Борис Карташов
Меченый
Это был опытный зверь. За восемь лет существования на земле он научился многому: находить нужную пищу в лесу, сражаться с соперниками за самку, уходить от преследования охотников, сражаться с волками и прочими хищниками. Его шкура была покрыта множественными шрамами, которые получил в многочисленных поединках с быками и облавах охотников.
«Меченный», так прозвал его Петруха Толкачев, местный охотник, и по совместительству, рабочий зверосовхоза, за то, что отстрелил ему ухо. Так звали сохатого и все знакомые Петрухи. Пять раз лось уходил от Толкачева при облаве по номерам, всегда обходил расставленные ловушки и браконьерские петли, успешно отбивался от натравленных на него собак. В общем, довел мужика до предела и стал личным врагом, голову которого тот пообещал принести в местную столовую на холодец.
Однако практически выполнить свое обещание не мог уже два года. «Меченный», каждый раз после охоты на него, оставался живым, что являлось повседневными шутками собратьев по хобби.
Между тем наступило время лосинных свадеб – гона сохатых. «Меченному» нравилось этот время, когда он, теряя голову, начинал песню любви. Вначале издавал неясный звук, напоминающий отдаленное кваканье лягушки. Затем этот звук становился все яснее и яснее переходящим в стон. Все это чередовалось с глухим сдержанным ревом, таким, что макушки ближайших сосенок и берез покачивались в разные стороны. В такие моменты лось забывал все невзгоды и любил весь мир. Ведь он звал подругу для продления их рода. Слышали рев и братья – соперники, которые вторили ему, вызывая на битву за право быть избранным. Но, как и в прошлые сезоны, отступали перед силой и мощью «Меченного».
Вот и в этот раз зверь увел молодую самку в чащобник, в котором была небольшая поляна пригодная для пляски любви. Кроме того, здесь можно было спокойно кормиться у кромки болота и не боятся людей с ружьями – сюда он приходил только раз в год, в дни гона. Вскоре пошел обильный снег, который скрыл их следы. Сохатый с подругой отдыхали, набираясь сил перед суровой зимой.
Петруха же наоборот, тщательно готовился, как он говорил, к «последнему и решительному бою»: вместе с егерем охотобщества договорился с местными вертолетчиками на облет тайги под видом учета лосей, даже выписал лицензию на отстрел сохатого. Поэтому – то и пообещал егерю крупную сумму в денежном эквиваленте. Отказался от причитающей доли мясо в случае удачи. Старания не пропали даром – при подлете к реке, обнаружили пару лосей, мирно пасущихся среди карликовых берез. У Толкачева екнуло сердце: то, что надо – это он, «Меченный»! Пометив нужный квартал на карте, двинулись домой.
…До предполагаемого места лежбища лосей, Петруха добирался с собаками на лыжах уже к вечеру. Переночевал у костра и рано утром пустил собак в чапыжник. Сам расположился на еле заметной тропе, по которой предположительно передвигался его старый знакомый. Через некоторое время послышался отдаленный лай. Охотник сосредоточился: скоро он увидит своего противника.
«Меченный» поздно почувствовал запах исходящий от собак. Вековой страх перед ним сковал его мускулы. Он понял, что на этот раз уйти живым не удастся: придется принимать последний бой. Толкнув подругу рогами в сторону болота, как бы показывая, куда надо бежать, двинулся навстречу судьбе.
По иронии судьбы они встретились на той самой поляне, где лось с подругой зачали новую жизнь. Собаки окружили его плотным кольцом, не давая вырваться, пока не подойдет хозяин. «Меченный» опустив голову, крутился по кругу, рогами отбивался от своры. Он пропустил момент выстрела дуплетом. Почувствовал слабость, лес встал на дыбы и все померкло.
… Толкачев устало опустился на пенек, разрешая лайкам потешиться над поверженным лосем. В душе было пусто. Почему – то не было и радости.
Где-то рядом
Август. В закатных лучах затихает сосновый бор. Лесное озеро, еще недавно недовольное нашим приходом, смирилось и укутывается в туман, готовясь к прохладной ночи. Мы лежим у костра, лениво попивая чай, как всегда, приготовленный моим напарником.
Рядом, в лесу еще продолжается активная повседневная жизнь. Всюду слышится писк, шуршание полевок, крики птиц. Скоротечно шумит листва берез и ивняка. Величаво кряхтит кедр. Ему вторит хмурая ель и деловая сосна.
Вдруг идиллию нарушает громкий треск валежника. Кажется, что кто – то пробирается по лесу к нам. Но я знаю – это ветер решил поиграть, попугать не прошенных гостей и создает иллюзию присутствия еще кого–нибудь. На всякий случай интересуюсь:
– Дед, что это? Ходит, что ли кто?
Григорич прислушивается, затем категорически заявляет:
– Пустое. Кто тут может быть.
– Похоже, что медведь нами интересуется. Мужики рассказывают где – то рядом ходит.
– Ага, сейчас прямо выйдет чай с нами пить, – улыбается он.
Я успокаиваюсь, но в душе тревога не проходит. Дело в том, что мы забрались сюда проверить озеро на предмет карасей и пособирать бруснику, если попадется – чернику. Поэтому притащили около десятка сетей, палатку, спальники, резиновую лодку. А вот ружья не взяли: сезон охоты еще не была открыт – чего зря на рожон лезть.
– Надо построить здесь избушку, – Григорич ставит котелок опять на огонь, – негоже в палатке каждый раз обитать. В- первых, надо постоянно таскать лишнюю тяжесть с собой, во- вторых, в избушке в любое время года можно жить. Так что продумай вопрос доставки сюда стройматериалов и прочей ерунды, необходимой для стройки. Место – то здесь неплохое.
Согласно киваю головой. Мне лень отвечать и вступать в дискуссию с дедом: если поддержишь разговор – не закончится до утра. Такова уж характерная черта Григорича. Любит поговорить он по делу и без оного. Видя мое нежелание, напарник обижается и начинает устраиваться на ночлег.
Подбросив дров в костер, прислушивается. Потом многозначительно молчит. Я вопросительно смотрю на него.
– А ты, по–моему, прав, медведь, однако, бродит рядом. Запах, видимо, привлекает, – дед заворачивается в дождевик и через минуту начинает демонстративно храпеть.
Меня охватывает беспокойство. Достаю их чехла свой охотничий нож и долго держу его в руках. Но к биваку никто не подходит. Тут уж и усталость все же берет свое: устраиваюсь на всякий случай отдыхать недалеко от Григорича, нож кладу рядом. Прислушиваюсь к посторонним звукам, стараясь определить, что происходит там, в темноте. Через минуту не выдерживаю, встаю и подбрасываю в костер сухое бревно, заранее приготовленное напарником. Костер вспыхивает с новой силой, освещая кромку леса. Снова укладываюсь за спиной Григорича. Вот так лежу в напряжении, сморю то на огонь, то на лес пока не начинает светать.
Прохладно. Встаю, наливаю в кружку еще горячий чай. Специально шумлю, что бы проснулся дед. Храп прекращается и через минуту раздается его ехидный голос:
– Ты не спал, однако? Все хозяина ждал? Напрасно. Он в это время ленивый, не нужны мы ему.
– Так ты специально про медведя мне наговорил? Испугать решил?
– Конечно. А то вишь, разговаривать ему со мной не захотелось, обидно, понимаешь.
… С Григоричем не разговаривал целую неделю. До следующих выходных. Пока опять не собрались в лес.
Избу построили к зиме. А когда приходилось отдыхать в ней со знакомыми рыбаками или охотниками, он, все также ехидно, рассказывал, как меня напугал.
На озере за уткой
Нигде так не чувствуется пробуждение природы от зимней спячки, как весной на озере. Многоголосые концерты лягушек, звонкие пересвистывания всякой живности, гул и шепот воды, тысячи букашек бегающих, плавающих, ныряющих – все создает прекрасную симфонию весны. Это как поэзия, стихи которой волнуют, заставляют видеть прекрасное в том, что нас окружает.
Изумительные пейзажи, один красивее другого, раскрываются перед охотником на утренних и вечерних зорьках на воде. То тишина и покой зеркальной глади, то крупная рябь, разыгравшаяся на озере от ветра. Сколько прелести в опускающемся солнце, когда возле вашего скрадка плавают манчуки, а красавец селезень, одетый в весеннее оперение, кругами летает над ними, глухо по-утиному вскрикивая, опускаясь все ниже и ниже к притягивающей к себе искусственной уточке. Ты манком подражаешь призывам кряквы, ждешь. Но что – то вспугнуло его и улетает.
Уже почти погасла заря, и лишь между набежавшей тучей и горизонтом догорает узенькая розовая полоска. Вот новый первый табунок уток, вновь, сначала осторожно, вглядываясь в подсадных, опять кружат над ними. Затем одна – отчаянная пикирует на воду. За ней, осмелев, остальные. Слышится плескание, щелкотание птиц. Тут тебя уже полностью охватила нервная дрожь. Ты торопишься взять в прицел силуэт селезня, нажимаешь на курок и видишь, как падает в воду птица.
…Над озером стоит туман. На костре, в чёрном как смоль чугунке, томится варево. Кажется, что весь воздух пронизан запахом от варёно-тушёной утятины, а вскоре, после ужина, и внутреннее тепло мерно растекается по всему телу.
Лежу у кострища и, в который раз слушаю нескончаемый очередной рассказ Григорича об охоте на утку, их привычках. Мне кажется, что в его байках каждое слово, правда, хотя умом понимаю, что старый товарищ привирает нещадно. Я прощаю ему эту слабость, потому что знаю охота – его страсть.
Медвежья берлога
Это случилось, когда еще можно было охотиться на северных оленей: лет тридцать назад. Знакомый ханты шепнул, что в наш район с севера пришло стадо оленей голов в сто. Тут же собрались с Григоричем и отправились в район, предполагаемой охоты. На следы стада вышли быстро. Тропа была набита плотно, это говорило о том, что ханты сказал правду.
Отбить от стада пару оленей удалось с третьей попытки. А завалить их только через час на вырубе. Мясо пришлось тащить по болоту метров пятьсот. Отдыхали несколько раз. На последнем привале совсем выдохлись. Решили капитально перекурить, прислонившись к коряге.
– У тебя нет ощущения, что кто – то есть рядом? – Вдруг спросил Григорич.
– Да нет, – хотя какое- то беспокойство охватило и меня.
Вдруг мы оба уставились на пар, поднимающийся над корягой.
– А это еще что такое? – удивился друг, – и сам себе ответил, – елки палки, да это же берлога. Валим отсюда по быстрому.
Меня подбросило как на взрывной волне. Противно потек пот под мышками, затряслись ноги и руки. Тихонько, стараясь не шуметь, собрали свою поклажу и рванули к дороге. К машине почти бежали, если можно так назвать наше движение с полусотней килограммов олениной за плечами. Пока укладывали добычу, оба молчали, поглядывая друг на друга со значением.
– Да ладно, – махнул рукой Григорич, – вижу же, что ты тоже хочешь вернуться. Я не против, только надо ружья перезарядить.
Возвращались к берлоге со всей осторожностью. Обошли ее вокруг: обнаружили еще одну отдушину.
– Это плохо, нужны еще люди на подстраховке, – напарник был как никогда серьезен.
Я облегченно вздохнул, про себя понимая, что боюсь этой проклятой берлоги и того, кто находится в ней. Поэтому быстро кивнул головой, соглашаясь с такой постановкой вопроса.
К медвежьей берлоге мы вернулись только через месяц, когда наступили рождественские морозы…
Вещий сон
И снилось мне, что на мосту мы увидели лося, затем над головой пролетела утка (хотя был уже ноябрь), а в машине под ногами валялся заяц. Причем он еще не полинял и был грязно – серого цвета.
– Это надо же, – рассказывал я Григоричу о своем сновидении, когда мы в очередной выходной отправились на машине проверить путики на соболя — приснится же такое.
– Как посмотреть на проблему, – философски заметил напарник, – бывает, что сны сбываются. Хотя какие сейчас утки, – успокоил он меня.
– Ты бы ружье то собрал, чтобы под рукой было. Может где глухаря или тетерева встретим. Тем более, что выехали уже из территории заказника, – предложил я Григоричу.
– Успею, – отмахнулся тот.
Впереди дожжен появиться крутой поворот – значит первая таежная речка в ста метрах. Вдруг водитель резко затормозил:
– Стреляйте, стреляйте, – закричал он нам, рогач на дороге.
Мы обалдели – впереди, на мосту через речку, стоял лось. Григорич лихорадочно подсоединял цевье, я вытряхивал из патронташа патроны, заряженные пулями. В этот момент сохатый медленно посмотрел в нашу сторону, мотнул головой и величаво подался через мост в лес. Вдали мелькнула его спина, и еще долго качались ветки ели, которые он задел.
– Вот это да…, – только и смог произнести водитель, – сон то в руку.
Я и Григорич удрученно молчали. Собранное ружье, поставленное на предохранитель, напарник аккуратно пристроил у себя на коленях. Машина тронулась дальше. Но сейчас все были сосредоточены и серьезны, как будто стояли на номерах при загоне лося.
Но на этом наши приключения не закончились. Подъезжая к месту стоянки, неожиданно в свете фар оказался заяц, перебегающий дорогу. Чисто автоматически Григорич приоткрыл дверцу и выстрелил. Заяц высоко подпрыгнул и упал. Я тут же выскочил из машины: подобрал добычу. Это был тот самый косой из сна! Грязно – серый!
– Ну, теперь осталось увидеть утку и твой сон точно вещий, – резюмировал товарищ, – но навряд ли, снег кругом.
Проверили путики: ничего не попалось – видимо соболь, еще не набил троп. Обновили приманку и отправились в обратный путь. Подъезжая к поселку, около болотины, где бил родник над нами (мы уже были готовы и к этому) пролетела утка! Хохоча, выстрелил ей в след. Селезень упал прямо под колеса машины…
Глухариный ток
На эту удивительную охоту на боровую дичь первый раз меня взял с собой все тот же Григорич.
У нас в Среднем Приобье весенние глухариный и тетеревиный тока начинаются в начале мая. В это время еще лежит снег в лесу. Поэтому охота на глухарей приобретает азартный, увлекательный характер. Одновременно создает и определенные трудности. Ведь начало любовных песен птиц приходится на три, четыре утра, когда еще практически ничего не видно в двух шагах. Попробуйте в таких условиях тихо и незаметно подойти к токующему глухарю по насту, запинаясь о кочки и коряги, которые создают такой шум, что, кажется, слышен на много километров вокруг?
Глухарь, несмотря на свое название, очень хорошо слышит и видит.
А как он поет! Откуда-то изнутри всего его существа, горлом, широко раскрыв клюв, раздается «тек, тек, тек, тек…», затем завершающаяся песню дробь: «…т –р – р -р». Ты замер, затаив дыхание. И только в момент окончания своей серенады, самец ничего не слышит и не видит. Всего две секунды! Но тебе надо именно за эти, переодически возникающие мгновения пройти, проскакать, пробежать полкилометра, пока подойдешь на расстояние выстрела.
Сердце, кажется, вот – вот выскочит из груди, Зрение, слух обостряются настолько, что видишь любое движение в радиусе ста метров, слышишь еще дальше. Наконец, наступает апогей охоты – один единственный выстрел, который ставит последнюю точку, ради которого ты, столько, перетерпел, перенервничал. С трепетом смотришь, как красавец – глухарь падает под дерево, на котором еще минуту назад пел песню любви.
Все! Финита ля комедиа. Тебя полностью покидают силы. Но ты победитель! Ты добытчик! Весь мир у твоих ног! Солнце только, только занимается на востоке. Начинается новый день…
Шатун
Вторую неделю мотаемся по лесу в надежде найти свежие следы лося. Надо отрабатывать выданную лицензию на отстрел крупнорогатого зверя. Десять дней поездок – безрезультатно. Жена уже ворчит:
– Ездите, ездите, а толку никакого. Лучше бы ремонтом детской комнаты занялся. А то отпуск кончится и ни мяса, ни ремонта.
Ее монолог я оставил без внимания, молча собираясь на охоту – друзья уже ждали в машине.
В это раз мы с вечера объехали выруб и увидели след лося, уходящий в заросли молодняка. Выхода из него не было: значит, зверь остался ночевать на вырубе. У нас появился шанс реабилитировать себя.
Чуть забрезжил рассвет. Погода ясная и прохладная – октябрь как — никак. Снег лежит тонким слоем так, что сквозь его видна еще земля. Однако лосиные следы видны четко. Утром лось оставался в мелколесье. Машина, в которой мы находились, медленно двигалась по волоку, оставшемуся после вырубки леса.
– Стой! – остановил УАЗик Григорич, – Я выйду и пойду в чащобу. А вы двигайтесь дальше.
Надев поверх фуфайки белый масхалат, он скрылся в ельнике.
Не проехав и ста метров, услышали выстрел, почти следом второй. Быстро развернулись и рванули на выстрел. На дороге улыбаясь во весь рот, стоял напарник. Весь его вид показывал, что дело сделано.
– А лось то совсем рядом был. Лежка в метрах тридцати была.
Зверь оказался громадный. Судя по отросткам рогов – восемь лет.
– Килограммов триста потянет, – обходя лося, прикинул Григорич.
Водитель и я достали ножи, топор и приступили к разделке туши. Это только легко написать – «приступили к разделке туши». На самом деле закончили мы только к трем часам дня, ни разу не присев перекурить. Мясо было уложено в машину, шкуру и внутренности закопаны: В общем, все сделали как надо. Правда, устали как собаки.
– Давайте выедем на магистраль и там попьем чаю, перекусим, а то от голода даже голова кружится, — предложил Григорич.
Все молча, согласились и двинулись в сторону дома. Выехав на большак, остановились. Разложив на сидение нехитрую снедь, принялись утолять голод. Вдруг сбоку раздался громкий треск, и на дорогу выскочила лосиха. Не обращая внимания на транспорт, крутанула головой и кинулась в чащобник. Не дав нам опомниться, следом за ней на обочине появился… медведь! Увидев нас, резко затормозил, встал на дыбы. В это же время не сговариваясь, я и водитель выскочили из машины и одновременно выстрелили в хозяина тайги. Тот рыкнул, развернулся и кинулся обратно. Только тогда у меня затряслись руки и стали подгибаться ноги. Водитель, видимо, испытывал тоже самое. Мы дружно уселись на корягу и нервно закурили.
– Сходи, посмотри, где он, – затягиваясь, предложил мне водитель.
– Я что, похож на идиота? Пойдем вместе посмотрим, сделав круг. Если выхода нет, значит готов.
Докурив сигареты, отойдя друг от друга метров на двести, пошли закольцовывать территорию. Следов медведя не было! Теперь уже смело пошли в чапыжник, куда он скрылся. Мишка лежал почти рядом с дорогой. Точно в горле были два отверстия от пуль.
– Вот это точность, ты, что прицеливался?
– Откуда. Навскидку бил, от страха, наверное, попал. Да видно и ты тоже, – подбодрил я товарища.
Григорич же уже суетился около туши, прикидывая как ее разделать. Совсем стемнело.
– Значит так, — распорядился он, – сейчас быстро снимаем шкуру вместе с головой и лапами, а за мясом приедем завтра утром.
Когда начали ошкуривать, удивились, подкожного жира практически не было.
– А мишка-то – шатун, оказывается. Жиру совсем не нагулял… И все потому, что хромой был. Видимо где – то поранился. Поэтому и за лосем гнался. Последняя надежда на него была. Если бы завалил, лег на зимовку спокойно. Но видимо не судьба, – ловко орудуя ножом, просвещал нас Григорич.
Закончили работу уже ближе к полуночи. Шкуру медведя с головой положили так, чтобы было видно на сидение его силуэт. Это был сюрприз для супруги. Домой подъехали, когда уже все спали.
– Жена ворчала, что ездим зря. Сейчас обрадую ее, – сказал корешам я и постучал в дверь. – Ты, что спишь уже? Принимай дары леса. Там в машине рюкзак с добычей. Принеси.
Та не ожидая подвоха, подощла к машине, открыла дверцу и…. завизжала во весь голос от страха. Еще бы, нос к носу столкнулась с медведем, вернее с его головой и лапами, которые лежали на сидении.
Шутку мою она не оценила: не разговаривала целую неделю. Зато всю зиму ели тушенку из лосятины и медвежатины, да нахваливали.
А лось не знал, что он мертвый!
Перспективного кандидата в военную академию Генштаба, командира соседней воинской части знал лично. Он был горяч, инициативен, строг с подчиненными. До самозабвенья любил охоту и рыбалку.
Когда по редакционным делам я приехал к нему в часть, он, с подозрением посмотрев на мое удостоверение, потребовал план-задание.
– Пожалуйста! – Я стал лихорадочно во внутренних карманах пиджака искать документ. Все это время старший офицер не спускал с меня пристально прищуренных глаз. Наконец, я справился с бумагами. Изучив их, командир подобрел, улыбнулся. Тем не менее, неприятный осадок от первого знакомства остался.
… Многое, если не все, удавалось ему. Чапаевская хватка шла на пользу дела. Воинская часть под его командованием слыла в передовиках. Всегда на правом фланге. Сегодня, наверняка, он уже ходит в генералах. Я же хочу вспомнить о некоторых забавных происшествиях, имевших место быть в его судьбе. В то время лучше было помалкивать, чтобы не насыпать перчику в военную карьеру старшего офицера. Сейчас, слава Богу, вспоминая минувшее, ему уже не навредишь.
… Как-то ехали мы с ним на учебный полигон по таежно-болотистым местам. Вдруг в озерко, лежащее по пути, рядом с ползущим в грязи «уазиком», перечеркнув черным трассером мглистую дымку, плюхнулась утка. Командир как – то по-детски зарделся, глаза сузились, взгляд стал жестким. Приоткрыв дверцу кабины, он на ходу несколько раз выстрелил по цели. Полетел пух, осыпаясь серой метелью на мелкую рябь болотца. Утка, распластав крылья, колыхнув в воду, погнала по ней круги, как блинчики.
Но самый каверзный пассаж пришелся на исход его службы в этих глухих местах. Не могу сказать, брал или нет, он лицензию на отстрел лося, организовав охоту в одном из таежных урочищ. На всякий случай, скажу так: все было оформлено по закону.
Несколько часов скрадывал мой знакомый лесного великана. Усилия увенчались успехом. Полковник завалил зверя. Не лишенный юношеского бахвальства, тут же пожелал сфотографироваться на фоне поверженной туши. А для пущего эффекта повесил на лосиные рога автомат. Но не значит, если добыл сохатого, – добыл его рога. А вот лишиться своего имущества, в частности, оружия, – за милую душу!
Не успел напарник щелкнуть затвором фотоаппарата, как зверь поднялся и, разгоняя-прорезая массивными рогами молодой осинник, буром попер в лес. Вместе с боевым оружием, оставляя кровяные следы на земле. Только треск пошел! Что тут началось – лучше не рассказывать. Смех и грех!
Несколько дней специальная группа военнослужащих-контрактников с собакой шастала по тайге, покуда не обнаружила злополучный «калаш». Ремень на нем был разорван, рожок с патронами помят. Но, слава Богу, ствол целый! Лося так и не обнаружили. О нем полковник и не помышлял. Главное – свалилась гора забот с командирских плеч. Вот как бывает!..
