «Дальстроя», крайне критически оценило все сделанное предшественниками. Были прекращены нефтепоисковые работы в Минусинской котловине, в Белоруссии, в Молдавии и Коми АССР. «Трясло» и Новосибирский трест: нефтепоисковые работы ведутся уже четвертый год, а месторождений все еще нет.
Тюменская геофизическая экспедиция критиковалась за низкое качество исследований, слабую геологическую эффективность, особенно электроразведки. Однако район ее работ по-прежнему числился в наиболее перспективных, и сюда были переданы коллективы и оборудование ликвидированных подразделений — вот откуда неожиданное богатство материальной базы Тюменской экспедиции, часть которого она переслала нам осенью. Была проведена повторная строгая проверка полевых материалов, забраковано до 30 процентов выполненных работ. В чем-то это было и к лучшему: старший геофизик экспедиции Борис Дмитриевич Тальвирский беспощадно браковал материалы и за год добился того, что материал пошел отличный.
Тут же появились обличители, обвинявшие Уманцева в распылении государственных средств, во вредительстве, требовавшие показательного суда. Обошлось без суда, но его освободили от должности начальника экспедиции, назначили главным инженером вместо Анатолия Кузнецова. Того уволили и направили в Зайсанскую экспедицию. В Ханты-Мансийской экспедиции, кроме меня, и увольнять-то было некого, но пока суть да дело… В экспедицию прибывали новые люди. Еще в сентябре приехали молодые специалисты из Азербайджана.
Светлана Игнатьева и Арон Ландсберг. При первой встрече в Новосибирске Светлана просила меня отказаться от них, уверяя, что если у нас действительно бывают морозы по 30 и даже по 40 градусов, то она «вдохнет и умрет». Но теперь, хлебнув вместе с нами всех наших трудов, тревог, безденежья, морозов, они держались бодро. Я как-то встретил Светлану по дороге на работу. В то утро мороз перевалил за 40, все подернулось инеем. Светлана — в полушубке, шали, валенках, волосы и ресницы в инее. Спрашиваю: «Ну как?» — «Замечательно!» Арон с нашей экзотикой познакомился еще ближе: был направлен к замерзшему каравану из Новосибирска (везшему и личные вещи Ландсбергов) с заданием проверить порядок складирования аппаратуры, оборудования и материалов. Ехал по сохранившейся здесь до сих пор почтовой связи — «по веревочке».
Каждое село имело почтовую избу и при ней почтовых лошадей. Ездили не обязательно тройками, но с колокольчиками. Заслышав эти колокольчики, хозяйка почтовой избы кидала в кипяток пельмени. Пока возчики и пассажиры «веревочки» (платили по рублю за каждый километр) ели пельмени и гоняли чаи из самовара, почта сортировалась. То, что следовало везти дальше, перекладывалось в сани, запряженные уже здешними почтовыми лошадьми, а приезжий возчик получал обратную корреспонденцию. Как только путники отогревались, все было готово к дальнейшей дороге. Так вот Арон проехал тысячу километров. На месте он убедился, что все материальные ценности с каравана складированы нормально, техника исправна, за исключением двух тракторов, у которых, по недосмотру сопровождающих (не слили воду), разморожены двигатели. По моему заданию все блоки новых сейсмостанций Арон разместил в жилых домах на полатях. И вернулся по той же «веревочке» со своими вещами.
С баржей из Тюмени прибыли к нам несколько рабочих и техников из Коми АССР. Мы уже знали, что к нам переведена вся Северная экспедиция, работавшая в тех местах, ждали остальных. Их оказалось немного: начальник сейсмопартии Иван Максимович Жук, его жена инженер-геофизик Вера Федоровна Чергинец, интерпретатор сейсмопартии Эмилия Петровна Резникова, еще несколько техников. Переводом из Главсевморпути прибыл оператор-сейсморазведчик Ракитянский.
Резникова Э.П.:
Переводу кто-то радовался, кто-то плакал. Мне, пожалуй, было даже интересно. После института я уже год работала в сейсморазведке — самой точной из геофизических наук, в партии Ивана Максимовича Жука.
Успела подружиться с ним и его женой Верой, другими геофизиками, работавшими в нашей Северной экспедиции. Мне очень нравилось. А работать еще и в Западной Сибири — тайге и безлюдье, идти первой и может быть, открыть огромные месторождения. К тому же ехать предстояло всем вместе — совсем прекрасно! Но Ханты-Мансийск — это были сплошные слезы! По уверению главного инженера экспедиции Александра Ксенафонтовича я своими слезами насквозь промочила конторское здание. Всю нашу Северную экспедицию он отправлял работать вместе, а меня — одну! — в совершенно другом направлении, совершенно незнакомым людям… Я плакала в его кабинете, в коридоре, в гостинице… Все было напрасно! Меня, как опытного интерпретатора, направляли для подкрепления в Малый Атлым. Все другие более-менее подходящие кандидатуры были семейными, пришлось бы делить семью, заменить меня было некем.
Чергинец В.Ф.:
Иван Максимович стал начальником сейсмопартии, а я пошла в гравиметрическую партию. Октябрина Викторовна была как раз в декретном отпуске, я ее не видела, но стала вместо нее заниматься обработкой материалов гравиметрических. Считала себя интерпретатором и только потом увидела, что в трудовой у меня записано «начальник гравиметрической партии». А я и не заметила! Народу-то в партии было мало: Яков Григорьевич Чусовитин, Толя Журавлев, Юра Михайлов, на обработке жена Журавлева, Магниткой Жуков занимался. Тогда я впервые услышала: «Кисы, топоры надо…» — «Неужели топоров нет?» Оказывается, топоры» — это одежда такая. Ходила к Александру Ксенафонтовичу, доставала.
Шмелев А.К.:
Вскоре всем предстояло разъехаться по полевым подразделениям до весны. Обычно сбор экспедиции был веселым, праздничным, а тут у многих было подваленное настроение. Подходили октябрьские праздники, канун 35-летия революции, а в кассе по-прежнему нет денег, продуктов на складе еле-еле хватает для котлопунктов полевых отрядов. Прошу Окррыболовпотребсоюз отпустить экспедиции продукты по безналичному расчету — не положено. Обратился в окружной комитет партии — там тоже заставить кормить нас в долг не могут. Но когда я уже уходил из окружкома, меня догнал молодой инструктор промышленного отдела. Он сказал, что знает, где могут дать взаймы крупную сумму, и повел меня в поселок «перековку», где жили высланные «кулаки».
Зашли в избу, поздоровались. С печи слез дед с бородой, как у Льва Толстого. Инспектор меня представил, объяснил, что экспедиция в трудном положении, надо помочь, заверил, что я — человек надежный. Дед спросил, сколько надо. А надо много: в экспедиции 400 человек. Я цифру сразу и назвать-то не могу, говорю, что заплатим проценты. Дед вскинулся: «Проценты? Я что — процентщик какой? Никогда им не был, а на старости лет…» Чуть обратно на печь не полез. Я попросил прощения, сказал, что надо бы тысяч двадцать пять. Дед задумался: «Денег таких у меня нет. Но дам я тебе облигации золотого займа, ты их сейчас сдай, а когда деньги будут, выкупи обратно». Я не знал, как благодарить, хотел хоть расписку написать — дед опять рассердился. Потом сказал про инструктора: «Я его знаю. И коли он за тебя ручается, и тебе верю». Сдавая облигации, я предупредил работников сберкассы, что скоро их выкуплю, просил не продавать, не разрознивать. Как только трест выслал деньги, облигации были выкуплены и возвращены патриарху с глубокой благодарностью. Перед праздниками все нуждающиеся получили по 50-100 рублей.
В начале ноября приступили к работе березовский и октябрьский отряды электроразведочной партии, малоатлымский и нялинский отряды гравиметрической партии, Нялинская двухотрядная сейсмопартия начала работать с 15 декабря, по приезде санных поездов из Троицкого. Я тем временем принимал различные комиссии, проверявшие нашу деятельность. В середине ноября в экспедицию приехал геофизик Мень с распоряжением треста о повторной приемке материалов за 1951-1952 годы комиссией в составе: Мень, Лев и Шмелев. Лев в свое время, знакомясь с нашей работой, удивлялся высокому качеству материалов, но теперь уж, конечно, похвал не высказывал. В результате строгой проверки было забраковано 15 процентов ранее принятых материалов. Но все-таки не 30, как в Тюмени.
Через месяц уже из Москвы, из Главгеофизики, прибыл инспектор с приказом провести расследование гибели караванов комиссией под его председательством с членами — новым главным инженером экспедиции Шепельковичем и заместителем управляющего треста по политработе. Пока не прибыли члены комиссии, председатель вместе со мной на ПО-2 слетал в Малоатлымскую партию, удостоверился, что вся аппаратура, оборудование и материалы доставлены на место и сейсмопартия приступила к полевым работам. Потом вместе с членами комиссии на лошадях выезжали в Троицкое, убедились, что баржу начали вымораживать для ремонта, а катера уже вытащены на берег, и двигатели и гребные валы увезены на ремонт в промартель. Арон Ландсберг, возвратившийся из Медведево, доложил о мерах, принятых для сохранности материалов с новосибирского каравана. К акту комиссия приложила радиограмму из экспедиции в трест от 4 октября, в которой я просил караван не отправлять. В вину мне поставили только «жестокую» телеграмму о длинном тросе. К концу декабря возвратился в экспедицию зам по хозяйству Сайков, пришел приказ треста, освобождающий меня от должности главного инженера и назначающий инженером-интерпретатором, с заданием подготовить отчет экспедиции за 51-й год. Оформили подпись Шепельковича в банке, и с начала 53-го года экспедицию возглавила новая администрация. В январе прибыл и новый начальник Зиновьев, переведенный из Молдавии, был утвержден заместитель начальника по политчасти. Почти вдвое были повышены оклады нового многочисленного руководства.
Смутное время
Шмелев А.К.:
В начале января партбюро предложило мне отчитаться о работе экспедиции за 52-й год на открытом партийном собрании. Содокладчиком выступил секретарь партбюро Моисеев (работал у нас завскладом). По его словам, занимался я диверсиями и экономической контрреволюцией, вплоть до подсыпания песка в картеры отремонтированных катеров. В партбюро входили Санков и начальник спецчасти, они предложили передать дело в суд. Октябрина и Николай Шкутовы, Аркадий Кузнецов не согласились с мнением партбюро, напомнили Санкову об утопленной барже, вышедшей из ремонта в обход проверки, и предложили одобрить мою работу. Рабочие их поддержали. Голосовали девять коммунистов. Трое (партбюро) голосовали за обвинение, трое — за одобрение. От троих вновь прибывших коммунистов выступил Иван Максимович Жук, сказав, что в экспедиции они недавно, сами судить об обстановке не могут, но доводы партбюро находят малоубедительными и потому от голосования воздерживаются. Тем не менее, документы о моей «преступной деятельности» были направлены в трест.
Дальше пошла перестановка кадров внутри полевых партий. Начальником Малоатлымской сейсмопартии вместо Гершаника поставили специалиста, приглашенного с Украины. Аркадия Кузнецова перевели в помощники оператора, а оператором назначили Ракитянского. Начальником малоатлымского гравиметрического отряда вместо Чусовитина сделали техника, прибывшего из Коми АССР — все работы этого отряда были забракованы. Особую заботу новый главный инженер оказывал сейсмопартии Жука. На профиль не выезжал, но свои идеи осуществлял именно здесь. То отозвал трактор, чтобы доставить на профиль устройство для таяния снега — его удалось довезти до первой протоки, но вытащить «устройство» на берег трактор не смог. То направил на профиль разборную кухню-столовую в 10-местратился в экспедицию зам по хозяйствуной палатке со столами, стульями, бумажными, цветами и разборной печью. На сборку этого чуда двое рабочих затрачивали целый день, а балки по профилю передвигались ежедневно. В Якутии, где работал Шепелькевич, партии стояли по месяцу на одной точке, там такая столовая, видимо, была удобна, у нас же только мешала работе.
Жук И.М.:
Вышли в пойму Оби на песчаный берег — материал пошел плохой. Прошу главного инженера выехать — шлет распоряжение: «Замените конденсаторы в усилителях!» Сказать легко, а значит это, что надо сделать изменения в схемах всех 24 усилителей. Сутками паяли — ничего не получилось. Перепаивали обратно. Снова прошу выехать, но ему из Хантов все видно: «Не идите вдоль Оби. Перпендикулярно — и на другой берег!» Попробовал я усомниться, получил разъяснение: «Если не будете меня слушать, то я вам испорчу всю жизнь!» Зима кончилась — сделали мизер.
Резникова Э.П.:
Я с Шепелькевичем познакомилась, когда писала отчет после Малого Атлыма. Он раздал всем отпечатанные листы, куда мы должны были вписать свои данные. Нас это возмутило: выводы, сделанные по нашей работе, в эту «анкету» не укладывались. Я в конце концов бросила спорить, вписала «данные», как ему хотелось, но снизу изложила все, что считала нужным. Его не любила вся экспедиция: высокомерно — категоричный, не хотел с нами по-человечески общаться. Возможно, считал слишком уж зелеными ему было лет пятьдесят. А мы такого недоверия, опеки над собой терпеть не хотели. Ведь молодежь быстрее всего и с желанием учится, если дать самостоятельность, ответственность. И главное, мы уже этой самостоятельности попробовали!
Шмелев А.К.:
Попытались отменить котловую сдельную оплату труда полевым рабочим. Те отказались работать по окладам, требуя в таком случае доукомплектовать партии. Месяц бригады лихорадило, потом вернулись к бригадной сдельщине.
Шмелева И.П.:
Новое руководство создавало особые условия «ставленникам Шмелева». Я почувствовала это при первой же необходимости обратиться с просьбой к администрации. По существовавшим правилам я имела право дважды в день отлучаться на полчаса для кормления грудного ребенка, но камералка теперь была далеко от дома, я не успевала, вот и попросила разрешения соединить мне эти перерывы в один, но часовой. Не разрешили. Уволили Клаву Чунину. Уехала Дина Федорова. Октябрина Шкутова теперь работала в камералке: у нее родился сын, начальником партии ей было бы тяжело.
Шмелев А.К.:
Нам с Октябриной выпало еще одно переживание. В феврале в Ханты-Мансийск приехал начальник геологического отдела Управления Сибирского округа гортехнадзора со специальным вопросом ко мне: какова глубина до кристаллического фундамента в Березово? Я взял обработанное березовское ВЭЗ — порядка 800 метров. Оказывается, березовская скважина уже достигла глубины 1200 метров, а фундамента все нет. При заложении скважины единственные данные о глубине фундамента взяты по нашей ВЭЗ. Опорная скважина может так и не достигнуть фундамента — это загубленные государственные средства, и многим грозят серьезные неприятности. А прежде всего — мне. Опять запахло судом. Вместе с Октябриной мы попытались интерпретировать эту кривую ВЭЗ с различными допустимыми параметрами, но глубины до фундамента во всех случаях более тысячи метров получить не могли. Через несколько недель с облегчением узнали, что березовская скважина встретила фундамент на глубине 1 234 метра. Только через год мы установили, что по зимним ВЭЗ мы систематически получаем меньшие глубины до фундамента, так как не учитываем и не можем учитывать возрастающее на морозе внутреннее сопротивление электрических батарей.
Весной, перед распутицей, вскоре после смерти Сталина, я поехал в Новосибирск защищать отчет. Здесь узнал о поступивших в трест от партбюро нашей экспедиции документах о моем «вредительстве», о том, что зам. министра на общем собрании заявил: «А таких, как Шмелев, мы будем судить!» До того горько было, что, если бы не четверо детей, жить бы дальше не стал. Пошел к управляющему трестом: «Как же так, в чем моя вина?» Он признал, что в бедах экспедиции виноват больше моего. Сказал, что документы о «вредительстве» дальше его сейфа не уйдут. Предложил направить на работу в любую экспедицию. После защиты отчета я не мог вернуться в Ханты: наступила распутица. Взял отпуск за два года и поехал в Москву. Там пошел к главному инженеру Главнефтегеофизики Владимиру Всеволодовичу Федынскому, рассказал ему о своих делах. Он выслушал внимательно, предложил направить на работу в геофизические экспедиции в Пермь или Абакан (в Абакан — с предоставлением квартиры), но заключил: «А лучше — возвращайся в Тюмень. Там будет огромный разворот работ. Люди очень нужны».
Много позднее я понял, что, если бы не смерть Сталина, не спасли бы меня ни заступничество Федынского, ни «покрывательство» управляющего Новосибирским трестом. Санков и компания не успокоились, писали доносы и дальше и добились бы хода своим бумагам, не опоздай на месяц-другой.
Шмелева И.П.:
В Ханты-Мансийске после отъезда Саши я попала в совсем безвыходное положение. Из туберкулезного санатория в Кустанае, где лечилась старшая дочка, пришло сообщение о ее выписке. Надо срочно ехать, пока не закрылись зимники, не раскисла взлетная полоса — начальство отказывает в отпуске. Его дали, как только началась распутица. Теперь я просила отложить отпуск до начала навигации — опять отказ. Смогла выехать только к концу отпуска, очень спешила вернуться вовремя. Но могла бы и не торопиться: к возвращению меня уже уволили «по недоверию». Поскольку я считалась ссыльной, ходила отмечаться в спецорганах, то как же можно допускать к секретным документам человека, стоящего на спецучете! (Я и подписи своей на составленных мною документах, картах ставить не имела права, их подписывала Надя Баклан.) Два месяца, пока не вернулся Саша, сидела со всей четверкой детей без работы, без денег.
Шмелев А.К.:
По требованию нового начальника Тюменской геофизической экспедиции, в подчинение которому была передана Ханты-Мансийская экспедиция, Юрия Николаевича Грачева Ину восстановили в должности с оплатой вынужденных «прогулов». Но на работу она уже не вышла: в начале июня я перевез семью в Тюмень.
Ликвидации
Резникова Э.П.:
Наша партия от экспедиции стояла далеко, администрация нас не трогала, а весной, после окончания зимнего полевого сезона, словно вовсе позабыла. Доходили слухи, что нас ликвидируют, но отъезд все откладывался. В мае стало известно, что нашей партии предстоит стать «земноводной». Оказывается, на берегу ждала весны баржа. Наши ребята начали чинить ее. Мы с девчонками-камеральщицами мало чем могли помочь, но старательно толклись поблизости. Наконец баржа была спущена на воду. Там нам выделили помещение — четвертую часть всей баржи! И мы принялись за свое хозяйство, старались навести полный порядок и уют. А ребята ремонтировали новую станцию, занимавшую половину баржи. Начальником партии стал Николай Шкутов, оператором — Борис Быховский, молодые, как, в общем-то, и вся партия. По вечерам такую компанию невозможно было заставить лечь спать. Сидели на берегу, жгли костры, пели, плясали… Зато утром никто не хотел вставать. Тогда Шкутов пошел на жесточайшие меры: повелел после семи утра закрывать котлопункт. Кто не успевал до семи — оставался голодным. Тут я была с коллективом врозь: мне не было необходимости вставать так рано, ведь я работала над результатами их труда. Поэтому я вставала в половине девятого и сама готовила себе завтрак. А ребята честно выделяли мне часть имеющихся и добытых продуктов. Однажды ночью проснулась от того, что по кубрику кто-то прыгает — перепугалась! А разглядеть не могу: ночь еще, хоть и белая. Потом вижу: караси. Одни прыгают в миске на столе, другие рядом с миской, а третьи уже соскочили со стола и по полу… Значит, ребята ночью рыбачили. А еще — сливочки! С одной стороны Оби, на высоком берегу, деревни, на другом — заливные луга и фермы. Мы ни одну не миновали. А со сливками да с деревенским хлебом мне уже не нужен был обед из консервов.
Работа в «земноводной» партии сразу пошла лучше. Все мы уже кое-что умели, ребята довели аппаратуру до вполне приличного состояния, а главное, настрой тут был совсем другой. Плакать мне теперь и в голову не приходило!
Быховский Б.Л.:
В конце июня часть нашей партии была направлена в Березово на сейсмокаротаж опорной скважины, и я в том числе. Народу собрали много, две партии. В качестве начальства — Гершаники Лев, как главный геолог. Работали с двух взрывных скважин они рядышком. Три взрывника — два ответственника, один заряжающий. Готовили заряды впрок — быстро получалось. А в последний день они решили еще себе упростить: две боевые магистрали! Это категорически правилами запрещено! Мне, конечно, не сказали. Меня спрашивали потом, почему я не обратил внимания, что так быстро чередуют — но они и так быстро… Когда хлопнуло, я на подножке стоял (у меня в станции студент принимал ленту), думаю: заряд всплыл! И тишина — страшная. А потом бежит водитель каротажной машины и кричит, что Боря Самсонов подорвался! Мы все побежали туда, а он ползет: «Ребята, спасите, я еще живой!» Ужасно! Сразу, конечно, в машину, отвезли… День — нормально, другой, а на третий нас вызывают… Он не потому умер, что что-то там ему покалечило, а в него вошли мелкие-мелкие осколки медной проволоки от детонатора. Медь, окисление, интоксикация. То ли медики не распознали, или еще что — умер от заражения крови. И главное, ведь всю войну прошел, ранен был, а тут — так глупо-глупо… Родители приехали, жена. Они хотели похоронить в Москве, и министерство дало добро на спецрейс, но так трудно было с авиацией… И они согласились похоронить в Березово. Мы его до самого кладбища на руках несли, мы ведь дружили очень хорошо…
Потом суд. Двое прямых виновников получили по два года тюрьмы, мне приговорили заплатить штраф. Гершанику и Льву — по году исправительно-трудовых работ на рабочем месте без права выезда и с отчислениями 20 процентов заработка.
Вернулись в Ханты-Мансийск. И тут приезжает новый начальник Тюменской геофизической экспедиции Грачев во главе целой комиссии — ликвидировать нашу экспедицию! Грачев объявил народу, что работы наши признаны нерентабельными. Это звучало как оскорбление!
Резникова Э.П.:
Мы уже почти окончили маршрут, дошли до Большого Камня, как вдруг пришло распоряжение: работы прекратить, срочно выезжать в Тюмень. Дело в том, что, пока мы тут работали, где- то в кабинетах шла дискуссия о том, стоит ли вообще изучать север Тюменской области в таких крайне трудных условиях, без дорог и техники. Ведь даже если будет что-нибудь найдено, освоение почти невозможно. И победило мнение: сначала заняться всерьез исследованиями юга области. Приказом от 23 июня 1953 года по Союзному геофизическому тресту Ханты-Мансийская геофизическая экспедиция была передана в состав Тюменской геофизической экспедиции. И с первого августа 53-го года началась ликвидация нашей экспедиции.
Кузнецов А.В.:
Ханты-Мансийск был скомкан. Противников развития работ с самого начала было много. То, что средств не было ни материальных, ни технических, ни людских, так все это тормозилось откуда-то свыше, кто-то при любом поводе работы старался прекратить. Один Шмелев прилагал максимум усилий, чтобы работы шли несмотря ни на что. Энтузиастов среди руководителей больше не было. Единомышленники — может.
Гершаник В. А.:
Безусловно, экспедиция была организована преждевременно. Работали зачастую неграмотно, вслепую. Осязаемо, за цели, стали работать уже в Березово.
Шкутова О.В.:
Техники, конечно, не хватало, в основном, шли на голом энтузиазме. Но мы уже научились работать в тех условиях, и база создана была, а главное, работать хотелось! Конечно, последний год работали слабее, чем могли бы, но это была вина не коллектива, а неумелого руководства. И вот: наше дело — «бесперспективно», наша экспедиция — ликвидирована…
Шмелев А.К.:
Не будь Ханты-Мансийской да и Тюменской геофизических экспедиций, работать «зачастую неграмотно и вслепую» пришлось бы и в Березово, и всему Тюменскому геофизическому тресту. Ошибки должны были быть сделаны. Только по мере накопления геофизических исследований появилась возможность проанализировать эффективность методов, аппаратурно-технических приемов. Дальнейшая работа базировалась на сделанных выводах. Одновременно был выполнен достаточно серьезный объем производственных геофизических работ.
Жук И.М.:
После ликвидации экспедиции я решил уехать. Таким тяжелым, бестолковым был этот год. И в Северной экспедиции трудно приходилось. В 50-м году с отрядом гравиметровым я прошел три тысячи километров — пешком! Тяжелейший был маршрут, по заросшему почтовому тракту, без населенных пунктов. Когда вышли к деревням, там уже рассказывали, как нас волки съели. В следующую зиму я был начальником сейсмопартии — 500 километров от экспедиции, три четверти рабочих — уголовники, запугавшие всю округу, тут же три отставных начальника партии… Знал, что делать, и работа шла! А здесь…
Ликвидированная Ханты-Мансийская экспедиция целиком передавалась Тюменской — и аппаратура, и специалисты. Но начальник из Тюмени, Грачев, при первом разговоре обронил, что в Хантах работали на класс ниже, чем в Тюменской экспедиции. Я решил, что работать к нему — не пойду! Все мы, прибывшие в Ханты-Мансийск переводом, отправились к управляющему Новосибирским трестом просить, чтобы нас отпустили. Он сказал: «Можете уезжать. Но мой совет — не делать этого. Трудности временные, перспективы большие». И дал на раздумья пять дней.
И тут — газ в Березово!
Шмелев А.К.:
Березовская буровая партия была ликвидирована одновременно с Ханты-Мансийской геофизической экспедицией — по той же причине «бесперспективности». были, соглашались, и на этом все. Еще раньше из Березово был выслан начальник буровой партии Александр Григорьевич Быстрицкий — за самоуправство. Он самолично решил вопрос о переносе точки, определенной под опорную скважину, на полтора километра ближе к поселку Березово. Место, выбранное им, было удобнее и для бурильщиков, и для жителей поселка. Месторождения в данном месте не предвиделось, а для исследования земных глубин перенос скважины на полтора километра особого значения не имеет. Но пренебрежение к геологическим рекомендациям и распоряжениям администрации до глубины души возмутило руководителей Тюменской геологоразведочной экспедиции, и Быстрицкий был сослан с севера на юг Тюменской области, в деревню Покровка — чтобы был на глазах. Народу на Березовской скважине осталось — ну, может, на одну вахту. Шел разговор, стоит ли вообще испытывать эту скважину, наверняка пустую. Но раз уж пробурили, один пласт, прифундаментный, простреляли и вовсе уверились, что там пусто. Дальше, если бы все шло без спешки, по правилам, задавили бы и не узнали, что там газ. Но хотелось попроще, поскорее. И вот трубы поднимать — надо заливать скважину тяжелым глинистым раствором, но его же готовить надо, глину бултыхать — а зачем? Залили водой. Трубы поднимают — уровень воды в скважине понижается, надо бы доливать. А какой смысл, если скважина все равно пустая? Ну и когда давление упало, газ вырвался, трубы все повыплевывал — аварийный фонтан. А все оборудование уже вывезено, уже и буровой мастер уехал — так и бросили до следующего сезона.
Резникова Э.П.:
Все имущество Ханты-Мансийской экспедиции плыло на баржах в Тюмень и Новосибирск, когда ударил этот фонтан. Тут же было решено возобновить работы на севере, только не у Ханты-Мансийска, а в Березово, вернуть баржи…
Гершаник В.А.:
Мы еще оставались в Ханты-Мансийске, потому что следствие шло, прокуратура занималась. И так совпало, что суд был назначен на 23 сентября, и в этот день произошел самопроизвольный выброс этот, фонтан березовский. Суд по этому поводу не отменили, всенародного ликования не было, — это мы только понимали значение случившегося. Мне поручили разыскать и вернуть в Березово караван, что шел в Новосибирск. Я вылетел на «шаврухе», летел вдоль Оби, выглядывая этот караван, и обнаружил его за Сургутом. Сделал несколько кругов и сел буквально перед носом катера, которому велел повернуть к берегу, и там рассказал о березовских событиях, показал бумагу с распоряжением возвращаться. Никаких вопросов, очень оперативно, не заходя даже в Ханты-Мансийск, пошли в Березово.
Бисеров А.В.:
Я от пилота узнал: «Баржу из Новосибирска уже вернули! Все в Березово! Газ горит!» Как гудело! Жители напуганы, разбегаются, по радио успокаивают насчет нечистой силы…
Резникова Э.П.:
И в Тюмени поднялся ажиотаж! Ну, может, не во всей Тюмени, но уж в геофизической экспедиции — точно! Во всяком случае, мы, хантымансийцы, явились в контору, не догуляв положенных отпусков, с требованием немедленно направить нас в Березово. Шкутовых направили. А мне отказали, объясняя, что в этом сезоне в Березово удастся развернуть разве что комплексную партию, а основные работы будут сосредоточены на юге области. Опять не взяли…
Шмелев А.К.:
В комплексную партию должны были войти по отряду гравиметрии, электроразведки и сейсморазведки. Остатков имущества Ханты-Мансийской экспедиции, перевезенных в Березово, для их создания было недостаточно. Самым срочным образом организовали доставку недостающего оборудования. Река Тура обмелела, поэтому грузы были отправлены колонной автомашин в Тобольск. Грейдер был размыт дождями и закрыт для проезда. Начальник автоколонны Ребрин ехал на последней машине с дорожным мастером и подписывал акты о порче дороги. Речную навигацию уже закрыли, плавную обстановку вытащили на берег. В аварийном порядке с помощью обкома партии удалось арендовать катер с баржей и до рекостава доставить оборудование в Березово.
Чусовитин Я.Г.:
Бакены были сняты, и вот мы шли еле-еле. Сосьва уже замерзла, но ледок-то тонкий, и мы двигались как ледокол. Причалили, разгрузились — все как положено. И партия зиму отработала нормально, всё завезли.
Часть вторая
В составе треста «Запсибнефтегеофизика»
1953—1957 годы
Рассказывают:
Агафонов Юрий Константинович — выпускник Томского университета 1954 г., оператор, начальник гравиметрической партии. Корифей Березовской экспедиции.у
Агафонова Галина Павловна — выпускница МГУ 1955 г., успешно прошедшая все этапы испытаний молодого специалиста-мужчины, вплоть до работы оператором гравиразведочного отряда, но возвращенная мужем и руководителем на положенную геофизике стезю: жена, мать, полевой интерпретатор грави- и сейсморазведки. Своим вторым университетом считает Березовскую экспедицию.
Багаев Владимир Николаевич — молодой специалист, отслуживший до института в авиации (с 1943 г. по 1951 г.), закончивший там спецучилище. Оператор, начальник сейсмопартии. Убежденный березовец.
Багаева Татьяна Михайловна — молодой специалист выпуска 1955 г., полевой интерпретатор сейсмопартии. Характер «березовский».
Биншток Марк Моисеевич — геолог геофизического предприятия, обучающийся геофизике непосредственно на производстве в роли начальника сейсмопартии. Типичный представитель «команды Грачева».
Гершаник Виктор Абрамович — физик-теоретик по призванию, геофизик-полевик по обстоятельствам, отбывавший наказание за несчастный случай на березовской скважине (год исправительных работ на рабочем месте без права выезда), да так и оставшийся кочевать с сейсмопартиями по Ханты-Мансийскому округу то начальником, то интерпретатором.
Гришанов Павел Александрович — оператор-практик гравиразведочной партии.
Жук Иван Максимович — начальник гравиразведочной партии, заместитель управляющего трестом. Из «команды Грачева».
Иванов Валентин Иванович — выпускник Губкинского института 1954 г., совершенствующий навыки интерпретатора в партии В.АГершаника.
Каравацкая Елена Владимировна — корифей тюменской сейсморазведки, оператор первой летной сейсмопартии.
Копелев Юрий Самойлович — молодой специалист, распределенный в геофизику вопреки полученной специальности и обучающийся методу электроразведки в роли начальника электроразведочной партии. Истинный березовец. Кузнецов Аркадий Васильевич — сейсморазведчик-практик, начавший с рабочего сейсмопартии и экспедиционных курсов, работавший оператором, начальником сейсмопартии, заочно закончивший школу, институт…
Монастырев Владимир Константинович — корифей тюменской сейсморазведки, начальник отдела разведочной полевой геофизики треста «Запсибнефтегеофизика».
Немцов Лев Давыдович — москвич, в тюменской геофизике работал с 1953 г. по 1957 г. Оператор, интерпретатор, технический руководитель гравиразведочной партии, старший инженер треста по гравиразведке. «Грачевец», уехал из Тюмени вслед за Ю.Н. Грачевым, продолжил работу в науке.
Торопов Валерий Иванович — местный уроженец, первый геодезист треста «Запсибнефтегеофизика», имеющий высшее образование и прошедший выучку на предприятиях ГУГКа. «Грачевец».
Цибулин Лев Григорьевич — начальник партии, старший инженер по сейсморазведке треста.
Чусовитин Яков Григорьевич — корифей, оператор-практик гравиразведочной партии.
Шмелев Александр Ксенафонтович — бывший главный инженер Ханты-Мансийской экспедиции, с головой ушедший в изобретение речной сейсморазведки. Оператор, начальник сейсмопартии. «Грачевец».
Шмелева Иоганна Павловна — интерпретатор полевых сейсморазведочных партий.
Шкутова Октябрина Викторовна — начальник партии гравиразведки, но бывала и интерпретатором, и в электроразведке работала.
Щербинин Виктор Степанович — выпускник Львовского политехнического института 1955 г., оператор начинающий начальник сейсмопартии.
Под фонтаном
Гершаник В.А.:
Задачей нашей в первый год было выяснить, каково положение фонтанирующей скважины в общем структурном строении. С тем, чтобы определить, где еще есть такие места, где, может быть, лучше, где хуже — то есть предстояло определить перспективы нахождения газирующего объекта, изучение его форм, структуры. Может, это складка или еще что-нибудь… Такая работа была целенаправленна и ближе к ожидаемому результату, чем все, что мы делали до сих пор. Здесь уже реально пахло газом! Объемы, которые мы должны были выполнить, по нынешним временам, мизерные, всего 50 километров, — сейчас партия за сезон настреливает до тысячи. Были намечены два профиля и один секущий их, один из профилей проходил вблизи той скважины. Мы справились с этим делом. Установили, что структура находится несколько северо-восточнее скважины. Даже эти маленькие работы позволили до начала следующего сезона (сейсморазведка здесь до сих пор проводит свои работы только зимой) заложить четыре дополнительные скважины. Одна из них, северо-восточная, разразилась фонтаном более интенсивным и абсолютно сухим. Выяснилось также, что если бы Быстрицкий поставил скважину там, где планировалось, она попала бы мимо структуры и «открытие века» таким образом бы не состоялось.
Шкутова О.В.:
Я в тот сезон работала мало, и не в родной гравике, а в электроразведке. Палаточка у нас стояла неподалеку от фонтана — ну и гудел же он! И все вокруг просолил. Воду для питья и стирки привозили в бочках. За две недели до родов я еще лазила с прибором по сугробам — необъятно толстая, вся замотанная… Мой начальник Юра Копелев все ходил за мной и смотрел со страхом: боялся, что я прямо в сугробе рожать начну.
Квартиру сняли у ссыльных украинцев. Неплохо они тут жили. Хозяйство держали, мы и продукты у них покупали. Витю носила в «домик на курьих ножках» — стоял такой на окраине поселка. Там жила хантыйка. У нее четверо своих детей, и наших пятеро, кажется, к ней носили. Внутри домика — настил, застеленный шкурами, и дети на этих шкурах. Чем она там их кормила — понятия не имею, но никто не болел. Ханты — они ведь очень любят детей, умеют с ними обращаться. Потом, когда у меня второй сын родился, я нашла девушку-мансиечку и уж двоих- то оставляла с ней. Она потом и в Тюмени с нами жила.
А муж мой со всеми здесь перессорился: алкоголь, разболтанность… Не терпели.
Копелев Ю.С.:
До Березово я успел год проработать в Тюмени, но, в основном, за книгами. По образованию я никакого отношения ни к электроразведке, ни к геофизике вообще не имел. Окончил Горьковский политехнический институт. Почему послали в Тюменскую геофизическую экспедицию — понятия не имею. Мы же тогда как были воспитаны: раз сказали «надо» — значит, надо, и никаких разговоров. О березовском фонтане услышал в поле. Потом я отправился в экспедицию проситься в отпуск, а мне говорят: «Подожди, завтра вызовут». А назавтра говорят: «Надо ехать в Березово». Ну, я и поехал. Летели на ЛИ-2. Подлетая к Березово, услышали гул скважины. Когда сели и самолет свои движки выключил, уши заложило, хотя скважина от аэропорта была за километр. Такой непрекращающийся рев низкого тона. Фонтан бил высоко, кратер ледяной дорос до половины вышки. Метров двадцать — ледяная гора, оттуда вырывается фонтан и рассыпается соленым дождичком где-то там в вышине, разносило его вокруг скважины метров на сто. Потом лес вокруг скважины погиб. Заткнул фонтан уже в июле 54-го года Быстрицкий. Это первое, что он сделал, вернувшись из Покровки.
Я первый раз попал на Север, конечно, интересно было все. Ханты — все в малицах, не поймешь, где мужчина, где женщина. Олени, собаки… Березовские собаки, лохматые такие, большие псы, лежали возле каждого дома. И ни на что не реагировали, хоть ноги о них вытирай. Они все там такие добрые. Поселок был большой — рыбозавод, стеклозавод, промкомбинат, колхоз, большая школа в здании еще царских времен, хороший клуб. Жило очень много высланных: немцы, украинцы, куча молдаван. Друг к другу привыкли, все свои, замками двери никто не запирал. Первый год было трудно устроиться на квартиру, очень неохотно пускали, потом и к нампривыкли. Особенно хорошие отношения установились у нас почему-то со столовой. Она была одна- единственная на весь поселок, официально работала только в обед и ужин. Но нас с утра пускали с черного хода, кормили завтраком, причем можно было заказать, чего захочешь. Мы тут же заказывали и обед. Приходили — столы уже накрыты. Видимо, пользовались уважением. Надежды на нас возлагались, что вот-вот что-то такое будет, промысла откроют… Наверное, и то играло роль, что были мы по тем временам высокооплачиваемыми. Надбавок не было, но были северные оклады. Это потом, когда всем стали прибавлять оклады, а геофизикам — нет, оказались низкооплачиваемыми.
В электроразведочном отряде у нас было две бригады операторов. Самый опытный, конечно, Бисеров, он нас всех и учил. А я вроде старшего над ними, но тоже оператор, так же работал на приборе и мотался между бригадами. В первый год у нас был такой профилек — километров сорок от Березово. Рабочие, в основном, березовские. У меня подобралась теплая «бичевская» компания. Работали неплохо, но по выходным напивались вдрызг. А один раз прихватили чего-то с собой. Мне показали на градусник — было сорок мороза — и заявили, что день нерабочий. Я спорить не стал, но напомнил, что они на сдельщине, а я на окладе. День сидел, ремонтировал аппаратуру, а они в соседней палатке «гудели». Наследующий день пришли звать на работу — теперь уже я им на градусник показываю: минус сорок два. На третье утро рабочие выехали на профиль самостоятельно, не дожидаясь меня.
Геофизиков первый год было немного, но жили дружно и весело, встречались часто. С Гершаником так каждый день.
Копелева К.Ф.:
Я работала у Гершаника вычислителем. Работалось мне с ним легко, мы подружились. Наша «передовая камералка» помещалась в балке на санях. Любили сюда наведываться ребята: погреться, поболтать, покурить. Ко мне все относились хорошо, по-дружески. Может, были немного влюблены — кто в такие годы не влюблен. Мне все они нравились. Очень хорошо пели — такой замечательный мужской хор получился! Удивительный — сильный, красивый голос был у Гершаника, Копелев прекрасно пел. Пел и смотрел на меня. Он был молчаливый, серьезный, мы с ним почти не разговаривали, но я видела только его. И в такие минуты была совершенно счастлива. После зимнего сезона мы втроем — Виктор Гершаник, Юра и я — возвращались в Тюмень. То было самое чудесное путешествие и самое счастливое время в моей жизни. Вернувшись в Тюмень, я взялась всех уговаривать: «Поехали в Березово! Там так хорошо!»
А в это время в Тюмени…
Шмелев А.К.:
Основные работы разворачивались пока что на юге области. Нового начальника Тюменской геофизической экспедиции Юрия Николаевича Грачева я хорошо знал по Новосибирскому геофизическому тресту, где он был главным геологом и зарекомендовал себя как очень эрудированный специалист-геофизик. Единственного я видел главного геолога геофизического предприятия, который был на своем месте и играл важную роль — это именно Грачев. Прекрасно знал гравику, магниторазведку. А начал с того, что выступил против ведения электроразведочных наблюдений ВЭЗ, которые по точности своей не соответствовали задачам поиска на нефть и газ. И добился, что на юге области эти работы были прекращены, перевел их в Ханты-Мансийскую экспедицию, потому что хоть малые данные, но они дают, а сейсморазведка на Севере пока не тянула. Так что с самого начала в становлении методик он в Сибири был главной фигурой. И всегда с большим уважением относился к Дмитрию Феодосьевичу Уманцеву, прекрасно зная все трудности, через которые должна была пройти в годы становления геофизическая экспедиция и ее начальник. Уманцев по сути дела оставался одним из руководителей геофизической разведки в Тюмени. К этим людям я и вернулся.
При встрече с Грачевым состоялся такой разговор: «Что у тебя с биографией?» — «А что такое? Там все написано»,- «Нет, не то. Родственники в Америке есть?» — «Что-о? Слушай, ты только скажи, кто тот гад…» — «Ладно, все ясно. Возьмешь Тобольскую партию». — «Нет, дай оператором поработать. Для дела надо». — «Кто же из начальников партий возьмет оператором инженера?» — «Барабанова уговорю».
С Михаилом Павловичем Барабановым мы незадолго перед тем познакомились. Он вместе со своей партией приехал из Молдавии. Войну прошел танкистом, был тяжело контужен. Может, потому, что воевали оба и по возрасту близки были, а больше из- за характера Михаила Павловича очень мягкий, доброжелательный, — мы сразу сошлись. Я рассказал ему, что хочу сделать речную сейсморазведку с расположением сейсмоприемников на воде, на цепочке бревен. Такой бон мы еще в Ханты-Мансийске просили сделать, на лето 53-го у меня был заказан бон бревенчатый стоимостью в 800 рублей по тогдашним ценам (комиссия, разбиравшая мои «диверсии», говорила: «Угробил 800 рублей казенных денег, заказал бон, годный лишь на дрова!»). Но мне еще надо было аппаратурно решить, как избавиться от помех, вызываемых течением. Поэтому и хотел поработать оператором. Барабанов на это ответил: «Ну а я тогда буду болотную сейсморазведку придумывать, чтобы с быстрой размоткой».
Шмелева И.П.:
После Ханты-Мансийска в Тюмени мы пробыли недолго. Через неделю получили назначение в Аромашево, где стояла партия Барабанова. От Тюмени до Аромашево 400 километров. Ехали всей семьей, со всем скарбом на грузовике. Когда уезжали, многие сотрудники экспедиции вышли нас провожать. Разглядывали наш «живой багаж», улыбались, желали счастливого пути. Ехали долго, но погода стояла прекрасная, дороги были сухие. Детям устроили в кузове «плацкартные места», где они спали. Я ехала работать, как и раньше, инженером-интерпретатором.
Шмелев А.К.:
Следующей весной я подал рацпредложение о речном боне. Чтобы уйти от влияния волн и течения, предложил поставить на один канал несколько приборов (теперь у нас появилась такая возможность), и не в одном месте, а разнести по бону. В каждой точке помеха записывается по-своему, а отраженную волну, которая приходит снизу практически одновременно на все эти приборы, они пишут синфазно. Помехи, раз много приборов на одном канале, подавляются друг другом, а полезный сигнал суммируется!
Грачев вынес рацпредложение на научно-технический совет треста. (К этому времени Тюменская геофизическая экспедиция была преобразована в трест «Запсибнефтегеофизика».) Решали долго, Монастырев сказал: «Давайте откупим Шмелеву номер в бане, и пусть он там опытничает — дешевле обойдется, чем создавать опытную партию и организовывать опытные работы на реке!» Предложение спас начальник геофизической лаборатории Михаил Алексеевич Филатов. Сказал, что они в Колпашево пробовали — близко решение! Возможно, как раз группирование приборов все и решит. Надо проводить опытные работы! Грачев сказал: «Я этого решить не могу. Давайте пошлем в Главнефтегеофизику на их заключение».
В Главнефтегеофизике мое предложение рассматривалось на ученом совете, заключение дал сам Воюцкий — автор метода отраженных волн, в то время самый старший сейсморазведчик страны с громаднейшим опытом работы: «Очень заманчиво, но фон микросейсм на воде всегда будет неизмеримо больше полезного сигнала, и ничего из этого не выйдет». Значит — отказ. Но помимо решения ученого совета мне и Грачеву пришло письмо от главного инженера Главнефтегеофизики Федынского. Он писал, что предложение настолько заманчиво, что, по окончании полевого сезона, автора следует направить в Москву и Баку, чтобы взял все, что можно взять. Еле дождался я конца лета, пешком ушел из Святославки на станцию Голышманово (грязюка, машины не ходили), там на поезд, в Тюмень, оттуда в Москву… Федынский направил в Баку. Там, на Шиховской косе, жила бригада из ВНИИгеофизики, которая опробовала морскую пьезокосу. Ознакомился с ней, с морскими работами — нет, ничего для себя взять не можем. Пьезокоса — это приборы перепада давления, для их работы необходима первоначальная нагрузка, определенное давление. На поверхности давления нет, а на глубине рек изменчивые течения, косу будет то на дно класть, то на поверхность выкидывать. Возвращаюсь к Федынскому, докладываю, что опытом воспользоваться нельзя. Он говорит: «Сейчас возвращайся, создавайте инициативную группу, все готовьте — аппаратуру, оборудование, а с весны начинайте опытные работы».
В Тюмень лечу как на крыльях! В тресте на лестнице встречаю Грачева. «Ну как?» — «Замечательно! Сейчас все готовить, создавать инициативную группу, с весны начинать опытные работы!» — «Ну, пойдем в кабинет». И там говорит, что все, что предлагает Федынский, очень хорошо, но сейчас надо лететь в Березово. «Зачем в Березово? Мне здесь надо все готовить!» — «Успеешь приготовить. А там сейчас каждый человек дорог. Туда переехала Обская геофизическая экспедиция ликвидированного Главсевморпути. А это такая организация — спешить не привыкли. Как Второй фронт: пока не пришьют последнюю пуговицу последнему солдату — с места не тронутся. Вот я и посылаю к Клементову с его компанией трех своих начальников сейсмопартий: Барабанова, Льва и тебя. Как только твоя партия начнет работать, я тебя отзову, успеешь приготовиться. Джентльменский уговор!» Шапку в руки, и мы с Михаилом Павловичем полетели в Березово.
Березовское столпотворение
Шмелев А.К.:
К осени 54-го года народу в Березово понаехало — столпотворение вавилонское! Ведь сразу две экспедиции, наша и геологов, а одних только геофизиков — пятьсот человек! Жить негде, балков, что я еще в промартели в Ханты-Мансийске заказывал, мизер. Ну, большая стройбригада, конечно, поставили пилораму. В первую очередь строили вагон-домики на тракторных санях для сейсморазведочных партий. Нужно было пятьдесят, успели — тридцать. А что это были за сооружения! Снаружи доска и внутри доска, а между ними утеплитель — опилки. Поехал балок — посыпался утеплитель. Уж мы их и снаружи толью обивали, и внутри — шкурами, одеялами, стегаными полотнищами… Конечно, из Тюмени послали в Березово все трактора и шнековые буровые станки, какие только можно было собрать. Помог главк: прислал из Баку с капитального ремонта 27 тракторов. Но когда они пришли, оказалось, что все они без кабин, на все одно магнето, и половину тракторов не удалось завести, чтобы согнать с баржи. Срочно построили мастерскую, электростанцию — без них работать было нельзя. Только после этого, к весне уже, начали строить нормальные склады, контору и жилье.
Работать там можно было только санными поездами с тракторами — дорог нет. Мы с Барабановым и Львом решили одну двухприборную партию (Барабанова) послать в брошенный поселок Ингисойм — там есть где жить, балков им дать только для сейсмостанции и обогрева, работать с возвращением на базу. Вторую партию, тоже двухприборную (мою) выбросить на пойму с балками, жить в них, двигаться вместе с ними. В Березово у нас только арендовано место под камералку и контору. Третья партия поменьше, одноприборная (Льва) живет в Березово, ежедневно возвращается, балки ей дать только под сейсмостанцию и обогрев.
Рабочие — половина без паспортов, беглые какие- то. Освобождения пошли, из лагерей повыпускали уголовников (политзаключенных у нас не было — может, разъехались, им-то было к кому возвращаться, может, позднее их выпускать стали). Работали нормально. Правда, в кадрах записывают мне такого удальца рабочим и объясняют: «Долго не проработает: он магазин по соседству ограбил, ведется следствие, его осудят. Но пока — куда его? Пускай поработает». Ничего, работал. Но успел разок вылезти с финкой из-под моста и у одного мужика проходящего снял фуфайку и шапку. А мужик — тоже из нашей партии, только из другого отряда. Естественно, он его потом узнал и вещи свои отобрал. Бездомные умудрились заселить балки, которые были приготовлены для работы, так что пришлось тащить их вместе с жителями, которых мы зачислили в партии.
Я снимал половину домика у старика со старушкой, высланных из Молдавии. У меня там были две крохотные комнатки. В одной я сидел с бухгалтером — это была контора, в другой как раз поместились кровать и тумбочка. А напротив жила вся электроразведочная партия: Копелев и только что окончившие Московский Губкинский институт Вадим Бованенко, Виктор Ковальчук, гравик Юра Мартынов. Там было настолько тесно, что Юрка Мартынов перебрался ко мне, и мы спали на одной кровати. Жили весело, нам с Юркой, если где какая вечеринка, пишут: «Приглашаем вас с женой и ее сестрами». Это девчонки (они же все вечеринки устраивали) ребят так зазывали. Но собирались нечасто, работать много приходилось. У меня в партии тоже все молодежь, только после институтов. Поэтому, чтобы им не работать по одному, интерпретаторов я в отряды послал: рядом с оператором легче разобраться, если что. В Березово в камералке оставался только старший интерпретатор Виктор Гершаник и вычислители. Но один мой молодой специалист Семен Альтер в отряде жить отказался. Сначала возвращался каждый вечер в Березово, а это километров пять, возить нечем, поморозился раз. Посмотрел я на него: «Черт с тобой! Живи в Березово!» Ну, у них тут своя компания, зазнобы…
Начальник экспедиции Клементов, переданный нам из Главсевморпути, о геофизике понятие имел, но смутное. Был там еще такой — чудо! — «поручик войска польского» Лукаш — прораб буровзрывных работ экспедиции — болтун несусветный! Однажды на совещании (важное было совещание, окончательно решалось, что и как, приехали Грачев и два представителя из главка — гравик и сейсморазведчик) Лукаш выступает и говорит: «Мы совершенно не учитываем сейсмографический разрез и влияние камуфлета. С помощью камуфлета мы разрушили все доты у немцев, а вы — совершенно не учитываете его значения!» А все хохотуны были такие, вроде Гершаника, обхохотали «камуфлет» не знаю как! Я на том совещании тоже выступил с вопросом: «Как будем оплачивать труд рабочих? Если по котловой сдельщине, то мне рабочих больше не надо, хватит полушубков, валенок, продуктов, есть где расселить. Если по индивидуальной сдельщине, нужно удвоить количество рабочих и, соответственно, балков, спецодежды, продуктов». Индивидуальной сдельщины во что бы то ни стало требовала Главнефтегеофизика. Причем план выполняется на 100 процентов fe всем 100 процентов оклада, план на 110 — оклад на 110, несмотря на то, сколько человек в отряде. Короче, глупость несусветная. Грачев говорит: «Понятно это. Учитывая особое положение Березово, попросим Главнефтегеофизику в порядке исключения разрешить групповую сдельщину». Тут вскакивает приезжий гравик и возмущенно: «Главнефтегеофизика никогда на это не пойдет, никогда не разрешит!» Грачев: «Ах, не пойдет? Не разрешит? Ну, тогда мы и спрашивать не будем!»
В новогоднюю ночь мы вспомнили то совещание, Лукаша, опять развеселились, пошли на почту и дали телеграмму начальнику экспедиции: «Грузите сейсмографический разрез бочками. Не забудьте камуфлет. Братья Карамазовы». Потом я увидел эту телеграмму на столе у Клементова. Он был очень озадачен, наложил на углу телеграммы резолюцию: «Главному инженеру для сведения». Эту резолюцию увидел Гершаник — зашелся со смеху. Тогда Клементов уголок с резолюцией оторвал. Тут уже вся экспедиция с хохоту лежала…
Грачев перед отъездом снова пообещал, что отзовет меня, но идет январь уже… Даю радиограмму: «Юрий Николаевич, как же джентльменское соглашение?» Он мне в ответ: «Джентльменское соглашение выполняется». А где же выполняется, когда уже январь проходит, а меня все не отпускают?! Но, правда, работа идет тяжело. Зима выдалась мягкая, болота, протоки не промерзают как следует…
Был случай… Дошли до протоки Вайсва. На берегу буровая, дорога к ней — прямиком через Вайсву. Лед — сантиметров 25, а чтобы трактора пустить, надо, минимум, 40. Стоим, думаем, что делать: либо откуда-то лес тащить, либо валки снежные делать (иначе вода растекаться будет), насосы какие-то надо… Вдруг с той стороны грохочет трактор С-80 с балком на прицепе и по дороге через Вайсву, напрямую — только лед трещит! Мы его встречать: «Вот герой! Мы тут думаем, а он — герой!» — «Конечно, герой! А чего — герой-то?» — «Так Вайсву переехал!» — «Где?» — «Так вот же!» — «Кто — я?!» — в подпитии мужик. «Ну, поехали обратно!» — «Вайсву обратно? Не-е, не поеду…» Мы сутки подождали, чтобы все трещины подзамерзли, за это время тракторами доволокли на берег все балки, а потом ГАЗ-63 перетаскал их через протоку. А там и трактора переехали по одному. Рисковать приходилось на каждом шагу. Иначе встанет работа. Тут уж своя техника безопасности. Я старался пройти первым, убедиться, что риск оправдан.
Наконец начали работать, материал получать — меня все не отзывают. Тогда я пишу жалобу Федынскому на этого Грачева: так, мол, и так, дорогой Всеволод Владимирович, вы разрешили опытные работы по речной методике сейсморазведки, а меня Грачев послал сюда для организации партии, пообещал, что отзовет, я партию организовал, начал работать, а он — никак не отзывает! Жалоба попала не к Федынскому, а к его заместителю Дедуре и ужасно его возмутила, что вот, такой-сякой, не желает работать! И он послал ответ сразу в три адреса: Грачеву, Клементову и мне: «Разрешить опытные работы только в том случае, если завершит сезон достойно!» Я этого письма получить не успел, Клементов — тоже. Прилетает Леша Черепанов: «Я вам на смену». — «Начальником партии?» — «Нет, оператором». Собрал я всех своих троих операторов: «Кто в начальники пойдет?» Согласился Евгений Титыч Исаенко. Он из Главсевморпути к нам попал. Он, да еще Тамара Григорьевна Борисова — инженер-интерпретатор, оказались по-настоящему хорошими работниками, вот только они из этой организации так с нами и остались.
Прилетаю в Тюмень, Грачев мне — письмо Дедуры: «Ну, как, выполняется джентльменское соглашение?» — «Да долго очень!» — «Ты спасибо говори, что я раньше Клементова это письмо получил! А то бы он тебя несмотря ни на какие мои визги до самого лета не отпустил!»
Продолжение следует…
