«Кедрач стоял сплошной стеной, думали, до земли не доберемся…»

Из воспоминаний Христолюбивой Риммы Петровны:

«…Из деревни Старорямово Бердюжского района Тюменской области сослали 2 семьи, в том числе семью дедушки, Ульянова Сергея Кузьмича, и бабушки, Ефросиньи Георгиевны. Хозяйство у дедушки было хорошее. Имелись культиватор, сеялка, веялка, плуги, конные грабли, бороны, молотилка, ветряная мельница. Все содержалось в исправности и порядке. Был дедушка хлебопашцем, уж как он «гоил» (как выражалась мама) земельку, и она ему платила тем же, колос был налитой, в палец толщиной, поле хлебное колыхалось, как море, чистое (сорняки выпалывали всей семьей).

Зерно возили сдавать в г.Петропавловск (Казахстан). На вырученные деньги опять же покупали что-нибудь в хозяйство. При уборке хлеба, во время страды, были и помощники (один-три человека), с которыми он и расплачивался потом зерном. Дедушка сам не знал покоя и бездельничать никому не давал. Надо было убрать в стойлах, пригонах, накормить кур, гусей, напоить телят. Мама, Анастасия Сергеевна (по мужу Обабкова), носила на коромысле молоко сдавать на молоканку, ведра были деревянные, тяжелые. «Иду, — говорит, — как по волнам, земля под ногами колышется от тяжести. Зато потом получали бочонок масла».

Летом дедушка так и жил все время на пашне, в избушке, и лошади — с ним, заботился он о них и любил. «Здесь, — говорит, — какой корм, все повыбито, а там — приволье!» И лошадки были сытые, сильные. Такие воза накрутят (сено), как дом! А все равно легко шли. Была у дедушки Чалуха, тяжеловоз (ее потом взяли на племя в Бердюжье), ещё был выездной рысачок Бурко (любил же на нем дядя Кузя с ветерком прокатиться!).

Бабушка моя, Ефросинья Георгиевна, — настоящая труженица, благодаря ей все в ссылке выжили, хотя другие умирали семьями. И до того она была проворная, везде поспевала. Вставала с зорькой, только гремят ухваты да ведра. Вот уже и на пашню поехала, нагрузила подводу — помощь хозяину. А ленивые только встают, глаза протирают со сна, на солнышке погреться на лавочку садятся.

Вот уже темнеет, а хозяйки все нет (вспоминает мама). Мы, дети, за воротами ждали. Вот телега гремит, значит — едет! И бежим навстречу! Не раз было, что и волк за жеребенком увяжется, а он все жмется к лошадке, которая бежит быстро-быстро, так и уходили. Бабушка и бедных ребятишек подкармливала. Мамин дедушка мастер был рассказывать разные истории, и детишки собирались к нему на завалинку. «Апросиньюшка, свари им картошки», — просил он мою бабушку. Она вынесет им простокваши, хлебушка, они наедятся и тут же уснут.

…В деревне был свой уклад, свои ценности. Простыней, например, не было, зато были полушубки, тулупы, одевались неплохо, судя по старым фотографиям, вещи были добротные. Питались хорошо. «Все было такое вкусное!» — вспоминала мама. Все было свое, как бы мы сейчас сказали — экологически чистое. Люди были здоровые, мама не знала слова усталость, как не знали больниц, да и врачей не было тогда в деревне.

В ссылку с собой тогда почти ничего не взяли, боялись, так как говорили, что все равно дорогой отберут. Повезли зимой, на санях, на одних сделали повозку, потому что был маленький ребенок у маминого брата. Благополучно добрались до Увата, а там расселили по деревням до пароходов. Мамина семья была в д. Терехино. Местные жители относились сочувственно. Один раз дедушка обратился к мужику, приехавшему с рыбалки: «Не дашь (не продашь) ли нам рыбки?». Тот ответил: «Берите, сколько надо! Мы ведь знаем, что тружеников ссылают!». Стали и сами приспосабливаться, что-то добывать. Дедушка даже уток ловил переметами (сетками).

Весной на пароходе привезли в Самарово. Также расселяли по поселкам, а то и совсем по диким местам, на погибель. Мамину семью высадили на необжитое место, которое потом назвали п. Горным (на возвышенном месте где-то по Оби). Стали рыть землянки, строить жилье. Началась отчаянная борьба за выживание. Нет ни хлеба, ни картошки, кругом дремучий лес, но он-то и был кормильцем. Бабушка даже кедр срубала, чтоб поддержать детишек, а дедушка уже начал опухать от голода. Хорошо, что стали разрешать привозить семьи туда, где строился город (будущий Ханты-Мансийск), где работал старший мамин брат. Забрезжил свет в конце тоннеля. Это был где-то 1934 г., стали давать участки по 24 сотки под застройку собственных домов. Председателем окрисполкома был тогда Я. Рознин. Так появился наш родной поселок Перековка.

Все трудоспособные работали на строительстве города, заготовке леса, дров, погрузке барж, на «штукатурке». Мама моя прошла все эти нелегкие этапы. Вечерами корчевали свой участок. «Лес, все кедрач, стоял сплошной стеной, думали, до земли не доберемся», — рассказывала мама. Вечерами же еще и плотины строили у бани, у нынешнего спорткомплекса (носилками таскали землю).

Жили сначала в общем бараке, который стоял на месте старого архива (между Бизнес-центром и музеем), который разгорожен был. У каждой семьи был свой угол. Все перенесли, так велико было желание выжить. Мамин старший брат даже сбегал. Так, видимо, он выразил свой протест. Но куда бежать? Конечно, тянуло на родину, в свою деревню, там осталась старшая сестра Татьяна, она была уже замужем за коммунистом, приветить его побоялась. Да и в деревне он увидел удручающую картину: из колхоза люди бежали, начался голод, кормов не заготовили, лошадей отпустили. Потом, когда их собирали на его любимом Бурке, загнали его! Горько его сжалось сердце! Пришлось вернуться обратно, где беглецов определяли в штрафроту. Маховыми пилами пилили лес на плахи.

Когда карточки отменили, дедушка говорил: «Да где же столько хлеба наберутся, чтоб всех накормить!». Но накормили, и даже свой хлеб стали выращивать в колхозе им.Чкалова, где трудились спецпереселенцы. Колхоз тогда процветал, овощами снабжал даже Салехард. Председателем был П.В. Шаврин. Умели люди трудиться, умели отдыхать. Как гуляли, как пели песни, плясали, отдыхали душой!

Незаметно подкрался мрачный 1937 год. Поняли это по ночным арестам. Нашу семью, слава богу, миновала эта горькая участь, уцелели. Так не миновала другая — война. Но это уже следующая страница».

2001 г.