А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!

Самаровская районная библиотека располагает 24 тысячами книг, и все они размещены в комнате площадью всего в 27 квадратных метров. Книжный фонд увеличивается с каждым годом, но места в библиотеке больше нет. И мы вынуждены семь тысяч ценнейших книг хранить в дровянике, где они безнадежно портятся. Из-за невозможной тесноты мы не можем создать открытый доступ читателя к книге, проводить читательские конференции, по-настоящему организовать пропаганду литературы, увеличивать количество читателей.

Мы обращаемся с письмом в редакцию, просим помочь нам и положить конец многолетним и бесплодным переговорам о расширении площади библиотеки между председателями исполкомов районного и городского Советов тт. Куйвашевой и Марковым.

Л. Худякова, заведующая библиотекой.

Была ночь. За заборами домов негодовали собаки. По опустевшим улицам скользили фиолетовые тени влюбленных.

В сарае Самаровской районной библиотеки зашевелились мешки, набитые книгами. В мешках было тесно и душно. Книги хотели света и кислорода. Книги ворчали. В пунцовой, как помидор, обложке Петр Первый сидел верхом на тощем пижоне Жене Онегине и воинственно шевелил гвардейскими усами: «На дыбу бы ворога, коий вверг меня со товарищи во узилище, где не токмо света белого, но и духа чистого пренедостаточно!»

На дне мешка завозились, и чей-то нудный голос пропел:

— Доля ж, моя доля!

Где ты запропала?

До поры, до время

Камнем в воду пала…

Припертый к стенке мешка Тарас Бульба повел могучими плечами так, что расступились перед ним книги и, приоткрыв страницы, ждали, что им скажет запорожский атаман.

— Подать мне сюда воевод, что сидят в граде Ханты-Мансийске! Я их отправлю в геену огненную за муки наши в этой темнице многолетние!

— А пятнадцать суток не хочешь? —трусливо сострили Тяпкин с Лапкиным и юркнули за широкую обложку лермонтовского «Кинжала».

Холодное оружие тоскливо проткнуло грудь черкеса и грустно констатировало:

— Гляжу на будущность с боязнью,

Гляжу на прошлое с тоской…

— А! Попрятались, чертовы ляхи! — гремел на весь мешок голос Тараса. — Трясетесь перед гневом казацким!

— Вы, пан Бульба,… того …потише, как бы чего не вышло, — предостерег разнузданного атамана Человек в футляре.

— Я всем вам знаю цену, но пока потворщик первый вашим безобразиям, Мне в этом Бульба подает пример, — высокомерно сказал принц Гамлет и свернул листы перед скандальным Тарасом.

— Конечно! Сколько можно терпеть эти муки холопьи, — взъерепенился гоголевский Ноздрев, — семь тысяч благородных людей… я хочу, сказать, книжек, портят голубые обложки на холодном и мокром полу.

Поднялся страшный шум. Гневно шелестели листы, пулеметной дробью отрывались обложки.

— Бей! Кроши! — буянил махновский анархист.

— Подавай доброкачественные полки Ханты-Мансийского лесопильного цеха! — петушился, авантюрист Хлестаков.

— Пусть гонят сберкассу из помещения библиотеки! — нахально требовал Чичиков.

— Раззудись, плечо, размахнись, рука! — поддавал жару кольцовский жнец. Мешки трещали и расползались по швам.

— Еще напор, и враг бежит, — уверял царь Петр и, схватив за шиворот Меньшикова, выталкивал его через гнилые нитки наружу.

— Мин херц! Мин херц! — тосковал граф. — Там светает, и ворог может нас застать врасплох.

— Трусы! Вас я презираю, — тонким сопрано хорохорился чувствительный Ленский.

— Пожалуй, он прав, — осаживал Пугачева Xлопуша. — Здесь нужен маневр иной.

— Тише! Хватить галдеть. Это вам не сорочинская ярмарка, — жандармским басом объяснил паникерам пан Голопупенко и, завернув в краденый рушник краденого гуся, мелькнул свиткой и исчез в растрепанном томе собраний сочинений. Дезорганизаторы притихли.

— Милостливые государи и государыни, — грудным клекотом обратился к присутствующим Каренин, — насколько я понял, вы подняли бунт в связи с нежелательным пребыванием в сих условиях, в коих вот уже долгие годы мы изволим пребывать? А известно ли вам, что сие помещение или как его именуют в простонародье — сарай — Каренин брезгливо поморщился и его холодные, как весенние лужи глаза, подернулись слезой, — известно ли вам, что вот уже десять лет высокие стороны городского и районного исполнительных комитетов ведут долгую и трудную тяжбу. И не одно из вышеозначенных учреждений никак не может решить вопрос, кому же обладать библиотекой. Вопрос настолько серьезен, что градоначальникам остается только грустно созерцать, как мы гибнем от порока равнодушия.

Милостливые государи! Три тысячи наших братьев уже списаны в мир иной и полторы тысячи из нас скоро найдут свой покой в печах длиннотрубных. И нет надежды никакой на спасенье. Обратите свои лик ко всевышнему и укротите гордыню свою. И забудем пустую сберкассу, где могли бы солнцерадостно бытию предаваться. Не видать нам свободных полок как своих ушей. Смиримся же, братие.

Речь была потрясающей и убедительной. Сын Петра рыдал и просил у отца амнистии. Онегин в отчаянии застрелил Ленского. Тарас Бульба обещал Андрию, что он его породил и он же его убьет. Взопревшие от сырости книги неохотно влезали друг на друга и, пререкаясь, равняли ряды. Все стихло. Все стало на свое место. В щели сарая влезал мутный, как оконная замазка, рассвет.

Подслушал Ю. Кибардин

«Ленинская правда», 7 мая 1963

Оставьте комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Мысль на тему “А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!”

Яндекс.Метрика