Валерий Белобородов
Тонущее большое судно, уходя на дно, тянет за собой все, что плавает близ него. Правда, то, что жизнеспособно, вскоре возвращается на поверхность, снова оказывается на плаву, но в момент катастрофы корабля окружающее пространство находится в «стрессовом» состоянии. Понятный всем пример — крушение корабля по имени «Самодержавная Россия». Но можно найти множество подобных же примеров среднего, малого и мельчайшего «калибров». Всякое уходящее явление чревато своей «револьцией». Об одном из них, имевшем место на нашем западно-сибирском Севере, и пойдет речь дальше.
Тему породил интерес автора этих заметок к истории русских старожильческих родов Тобольского Севера. Однажды при просмотре описей одного из фондов Тобольского государственного архива обнаружилось «Дело Тобольского общего губернского управления по ходатайству сургутских казаков о переселении их в станицы Сибирского казачьего войска для понесения службы», начатое в 1882 году и оконченное в 1886 году. Загорелся любопытством: кто же переехал и куда двинулись дальше по сибирским просторам исконно сургутские фамилии, представители которых в минувшие века много измерили собственными ногами зауральских земель? Но, как это нередко бывает, при знакомстве с делом выяснилось, что название его не вполне точно выражает содержание собранных документов, и вопрос возник вовсе не по инициативе казаков, которых вполне устраивала их сургутская жизнь.
Сургутское и березовское городовое казачество выполняло важные задачи в первые века сибирской истории, но со временем его роль охранителя государственных интересов сошла на нет. В первой половине XIX века правительство еще находило кой-какие дела для казаков, но к концу столетия бессмысленность содержания этих казачьих команд стала очевидной. 19 мая 1881 года император утвердил мнение Государственного Совета о целесообразности упразднения казачества в городах Березове, Сургуте и Нарыме и перевода казаков в податное сословие. Тем, кто хотел остаться на службе, предоставлялось право переехать в южные станицы Сибирского казачьего войска — туда, где сохранялась потребность в казачьей службе, но без пособия от казны.
Мало кто из сургутян всерьез задумывался о такой перспективе. За несколько столетий поколения казаков хорошо приспособились к местным условиям и, находясь на государственном содержании, занимаясь рыбным и охотничьим промыслами, небесприбыльно торгуя с ханты, жили вполне благополучно. От добра добра не ищут. Но им, считавшим себя потомками членов дружины Ермака, казалось несправедливым, что их лишают государственного содержания.
Не в одночасье казаки превращались в мещан. С момента их перечисления в мещанское сословие они еще пять лет получали от казны паек, но на эту льготу смотрели лишь как на свидетельство возможности вернуться к своему прежнему положению. И если березовские и нарымские казаки безропотно подчинились воле государя, то сургутяне не протяжении целых десяти лет игнорировали ее, отказываясь называть себя мещанами, не платя податей, регулярно посылая все новые ходатайства в Тобольск, Омск и Петербург, порой со своими представителями, и настойчиво требуя разрешения на прием их депутации государем императором.
Своей кульминации конфликт достиг в начале июля 1891 года, когда наследник престола Николай Александрович, проезжавший на пароходе вниз по Оби, остановился на Белоярской пристани близ Сургута. На пристани казаки, если верить официальным документам, устроили настоящий скандал, домогаясь, чтобы его императорское высочество принял их с хлебом-солью отдельно от прочих граждан города — именно как представителей казачества. Вот как изложены подробности этого инцидента сургутским окружным исправником М.Е. Вакариным и тобольским губернатором В.А. Тройницким.
Протокол
1891 года июля 8/9 дня, Белоярская пароходная на реке Оби пристань города Сургута Тобольской губернии
При посещении 8-го числа Белоярской пароходной пристани Его Императорским Высочеством Государем Наследником Цесаревичем и Великим Князем Николаем Александровичем, прибывшим к пристани на пароходе «Николай» в сопровождении парохода «Казанец», с соизволения Его Императорского Высочества, Господином Тобольским Губернатором были представляемы к Его Императорскому Высочеству на пароходе депутации от города, округа, инородцев и пр., которые были милостиво приняты Его Императорским Высочеством. Депутации же от общества отставных казаков города Сургута, отказавшихся вместе с другими лицами из бывшего Сургутского казачьего сословия участвовать вместе с другими гражданами г. Сургута в поднесении хлеба-соли Его Высочеству и домогавшимися поднесения хлеба-соли отдельно от других для узаконения так сказать своей изолированности от сургутских мещан, к которым они были причислены по упразднении в Сургуте казачьего сословия, в поднесении отдельно от других граждан гор. Сургута было отказано, о чем и было им тогда же объявлено чрез земского заседателя 2 участка Тюменского округа Кузнецова, прибывшего на пристань с 8 человеками низших полицейских служителей по распоряжению Господина Тобольского Губернатора для содействия здешней полиции. Тогда лица, продолжающие себя называть казаками г. Сургута, просили принять от них прошение, что было допущено. Но им этого было недостаточно, им надо было тотчас же добиться узаконения, так сказать, своей обособленности от Сургутского мещанского общества. Тогда эти лица, стоявшие до того против лестницы, спускающейся с яру на самую пристань, и занявшие даже это место без дозволения, а насильно, и неистово кричавшие тут «ура!» с целью обратить на себя преимущественное внимание с парохода, с помоста отправились позади дома мещанина Конева скопом — толпою человек в тридцать, составленною отставными казаками, в фуражках с красными околами, преимущественно: Николаем Алексеевым, Ефимом Буканиным, Ефимом Галактионовым Кайдаловым, Николаем Яковлевым Клепиковым, Галактионом Степановым Клепиковым, Плешановым, Ефимом Степановым Клепиковым, Егором Клепиковым, Михаилом Долгополовым, Григорьем Кайдаловым, Андреем Лаврентьевым Тарасовым и другими, к трапу, спущенному с кормовой части парохода «Николай», откуда в это время носились с берега на пароход дрова, позади каюты, устроенной на берегу крестьянином Земцовым. Тут «казаки» были усмотрены ишимским мещанином Колосовым, находившимся на платформе. Здесь казаки оттолкнули нижних полицейских служителей (тюменских). Земский заседатель Кузнецов выбежал на угол платформы к загородке, воспрещал «казакам» спускаться к пароходу и просил их обратиться взад, но «казаки» с дерзостью и грубостью на это закричали ему: «Убирайся прочь! Не твое тут дело…» и стали спускаться по берегу, подойдя к амбару с криком «ура!». При этом они кричали, неся хлеб-соль на блюде оловянном и икону: «У нас разве хлеб-соль поганые, что их не принимают? Ваше Императорское Высочество! нас не допускают! Ура… Идите дружно на пароход» — и натиском-стеной двинулись на и.д. Сургутского Окружного Исправника, прибежавшего с пристани по берегу через загородку снизу навстречу «казакам» и запрещавшего им двигаться дальше. Но ничего не помогало, и.д. исправника схватился за шашку, но «казаки» с зверским остервенением прижали его к загородке и несший впереди хлеб-соль Ефим Галактионов Кайдалов и икону Ефим Семенов Буканин, предшествуемые Николаем Алексеевым Кайдаловым, Иваном Ивановым Кайдаловым (Градсков), Андреем Лаврентьевым Тарасовым, под прикрытием с обеих сторон своих «казаков» подошли с криком «ура!» и другими криками почти к самому трапу, но были приостановлены шедшими по трапу людьми с дровамии и.д. исправника, пока с парохода не доспел высланный конвой Его Императорского Высочества, но и тот смог остановить стремительный натиск «казаков» только тогда, когда кто-то был ударен, кажется, из передних шашкою и когда собственный конвой Его Императорского Высочества не обнажил шашек. Тут «сургутские казаки», величающие еще себя «потомками Ермака», начали наносить конвою Его Императорского Высочества грубости и дерзости, а затем, видя, что дальше не пробраться, стали мало-помалу отходить от этого места. Но и в других местах они продолжали проявлять дерзость и непочтение к прибывшему Великому Гостю. Весь остальной народ был потрясен этим прискорбным событием, и все старались хоть сколько-нибудь замять и скрыть дерзость «казаков». К этому присовокупляется, что по отбытии Его Императорского Высочества с Белоярской пристани из казаков почти никого не было на молебне, совершенном в Троицкой церкви в г. Сургуте, о благополучном путешествии Его Императорского Высочества, к принятию Его Императорского Высочества на Белоярской пристани «казаки» ничего не захотели сделать и ничем — ни средствами, ни трудом — не помогали другим сословиям города и округа, а напротив, насколько могли, мешали всем начинаниям — они намеревались учинить такой же скандал на реке против Сургута, но это им не удалось сделать потому, что лодки из Сургута систематично под разными предлогами стягивались на Белоярскую пристань, и на пристани «казаки» отнеслись с дерзостью к увещеваниям Господина Тобольского Губернатора и Господ Губернского Прокурора и Начальника Жандармского Управления, — в Сургуте «казаки» отказались дать подписку в объявлении им распоряжения о невозможностидопущения поднесения Его Императорскому Высочеству хлеба-соли от общества казаков и в другом распоряжении Господина Тобольского Губернатора об оставлении топки печей в Сургуте в дни, назначенные для прибытия Его Императорского Высочества, и если подчинились последнему распоряжению, то только потому, что было объявлено распоряжение полиции принимать противопожарные меры против всякого появления где-либо огня в эти дни в г. Сургуте. Постановлено о таком сопротивлении распоряжениям Правительства и неповиновении установленным властям лиц, именующих себя сургутскими казаками, предусмотренном в 263, 264 и 265 ст. Уложения] о наказаниях] и других узаконениях, составить акт и представить по принадлежности. В протоколе написано Плешанов иначе называется Тверитинов. Настоящий протокол составлен исправляющим должность Сургутского Окружного Исправника Вакариным отчасти на основании собственных наблюдений, отчасти на показании посторонних лиц, причем каждый из них мог видеть только часть события, так как таковое совершалось не на одном месте и публика обращала преимущественно взоры на пароход, а не на «казаков», которые только всему служили помехою; — в том и подписуемся. И.д. Сургуткого окружного исправника М. Вакарин. Свидетели, находившиеся на платформе: вр. и.д. начальника Сургутской местной команды поручик Ермолаев 1-й, Клавдия Тверитина, фельдшер Семен Батенев, при высказанных в сем акте действиях сургутских мещан из бывших казаков находился Помощник Сургутского Окружного Исправника Надворный Советник Иван Вахнин, а о том, что еще много особо было замечено во время нахождения г. Исправника под горой у парохода, могу добавить при спросе, Елена Вахнина, псаломщик село-Юганской Богоявленской церкви Федор Орловский, и.д. псаломщика Николай Дмитриев, канцелярский служитель Иван Станевич, ишимский мещанин А. Колосов. Свидетели, находившиеся на пристани: Священник Стефан Тверитин, Священник Владимир Чегаскин, Диакон Гордий Вергунов, псаломщик Флегонт Попов, Анна Тетюцкова, Сусанна Вакарина, член общества спасения на водах сургутский купец Григорий Тетюцкий, сургутский окружной врач Клячкин, Дарья Клячкина, мещанский староста В. Тетюцкий, мещанин Андрей Ф. Силин, священник село-Юганской Богоявленской церкви Василий Тверитин, Секретарь Сургутского полицейского Управления П. Михайлов (находился на платформе).
Верно: и.д. сургутского окружного исправника М. Вакарин.
Отд. 1 ст. 1 30 июля 1891 г. № 3759
Господину Министру Внутренних Дел
Возвратясь из поездки, совершенной мною для встречи и сопровождения Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича, имею честь почтительнейше донести, что проезд Его Высочества был вполне благополучен.
Пароход, на котором следовал Государь Наследник, приблизился к Сургутской пристани 8 июля в 5 час. пополудни, миновал Тобольск с недолгою остановкою 10 июля вечером и 14 июля в 4 часа пополудни причалил в Омске, Его Высочество все время находился в вожделенном здравии и поездкой своей остался видимо доволен, соизволил выразить мне при отбытии из Тобольска милостивую благодарность за порядок, соблюденный в городе, а при прощании в Омске изволил осчастливить меня двумя подарками и драгоценными для меня словами: «Благодарю за отличный проезд».
Донося о сем, я не смею умолчать о двух нежелательных случаях, бывших в пути.
Прибыв в г. Сургут для встречи заранее, я был поражен усердием, с которым этот бедный и забытый городок старался, не жалея значительных затрат, украсить пристань; но тут же я узнал, что кроме поднесения хлеба-соли от местного мещанского общества, готовится поднести блюдо и икону отдельная группа мещан, именующих себя доныне казаками и не желающих признавать распоряжение правительства, которым они еще в 1885 году зачислены в мещане.
История этого перечисления подробно известна в министерстве. Последний раз, в 1889 году, при проезде бывшего товарища Министра Внутренних Дел ныне Киевского генерал-губернатора графа Игнатьева казаки эти подали Его Сиятельству прошение о возвращении их в казачье звание. Прошение это было передано мне для доставления сведений, и я от 15 августа 1889 г. доставил подробную записку, причем ввиду давнего беспримерного упорства небольшой кучки людей, не признающих обязательности закона, просил в пример другим выслать административным порядком хотя бы одного мещанина Николая Кайдалова, служащего всегда зачинщиком их смут. Распоряжения на это никакого не последовало.
Призвав ныне к себе троих из бывших казаков, я старался им внушить, что они должны примкнуть к мещанскому обществу для поднесения хлеба-соли, на что получил дерзкий ответ, что они не желают идти с мещанами и если лапотникам позволяют подносить, то им, потомкам Ермака, никто не смеет запретить. Тогда я обещал им доложить Его Высочеству о их желании и требовал только ответа, что они сделают, если Государь Цесаревич не пожелает принять. Они на это заявили, что они будут в голос кричать и просить Его. Испробовав все убеждения и лично, и чрез жандармского полковника и губ[ернского] прокурора, бывших со мной, я увидел ясно, что люди эти не остановятся произвести шум и испортить впечатление Его Высочеству при первом прибытии Его в губернию. Дозволить им исполнить их желание значило бы вновь поднять их дух и опять на бесконечное время поставить город и полицию в зависимое положение от этой горсти людей, не платящих повинностей и не подчиняющихся никаким требованиям; удалить их силою не представлялось возможным, так как полицейская] сила моя состояла из 12 челов[ек], из которых 8 были привезены мною из Тюмени, а называющих себя казаками было до ста человек; воинская команда в 28 человек находилась в Сургуте, а мы были на пристани в 8 верстах и другого сообщения, кроме лодки, не было; а между тем виднелся уже дым пароходов.
По прибытии Его Высочества, прежде чем Он изволит идти на берег, я счел долгом вкратце доложить Ему положение дела, и Государь Наследник выслал к этим людям офицера из своей свиты для принятия прошения и объявления, что Его Высочество на гору не поднимется и хлеба-соли не примет; а все другие депутации приказал привести на пароход, что и было исполнено.
Когда Его Высочество изволил сесть за обеденный стол пред отходом парохода, мне было доложено, что называющие себя казаками силой ломятся на пароход. Тогда я обратился без шума к князю Барятинскому, и он по моей просьбе послал казачьего офицера с десятком казаков, сопровождавших Его Высочество, для того, чтобы не пускать буянов; но они пробовали прорваться силою и остановились только когда казаки взялись за шашки.
О происшествии этом составлен акт и делу предполагается дать судебный ход и привлечь помянутых мещан, называющих себя казаками, к ответственности; но я позволяю себе вновь высказать мнение, что это беспримерное ослушание прекратится только если нескольких человек из зачинщиков и первого мещанина Николая Кайдалова было бы признано возможным удалить из Сургута.
(Остальная часть представления не относится до беспорядков в Сургуте, почему и не прописывается).
Верно: Вр. и.д. столоначальника Ямзин.
Мнение губернатора В.А. Тройницкого было уважено. В тобольском архиве хранится дело общего губернского управления по обвинению сургутского мещанина, отставного урядника Николая Алексеевича Кайдалова в подстрекательстве к беспорядкам, из которого видно, что департамент полиции предоставил губернатору поселить главного виновника смуты на два года в одном из отдаленных округов губернии под надзор полиции. Сосланный в Туринский округ, он и оттуда ходатайствовал перед генерал-губернатором, называя себя доверенным сургутских казаков, о перечислении их обратно в казацкое сословие, а также просил возвратить его в Сургут. Ходатайство не было признано заслуживающим уважения.
Николай Алексеевич вовсе не был, как может представиться, молодым, переполненным энергией человеком, в 1893 г. ему было уже 67 лет, и можно только подивиться его стойкости в отстаивании общественного интереса. Летом 1893 г. он был возвращен в Сургут и, как докладывала обязанная негласно надзирать за ним местная полиция, в дальнейшем «вел себя хорошо и ни в чем предосудительном не был замечен». Так закончилась сургутская казачья смута.
Дело, конечно, было не в одном Н.А. Кайдалове. Невозможно себе представить, чтобы к столь незаурядному событию не оказались причастными, хотя бы косвенно, отбывавшие ссылку в Сургуте до конца 1880-х годов революционеры-народники. Лишенные возможности зарабатывать на пропитание и медицинской помощи, обреченные на бездеятельность, они писали дерзкие коллективные письма тому же губернатору Тройницкому, министру внутренних дел, не подчинялись требованиям местной полиции, организовали демонстративный побег двух своих товарищей — А.Н. Лебедева и И.И. Лазаревича, в подготовке которого участвовали и местные жители. Вот что пишет историк сургутской ссылки Ю.Н. Подбельский о политическом влиянии их на местное население: «Оно сказалось в «тлетворных» идеях, зародившихся в головах не одного десятка сургутских жителей, в утрате группою сургутской молодежи былого почтения и трепета перед царской властью, в новых революционных песнях, распевавшихся молодежью и постепенно вошедших в ее репертуар. <…> Было бы преувеличением сказать, что эта молодежь целиком восприняла от ссыльных-восьмидесятников их политическую веру и тем более их социалистические взгляды, но она сочувственно прислушивалась к их проповеди и незаметно заражалась от них духом критики и протеста».
Протест сургутских политссыльных в начале 1888 года против систематического нарушения их прав, безусловно, был примером для бывших казаков. Они увидели возможность непослушания и саму «технологию» противостояния власти, осуществившиеся в их демонстрации на Белоярской пристани в июле 1888 года.
Такова картина события, составленная на основании документов. Но неординарность его породила и литературную, художественную трактовку этого белоярского инцидента.
Обращаясь к прошлому, нередко приходится иметь дело в мифами. Старики говорят со всей убежденностью, что раньше не воровали, не запирали замков, свято берегли природу и т.п., а в старых хрониках, отчетах путешественников и других источниках то и дело натыкаешься на опровержения этой благостной картины: сообщения о кражах и мошенничествах, свалках навоза на берегах, захламлении лесов, окружающих селения, кедрах, срубленных местными жителями ради нескольких десятков шишек, варварском промысле, когда во время линьки сотни уток, не способных летать, легко добываются с помощью невода, мешках со смолой, спущенных конкурентом-рыбопромышленником в воду, чтобы у соседа не ловилась рыба… Зачем-то нам нужно идеализировать прошлое.
Не дает подлинной картины события и рассказ А.И. Силина «Не угодили». Для читателя, ознакомившегося с публикуемыми документами, очевидно, что историческая основа в этом произведении отсутствует. Впрочем, может быть, это просто шутка. Как бы то ни было, но мы печатаем и рассказ. Различия в интерпретации одного и того же события поразительны, но этот контраст заставляет задуматься: почему подлинная картина события и то, что остается от него в памяти потомков действовавших когда-то лиц, так непохожи?
Не угодили
(По рассказам старого казака Панкина Андрея Ивановича)
Произошло это летом 18… года на пристани Белый Яр. Сургутский казачий гарнизон собрался по тревоге. Прибежали казаки в свою управу, одетые во что попало: кто в шинели, накинутой на исподнее, кто в форменных штанах, но без гимнастерки, а кое-кто умудрился явиться в бабьем шушуне. Чего греха таить, от формы-то почти отвыкли. Да и к чему форма, если в округе сотни лет никто не баловал, военных оказий не предвиделось.
Не только рядовые казаки, но и атаман со старшинами больше пеклись о промыслах рыбы да дичи, следуя народной мудрости: летний день год кормит. Попробуй в наших местах прожить на одно жалованье — ноги протянешь!
Привыкли казаки собираться в воскресные дни после обедни в своей управе для решения общественных дел. Собирались, как говорится, чинно и важно, в форме, как полагается. Обсуждали касающиеся всех дела. Кому-то надо было помочь избу поправить, где-то дорогу или мостишко починить, когда-то выехать на промысел… Мало ли у казацкой общины забот?
На этот раз тревога случилась в будний день и ранним утром, во время непривычное… Посыльный атамана, как шалый конь, наметом скакал от дома к дому, стучал по ставням окон палкой и кричал:
— Тревога! Атаман к себе требует! Все в управу!
Всполошенные казаки и казачки соскакивали с мягких перин, в полусне хватали, что было под рукой, напяливали на себя и пускались галопом в сторону управы. Где-то на первой трети скачки, слыша за собой шлепанье босых ног, казак окончательно просыпался, резко тормозил, останавливался, принимал на себя груз упитанной супружницы, хватал ее за плечи и, жарко дыша, шипел:
— К-куда?! Тебя еще там не хватало! — поворачивал ее от себя и, подталкивая в спину, командовал: — А ну пошла домой!
Отбежав на безопасное расстояние, казачка останавливалась и вопрошала:
— Так как же, а вдруг война?
— Я те покажу война! — наступал казак, поднимая над головой увесистый кулак. — Это видишь?..
Казачке ничего не оставалось, как покорно выполнять волю супруга.
Так то было или не так, но через короткое время управа стала наполняться казаками, прибывающими без «хвостов» — не в меру любопытных и напуганных казачек. Постепенно прибывшие успокоились, оседлали все скамьи и табуреты, задымили трубками и самокрутками, да так дружно и поспешно, что вскоре все воздушное пространство управы заполнилось густым и едким облаком крепчайшего самосада.
За столом, накрытым зеленым сукном, возвышался глыбой старый и седой атаман гарнизона Федор Кушников с какой-то бумагой в руках. Рассматривал ее с выражением строгости на лице, поворачивая так и сяк, держа то в близости, то в отдалении. В торце стола притулился щуплый, но самый дотошный в грамоте человек — писарь гарнизона Артемий Кондаков.
— Господа казаки! — начал свое выступление утробным, низким голосом атаман. — Вот. Видите! — Поднял бумагу для всеобщего обозрения. — К нам поступила вот эту гумага. От самого Его Превосходительства губернатора Тобольского. Гумага эта — депеша. Срочная и важная. Артемша! — обратился к писарю. — Читай.
Артемий шустро соскочил с места, подбежал к атаману и принял из его рук бумагу. Подул на нее, погладил. Начал читать звонким тенорком, слышным во всех уголках большого зала.
— «Атаману Сургутского казачьего гарнизона Кушникову. Исправнику Сургутского уезда Дунину-Горкавичу. Сим уведомляю вас, что из Омска по Иртышу и Оби на пароходе «Святая Мария» изволят путешествовать Наследник Императорского престола великий князь Александр. Их Высочество, возможно, изъявят желание ознакомиться со службой казацкого гарнизона. Поэтому вам предписывается должным образом подготовиться и встретить Великого соответственно его званию и чину, а также воспрепятствовать выступлениям ссыльного и другого неблагонадежного сословия. Вами должно быть проявлено выражение верноподданнических чувств, обеспечения порядка на пристани. Тобольский генерал-губернатор».
Закончив чтение депеши, писарь передал ее атаману. В зале во время чтения и после стояла напряженная тишина. Нарушил ее атаман.
— Вот какая гумага, эта депеша, — продолжил он свое выступление. — Стало быть, к нам следуют Наследник престола, дело невиданное в наших краях. Как будем встречать? — пристально обвел он взором напуганных казаков и не без ехидства в голосе продолжил: — Эк, вырядились! Небось, строй позабыли? Казацкую справу захламили, шашки затупили? Папахи на верхонки перешили? Надо бы не шушуны бабские на себя напялить, а юбки… Эх-хе-хе!
Слушая укоры своего атамана, казаки опускали головы все ниже и ниже: кто чесал затылок, кто отводил глаза в сторону. Но находились и те, кто смело смотрел в глаза своему предводителю, улыбался и про себя говорил: «Все верно говоришь, атаман, да только сам-то каков! Не больно похож на боевого казака. Оброс лохмами, как лешак на болоте. Сидишь тут, словно кочка, и китель на тебе торчит, как зипун на огородном пугале…».
— Но, но! — гаркнул атаман, как будто прочитав эти озорные мысли. — Чаво таращитесь? — Помолчал, покряхтел и примирительно продолжил: — Оно, конечно, порядки казацкие мы забывать стали… Надо того, этого самого… навести порядок в форме, оружии, в строю. — И громко, как будто проснувшись, отчеканил: — Чтобы показаться Его Высочеству в самом лучшем виде! Как об этом думаете, казаки?
Такой оборот речи и мыслей атамана подстегнул присутствующих. Все загалдели, начали соскакивать с мест и кричать:
— Встретим, как положено!
— Не подведем!
— Приведем в порядок!
Постепенно затихая, казаки стали высказывать более детальные мысли и, наконец, приняли решение: что делать, кому, где и как.
А решение было следующее:
построить на пристани Белый Яр деревянные сходни от самого верха и до воды, где ляжет трап парохода;
навести порядок и чистоту в пристанской деревне;
привести в надлежащий вид казацкую справу и оружие;
выбрать из числа рослых казаков воинский наряд для несения почетного караула;
установить на высоких мысах берега Оби посты наблюдения и оповещения о приближении парохода «Святая Мария»;
хлеб и соль преподносит атаман;
дорогие меха, икру, осетровые балыки и другую снедь преподносит купечество;
порядок среди чиновного люда и прочих сословий обеспечивает исправник с полицией
На пристани Белый Яр кипела работа по подготовке встречи наследника. Что представляла собой эта пристань? Да почти ничего. На высоком песчаном берегу, почти у самого среза, торчало несколько старых, но довольно крепких еще пней, которые верой и правдой служили креплениями для чалок, поданных с пароходов или барж. С самого верха яра и почти до воды была прорыта широкая и пологая траншея, по которой можно было без особого напряжения поднимать и опускать грузы. Этим и заканчивались все пристанские сооружения. Наверху, в некотором отдалении от края среза, стояло несколько амбаров. В них складировались купеческие товары и казенное имущество. Далее от амбаров, прижимаясь к опушке соснового бора, ютилось несколько небольших изб, в которых жили пришлые люди. Взрослые из этих семей занимались охраной амбаров, погрузкой и разгрузкой товаров на прибывающие и отбывающие посудины. Ввиду того, что погрузочно-разгрузочные работы были только в летнее время и не так часто, заработки от таких работ не обеспечивали содержания семей, взрослое, и не только взрослое, население было занято различного рода промыслами: изготовлением саней, дуг, корзин, туесов из дерева и бересты.
Приход пассажирского парохода не только для жителей Белого Яра, но и для большинства сургутян был явлением редким и праздничным. Прознав каким-то образом о приходе парохода, сургутяне, способные бегать, пускались в семиверстный пробег, чтобы полюбоваться белой шипящей и парящей громоздиной, поглазеть на нарядных бар, заполнявших балконы высокой палубы, испить кружку-две пенного «базарного» пива или заморского вина, а потом в течение длительного времени при встречах и на посиделках впадать в приятные воспоминания о виденом и скушанном. Ах, как интересно! Ах, как вкусно! Ах, как приятно!
Организацией работ среди местного люда занимался исправник Дунин-Горкавич. Перед началом работ он собрал все местное население и произнес такую речь:
— Мужики и бабы! Слушать, что я вам скажу! К нам на пристань на пароходе «Святая Мария» изволят прибывать не кто-нибудь, а Его Высочество великий князь, наследник императорского престола Александр. Поняли меня? Хорошо, что поняли. Так вот вам, мужикам и бабам, надлежит готовиться к этому. Что надо делать? Все мужики пойдут со мной и будут помогать казакам. Там, на месте, скажут, что делать. Здесь главная работа для вас, бабы! Надо навести порядок на улице, у изб. Ворота, калитки, наличники выскоблить ножами и вымыть. У изб поставить скамейки. Всю скотину со дворов убрать! И Боже сохрани, чтобы слышалось карканье ворон. Расплодили эту мерзость! Сопливое население должно быть заперто в избах и чтобы не показывали свои носы в окнах. Когда прибудет пароход, всем сидеть на скамеечках у изб, одетым во все чистое и опрятное. А если Их Высочество изволят прогуляться по деревне, не зевать, а при виде его вставать, кланяться и улыбаться. Еще раз спрашиваю: поняли меня?
— Поняли, ваше скородие, — ответствовали мужики и бабы. — Сполним все в аккурат, как приказываете.
— То-то же! — подытожил исправник и во главе мужиков двинулся к пристани, а бабы начали выполнять предписание: мести, трясти, скоблить, мыть, перетаскивать все подальше с глаз долой, чтобы не застило, а потом на поводках и ремнях начали тащить упирающуюся, рычащую, бякающую животину, и тоже подальше в лес… Кто-то начал бабахать из дробовика по всполошенным, дико и хрипло орущим воронам.
А тем временем на пристани казаки уже строили из смолистых сосен сходни от верхнего среза яра до самой воды, где должен лечь трап с парохода.
Сходни — это лестничные марши в сочетании с площадками, на которых можно было передохнуть при подъеме на высокий берег, на них же предполагалось поставить наряды почетного караула казаков, лестницы и площадки украшались резными перильцами работы лучших мастеров по дереву. На лестницах и площадках предполагалось также постелить ковры и ковровые дорожки.
Стоял солнечный и знойный полдень, когда дозорные начали зажигать дымные костры, извещая о появлении на дальних плесах Оби парохода «Святая Мария». На высокой колокольне церкви Святой Троицы раздался мощный голос стопудового колокола, а за ним последовал перепев множества других колоколов. Этот перезвон являлся сигналом для последующих действий сургутян. Они немедленно срывались с насиженных мест и начинали семиверстный пробег до Белого Яра.
Не прошло и часа, как они — тут как тут. Раскрасневшиеся, потные, еле переводящие дух, они не медля стали приводить себя в порядок: мыть ноги на протоке (в почтительном отдалении от пристани), отряхиваться и чиститься от налипшей в пути разной несуразности. Оглядев друг друга самым тщательным образом с разных сторон и с разных позиций, они уже спокойно и чинно заняли места на пристани и на положенном для них месте. И когда из-за высокого лесистого мыса выплыл белоснежный красавец пароход, украшенный множеством флагов и вымпелов, на пристани и во всей пристанской деревне наступила благоговейная тишина ожидания.
Все было готово. Все начеку! Весь верхний обрез Белого Яра был заполнен нарядным народом. Впереди стояли чиновники с женами, казачки, купцы и купчихи. За ними — мещане и прочий люд. Все с полевыми цветами. В центре перед началом сходен находились соответственно положению и званию атаман Кушников с обнаженной головой, с хлебом и солью на расшитом полотенце, при трех Георгиях и шашке; рядом с ним справа и слева богатырского роста казаки-ассистенты, также при регалиях и шашках, в белых мерлушковых папахах; за атаманом — исправник в белоснежном мундире и протоиерей Троицкого храма в ризовом облачении с крестом в руках; далее — купечество с дарами. По сторонам площадок — почетный караул из рослых казаков в казацких летних мундирах при регалиях и шашках.
По условиям, оговоренным на казачьем круге, атаман и все следующие за ним должны начинать спускаться по сходням только тогда, когда в пролете появится наследник, и встреча должна состояться на нижней площадке. Не учли казаки, казалось бы, сущего пустяка — разницы длины сходен и трапа, и эта ошибка оказалась для них роковой.
Воздух огласился продолжительным мелодичным гудком парохода. И звук его, усиленный эхом, долго повторялся над гладью речных просторов и бархатом бесконечной тайги. Пароход «Святая Мария», управляемый бравым капитаном, начал швартоваться у причала пристани.
Встречающие с огромным напряжением и любопытством следили за всеми маневрами парохода, за движениями команды, разглядывали разряженную многочисленную публику, заполнившую верхнюю палубу, тщетно разыскивая наследника императорского престола.
Вот уже и швартовы закреплены, и трап поднят, и гвардейцы — охрана наследника — выстроились по бокам широкого нарядного трапа, а он все еще не показывался. Больше всех, кажется, испытывал волнение атаман: мелкая тряска началась в руках, держащих солидный каравай, что-то мутное, как легкая завеса, нет-нет да и появлялось в глазах, и пот струйками начинал скатываться по лицу. Так прошло несколько минут.
Но вот, наконец, в пролете парохода появилась фигура человека, в которой все присутствующие сразу же признали того, кого ждали. Да, это был он — наследник русского императорского престола, великий князь Александр — высокий, широкоплечий красавец с окладистой темно-русой бородой, в белом мундире и белой фуражке, без каких-либо регалий на необъятной груди, но в эполетах, сияющих золотом. Он шел спокойно под руку с супругой. И берег, и лес, и речные просторы огласились восторженными криками всех, кто присутствовал на этой встрече. Встречающие поднимали высоко над головами разноцветные платки, бросали с высокого берега цветы навстречу высоким гостям.
Мощный вид наследника на какое-то время парализовал атамана, и он замешкался, никак не мог начать движение вниз, а когда начал это движение, наследник вместе со свитой подходил уже к концу трапа. Атаман заспешил, и ему вместе со своими людьми удалось спуститься до средней из трех площадок, но было уже поздно. Наследник стоял на нижней площадке и ожидал приближения атамана. Один из сановников приблизился к наследнику и, что-то прошептав ему на ухо, извлек из широкого обшлага мундира белый платок, вытер потное лицо и взмахнул платком. Этот взмах атаман принял за сигнал: стой на месте! — и снова допустил ошибку, остановился…
Создалась нелепая обстановка: наследник со свитой стоял внизу, а атаман со своей командой вверху. Так длилось несколько минут, за которые постепенно угасли и прекратились восторженные приветствия. Лицо наследника мрачнело все более и более. Атаман окончательно потерял присутствие духа и еле стоял на ногах. Казаки почетного караула, теряя положенную неподвижность, начали поворачивать головы то на атамана, то на наследника, не понимая происходящего. Наступила тишина на всей пристани, предвестница чего-то неотвратимого и грозного.
И это неотвратимое наступило: наследник с супругой резко повернулись назад и поспешно скрылись в пролете парохода. За ними последовала вся свита. Так же поспешно был убран трап, сброшены чалки, и пароход «Святая Мария» без прощальных гудков отвалил от Белоярской пристани. Все это происходило в зловещей тишине. Атаман уже ничего не видел и не слышал. Он еле держался на ногах, поддерживаемый своими ассистентами. Подбежавшие казачки успели подхватить теперь уже никому ненужные хлеб и соль, которые чуть не выронил из рук старый атаман. Казаки хмуро смотрели вслед пароходу. Исправник вытирал большим платком обильно скатывающийся с обнаженной головы пот. Священник мелко крестился и шептал какую-то молитву. На высоком срезе Белого Яра творилось что-то непонятное. Купцы почти бегом уносили дары в свои амбары. Боясь, как бы кто в этой суматохе их не сцапал, обыватели сдергивали с себя нарядные одежды и пускались в обратный семиверстный путь, но теперь уже не бегом, а тихим шагом, чтобы в дороге поделиться между собой своими впечатлениями и выводами. Солнечный яркий день превратился в неприятный и хмурый, безрадостный и горький…
«Подорожник», №4, 2004
