Пребывание в Самаровском яме в 1725 году

Д.Г. Мессершмидт

11 ноября 1725 г.

В половине одиннадцатого, после моего утреннего сна [М. работал всю ночь и только утром дал себе немного отдыха] я был снова готов к исполнению работ и перенес сначала все тюки и поклажу из саней в амбар, а затем обставил свою комнату так, чтобы можно было удобно работать.

После этого отпустил ямщиков и отправил их к комиссару, чтобы сообщить о моем прибытии и разузнать, не пришел ли из канцелярии обещанный мне расчет за прогон от Неулевой <протоки> (19 октября) до Самаровского Яма (10 ноября) для включения в архив.

В качестве приветствия комиссар прислал мне, среди прочего, две сушеные нельмы, две куропатки и жбан пива. Староста вместе с несколькими ямщиками принесли также ведро пива, пять куропаток и сушеной рыбы.

Комиссар Афанасий Кузьмич Козловский, [землевладелец] или дворянин из Тобольска, отправил вечером одного соленого гуся, одного глухаря (самец [97 унций 7 драхм = 2936,25 г], замороженный) и один ржаной хлеб с приглашением прибыть в следующие дни с визитом.

Вскоре после этого несколько ямщиков вместе со старостой принесли три тушки домашней птицы и один хлеб. Все было передано на кухню для хранения в амбаре или в подполье.

Бывший комиссар, Мартин Михайлович Рудольфи, дворянин из Лифляндии, захваченный в плен во время шведской кампании [Большая Северная война] в звании лейтенанта, также известил меня, что вскоре прибудет с визитом.

12 ноября 1725 г.

Утром, в 7 час., прислал комиссар без моей на то просьбы двух ямщиков для охраны амбара и дома. Сам он пришел с визитом в половине девятого утра и также принес угощение: водку, пиво, изюм, инжир, финики etc. Я тотчас же сообщил, что, согласно указу, ему необходимо озаботиться тем, чтобы всевозможную живность – частью из ясака, частью из тех, что водятся в этом дискрикте, – приносили бы мне для включения в коллекцию в качестве нового приобретения, на что мне был дан ответ «ладно». В 10 час. он меня оставил.

Вскрытие летяги сибирской. Оставшись в одиночестве, я занялся препарированием белки-летяги…

13 ноября 1725

В девять утра зашел какой-то совершенно пьяный ямщик. Он предложил мне полную миску брусники и немного кедровых орехов, я отблагодарил его чашечкой водки и выпроводил.

В час дня мне потребовался прежний <старый> писарь Александр Лисицкий для составления меморандума в здешнюю канцелярию: 1) о доставке струга и об апартаментах (см. документы №288 и 290); 2) о двух сбежавших подводах (25 сентября); счет – 550 копеек за каждую, в сумме 11 рублей – следует теперь выставить не на лекарское отделение здешнего губернского правления, а на енисейского казначея за его неудачную поруку; 3) о досках для нового ящика для коллекций etc.; 4) о сборе всяческих предметов для естественнонаучной коллекции по этому дистрикту, старинных вещей и диковин в таком количестве, покуда не станет достаточным.

Писарь пришел в 2 часа и с присущей ему добротой преподнес мне миску корнеплодов или сибирских каштанов, шесть или семь калачей и две куропатки, за что я ему тоже должен был дать водки. До 7 час. вечера я разъяснял ему содержание меморандума, но поскольку он торопился в баню, все это осталось недоделанным. В итоге день был потерян и стал не чем иным, как причинением мною напрасного беспокойства этому бедному человеку.

К вечеру… вызвал я своего слугу Петера Кратца, чтобы привести в порядок экономические дела. Но он был так пьян и давал мне такие глупые и путаные ответы, что я хотел наказать его польскими постромками, так как он немец и не может получить батогов, но в последний раз решил запретить ему все попойки и одновременно высказал все остальное.

14 ноября 1725 г.

Мой слуга Петер Кратц, все еще боясь наказания за попойку, воздерживался от еды, хотя сегодня не только последний день поста [перед Рождеством], но и именинный день господина губернатора, который сибирские жители, если не находятся на службе, могут праздновать (или пить, кутить, сибаритствовать, кричать, мычать, реветь, можно также бесчестить себя с блудницами и мальчиками). Мои денщики Михайла и Андре ослушались моего приказа и на целый день ушли из дома. Я ждал их несколько часов, чтобы обработать до скелета вторую летягу и сравнить потом с первым скелетом. В 8 вечера денщик Андре вернулся на квартиру, но был так пьян, что не мог говорить, и только шатался по моей избе, потому я был вынужден поручить разделку тушки мальчику Агафону.

В 8 час. поутру должен был прибыть березовский комендант, человек в летах, чтобы ехать дальше в Тобольск.

15 ноября 1725 г.

Денщики Михайла и Данила по указанию старосты поработали плотниками, изготовив верстак для мастерской (из старого струга).

В 8 утра я посетил господина лейтенанта Мартина Михайловича Рудольфи, бывшего правителя здешних мест (так он называл свой титул комиссара), и пробыл у него за чаем и табаком до 11 ночи.

В разговоре он поведал мне о жалобе подьячего Александра Лисицкого, как именно выполнил мой денщик Михайла указание найти мне простую и достойную квартиру (предполагалось у Матвея). Он не только так не сделал – возможно, за подарки, – но и солгал, намекнув комиссару освободить дом Лисицкого, и хотел угрозами и насилием выставить хозяина вон, и тот не мог задобрить его даже подарками и находился под постоянными угрозами. Я высказал желание, чтобы мне это было представлено письменно, для включения в архив, и жалобщик смог бы получить удовлетворение.

Сегодня я получил расчет за прогон, точно такой же, как и в документе №292.

16 ноября 1725 г.

В 9 час. утра старостой этого места Иваном Поромовым, согласно документам №288 и 290, был доставлен дощаник – ладья – вместе с оснасткой, а именно: 6 весел; 20 саженей тонкого каната, намотанного на рулевое весло; 60 саженей новой бичевы; 60 саженей ноги и 14 саженей дроги; 3 пуда 25 фунтов взвешенных старых парусов длиной 18 аршин. О чем в 6 час. вечера мне прислали расписку от старосты для включения в документ №293.

Плотники получили от старосты необходимую для изготовления верстака доску от старого разобранного дощаника; таким образом, у них была работа.

Мой слуга Петер сообщил, что в Зенково он потратил на мытье <стирку> 4 копейки, на молоко 3 копейки, на репу 1 копейку, в сумме 8 копеек, что я ему тотчас же и выплатил.

У меня имеется: 12 листов непрерывного чернового протокола, 28 листов готового протокола и еще 12 листов для копирования суммарного протокола или краткого описания каждого куриального документа, содержащего предполагаемые лечебные редкости и необычные материалы или же курьезные образцы из растительного царства etc. etc. для проверки в Сибирской губернии – эти листы надо начисто сфальцевать, сшить в тетради и частично разлиновать.

Вечером я отослал господину лейтенанту Рудольфи, чтобы доставить ему небольшое удовольствие, 1 фунт моего китайского табака.

17 ноября 1725 г.

В 9 утра меня побеспокоил староста сообщением, что я должен распорядиться посчитать амбарной охране, двум мужчинам, еженедельно по 30 копеек на человека за дрова для квартиры, как для моей комнаты, так и для черной избы денщиков etc. и оплачивать из Приказа, так как община эти расходы оплатить не может. Я дал ему короткий ответ, что, согласно указу, я исполняю только команды комиссара, однако ж я мог бы направить указы к рассмотрению <в Тобольске> и добавлению этого <предложения> и мог бы потребовать приписать <к своему тексту> его ходатайство, чтобы результат был именно таким.

Мой слуга Петер Кратц купил 14 пудов говядины по 13/14 копейки за пуд на сумму 13 копеек. При этом он пожаловался, что он вместе с поваром Андре в Зенково (см. 19 октября) при недостатке провизии за свой счет покупали молоко, о чем мне не было сообщено. Я увидел здесь ложное утверждение, поскольку все это время я спрашивал их и слышал в ответ, что в провизии недостатка нет. Я отругал его за то, что он не заботился о необходимых вещах в надлежащее время, и потребовал сообщить точную сумму для возмещения, но не получил разумного ответа. В результате я приказал сообщить мне в ближайшее время, сколько они оба выложили за молоко.

После обеда, в 4 часа меня посетил господин лейтенант Рудольфи и принес с собой различные хорошие новости о тех или иных обстоятельствах. Прежде всего, что я отсюда должен написать Тобольскому губернатору и запросить денег на прогон, без которых я не смогу уехать отсюда; 2) я должен рапортовать Его Превосходительству господину президенту Блюментросту; 3) по вопросам образцов фауны и раритетов, русского переписчика, амбарной охраны и дров – для ускорения решения вопросов все это потребовать от местного приказчика или комиссара письменно; 4) для возмещения трат в трудных случаях и оплаты сложного счета обращаться нужно только к казначею Барутину в Тобольск и больше ни к кому; 5) прежде, чем опечатать груз, досмотр делать лучше в Тобольске у господина губернатора; 6) что остяки недавно поклонялись еще одному деревянному идолу около 2,5 футов высотой, обряженного троекратно в красивую одежду из ярко-красного платка с большими серебряными пуговицами, мехом соболя etc., и что один русский поп, помогавший им его утаивать, сидит теперь схваченным в Долматовском монастыре на Исети; 7) что Иртыш течет от Тобольска до Самарова с юго-востока или уходит на северо-запад, истоки Салыма и Демьянки сходятся почти напротив Нарыма. В 10 вечера он распрощался.

18 ноября 1725 г.

Утром, в половине девятого я спросил о моем слуге Петере Кратце, чтобы вернуться к одному отсроченному, еще не достаточно хорошо выполненному делу. Но его не было дома, он вернулся не раньше половины третьего после обеда, был совершенно пьян, и, несмотря на мои угрозы (см. 13-е и 14-е числа) и то наказание в назидание, не удержался от того, чтобы упрямо ослушаться моего приказа.

Я тотчас же оделся и пошел к господину лейтенанту Рудольфи, моему дорогому другу, за советом, могу ли я подвергнуть слугу корабельному наказанию, а именно – дать плетей или же батогов. И узнал, что наказание плетью (кроме исключительных случаев, когда нет батогов, как (те *** 1724) в степи etc.) применяют для баб; батогов же можно и должно давать в качестве справедливого наказания всем слугам и денщикам при незначительных провинностях – словесном упрямстве, непослушании, нарушении приказа и единожды выданного указания, но особенно за безответственное пьянство. Однако, считал он, поскольку наказание назначалось в первый раз, я мог бы после нескольких первых ударов, если слуга пообещает исправиться, смилостивиться.

Он показал мне свой механический верстак [эскиз] и свою работу – хорошо изготовленный циркуль. Также он подарил мне две китайские оловянные чашечки для румян, которые использовались в дамских комнатах и в которых содержалась косметическая помада (каждая по 1 скрупелю 5 гранов = 1,55 г) и 1°1´0´´ рейнландского в диаметре; китайскую фарфоровую бутылочку с синим орнаментом из листьев, имеющую форму цилиндра (диаметром 0°7´0´´, в оси цилиндра высотой 2°1´7´´, весом 3 драхмы 2 скрупеля 5 гранов = 14,05 г) и использовавшуюся китайцами для очищенного масла или других известных медикаментов в очень малых дозах etc.; маленькую серебряную монетку величиной и весом в одну копейку, почти гладкую и затертую, на одной стороне – три лилии [эскиз], сходящимися своими основаниями, и одна непрочитанная надпись на реверсе, которая была недостаточно отчетлива и которую я не смог разглядеть, так как мои глаза за эту многолетнюю службу многое потеряли. Я, в свою очередь, подарил 1 фунт имбиря для его хозяйства и распрощался в половине шестого, возвратившись исполнять свои обязанности.

Вечером было оплачено за 8 дней первым двум амбарным сторожам – Василию Клузову и Ивану Суханову (кровным братьям), каждому 24 копейки, в сумме 48 копеек, при свидетельстве старосты. Андрей Носов заменяет Василия, а Иван Суханов остается еще на 8 дней.

19 ноября 1725 г.

Поутру, в девять я послал двоих денщиков за батогами для наказания своего слуги Петера Кратца. Дал ему батогов за его преступления, хотя с учетом того, что это в первый раз, я свое наказание очень уменьшил.

После этого забрал переписчика Алексея Кудрявцева, чтобы переписать начисто два черновых протокола №292 и 293. Затем Петер Кратц должен был приобрести две лампы и купить 1 Beßmin или 2,5 фунта рыбьего жира по 4 копейки, поскольку свечное сало не дает долгого света. Фитили изготовили из трутовика, который не так быстро превращается в уголь, как фитиль из хлопка.

Вечером я привел в порядок, до сегодняшней даты, хозяйственный черновик. Денщики Михайла и Данила доделали из досок старого дощаника новый ящик для трофеев.

Андре подал мне к столу вареную говядину с неснятой пеной, от этого я почувствовал такую тошноту, что дошло бы почти до озноба, если бы я не принял лекарства.

20 ноября 1725 г.

Я потребовал писаря Лисицкого подготовить мне записку в здешнюю приказную избу, чтобы мне из Самаровского дистрикта доставляли все курьезные древние вещи, как то: медные или оловянные шайтаны и идолы, каменные божки, дичь и птицу – и через приказ вместе с приложением оценки прикладывали бы и расписку в получении, как это предусмотрено под данным в документе №294.

В 2 часа пополудни набросок записки к документу №294 был готов. В 4 часа все было переписано начисто, подано мне на подпись и тотчас же направлено переписчику Алексею Кудрявцеву для подготовки копии с оригинала документа №294.

В 6 час. вечера оригинал после сверки с копией передан моим слугой Петером Кратцем лично в руки комиссару Афанасию Кузьмичу Козловскому, и я получил устный ответ, что резолюция на это наложена.

К ночи я закончил ручной Юлианский календарь ежедневных путевых заметок ближайшего наступающего 1726 года до таблиц склонений солнца и сэкономил <для себя> другое время.

21 ноября 1725 г.

Во второй половине дня подьячий Александр Лисицкий казал мне, что ему предстоит поездка в Монастырское по вопросу ясака, и я немедленно написал и приложил записку в Тобольскую губернскую канцелярию по поводу прогонных денег от Самарова до Тобольска, которую, как документ №295, в этот же вечер подготовил переписчик Алексей Кудрявцев.

Вечером, без четверти семь, ко мне пришел господин лейтенант Рудольфи, и я угостил его чашечкой чая и табаком, больше я ему ничего не мог предложить. Он дал мне прекрасное пояснение <гидрграфической> ситуации этого места, которую я здесь зафиксировал.

Если бы он не впал сегодня вечером в настроение, то не сообщил бы мне такую странную новость, что приезжающие в эти места торговцы привезли с собой много ревеня, купив его у китайских монголов в Урге. Поскольку это была контрабанда, за которую они должны были бы заплатить большую пошлину, то торговцы солгали, что собственноручно накопали его в степи. Монголы и тангуты [тибетцы], знающие ситуацию очень хорошо, посмеялись бы над желанием искать ревень в Даурии.

В полдень я в первый раз отметил здесь повышенный полюс, полуденная высота солнца составляла 7°4´, магнитное отклонение, как и всегда, меньше часовой минуты к западу, склонение солнца, согласно скорректированным таблицам Лохманна, 21°58´ и, следовательно, широта места впадения Самарки в Иртыш 60°58´, которые я ему <Рудольфи> и показал. Он согласился, что такое вполне может быть, хотя господин лейтенант Маттерн, шведский инженер, имел только 60°35´ по широте этих мест.

Он также показал мне несколько полупрозрачных камней разного цвета и среди прочих даже покрытые зеленой коркой, которые нашел в песке на берегу Иртыша (подобные я часто собирал *** сентября 1724 г.).

22 ноября 1725 г.

В 9 час. утра позвали подьячего Александра Лисицкого написать записку, она стала документом №296, с просьбой прислать мне из Самаровской приказной избы русского переписчика Алексея Кудрявцева для написания копий протоколов с №244 по 295 et sequentes inklusive. В комиссариат Афанасия Кузьмича Козловского ее послали около полудня.

Лейтенант Рудольфи прислал мне 3 пшеничных хлеба и 7 калачей, которые принес его слуга, и я передал через него мою благодарность.

Во второй половине дня, без четверти три, был у меня подьячий Лисицкий и вручил мне, наконец, свою письменную жалобу о насилии моего денщика Михайлы Манилова сына Бахметьева, после прочтения которой переписчиком Алексеем Кудрявцевым она была оформлена как документ №297. Выслушав обвиняемого, а также свидетеля, старосту Ивана Поромова, я пообещал жалобщику удовлетворение.

Кроме прочего, до самой ночи я работал над ежедневными путевыми заметками по Юлианскому календарю на 1726 г. и другими делами.

Мой слуга Петр Kрaтц обзавелся у старосты Ивана Поромова парой лыж или снегоступов, чтобы можно было на следующий день пойти пострелять.

Денщики работали над новым ящиком для хранения трофеев, для чего я выдал им телячью кожу или сырую юфть из моих собственных средств, чтобы сшивать стыки ремнями.

23 ноября 1725 г.

В 9 час. утра я послал одного из моих амбарных сторожей за старостой Иваном Поромовым (см. 22-е число), чтобы выслушать его и подтвердить все, что указано в жалобе.

В час дня я позвал жалобщика Александра Лисицкого и свидетеля Ивана Поромова, а также господина лейтенанта Рудольфи помочь мне с русским языком (так как мои слуги союзно друг с другом связаны, и мне для освещения дела только их объяснений было бы недостаточно).

Денщика допросили в их присутствии, и я приказал, согласно установленному порядку, наказать его за чрезмерно дерзкое безответственное поведение батогами, чтобы истец получил удовлетворение.

После того, как это было сделано, я попросил подьячего Лисицкого за хорошую оплату привезти мне из его запланированной поездки всяческую остяцкую одежду, меха и утварь, чтобы иметь в моем собственном собрании эти лапландские вещицы, на что он охотно согласился.

Господин лейтенант Рудольфи оставался у меня до 5 час. вечера, он хотел посмотреть мое стрелковое оружие <Schützentohr> и другие вещи, после чего он, наконец, попрощался.

В 7 час. вечера я спросил у моих слуг и узнал, что денщик Михайла вскоре после наказания ушел из квартиры, остальные, впрочем, оставались дома. Один из амбарных сторожей, Иван Суханов, должен был охранять в тот вечер (6 час.), однако отсутствовал вовсе, и пришел на квартиру не раньше полуночи с шумом, громкими криками, совершенно пьяный; следовательно, амбары охранялись бы очень плохо, если бы его не заменил другой. Денщика всю ночь не было дома.

Со всеми этими помехами, выступлениями моей прислуги проработал я над выписками из суммарных документов от №228 до №246 включительно до самой ночи.