Преждевременная экспедиция. Окончание

Е. Грошева

А. К. Шмелев: Каждое село имело почтовую избу, а при ней почтовых лошадей. Ездили не обязательно тройками, но с колокольчиками. Заслышав издали эти колокольчики, хозяйка почтовой избы кидала в кипяток пельмени. Пока возчики и пассажиры «веревочки» (платили по рублю за километр) ели пельмени и гоняли чаи из самоваров, почта сортировалась. То, что следовало везти дальше, перекладывалось в сани, запряженные уже здешними почтовыми лошадьми, а приезжий возчик получал обратную корреспонденцию. Как только путники отогревались, все было готово к дальнейшей дороге. Так вот Арон проехал девятьсот километров.

На месте он убедился, что все материальные ценности с каравана складированы нормально, техника исправна, за исключением двух тракторов, у которых по недосмотру сопровождающих (не слили воду) разморожены двигатели. По моему заданию все блоки новых сейсмостанций Арон разместил в жилых домах на полатях. И вернулся по той же «веревочке» со своими вещами.

С баржей из Тюмени прибыли к нам несколько рабочих и техников из Коми АССР. Мы уже знали, что к нам переведена вся Северная экcпeдиция, работавшая в тех местах, ждали остальных. Их оказалось немного: начальник сейсмопартии Иван Максимович Жук, его жена инженер-геофизик Вера Федоровна Чергинец, интерпретатор сейсмопартии Эмилия Петровна Резникова, еще несколько техников. Переводом из Главсевморпути прибыл оператор-сейсморазведчик Ракитянский.

Вскоре все должны были разъехаться по полевым подразделениям до весны. Обычно сбор всей экспедиции был веселым, праздничным, а тут у многих было подавленное настроение. Подходили октябрьские праздники, канун тридцатипятилетия революции, а в кассе по-прежнему пусто, продуктов на складе еле-еле хватит для котлопунктов полевых отрядов. Прошу окррыболовпотребсоюз отпустить экспедиции продукты по безналичному расчету — не положено. Обратился в окружной комитет партии. Там бы и рады помочь, но заставить кормить нас в долг не могут. Но когда я уже уходил из окружкома, меня догнал молодой инструктор промышленного отдела (фамилию его, к сожалению, не запомнил). Он сказал, что знает, где могут дать взаймы крупную сумму денег, и повел меня в поселок Перековку, где жили высланные «кулаки».

Зашли в избу, поздоровались. С печи слез дед с бородой как у Льва Толстого. Инструктор меня представил, объяснил, что экспедиция в трудном положении, надо помочь, заверил, что я — человек надежный. Дед спросил, сколько надо. А надо много: в экспедиции четыреста человек! Я цифру сразу и назвать не могу, говорю, что заплатим проценты. Дед вскинулся: «Проценты?! Я что — процентщик какой? Никогда им не был, а на старости лет…». Чуть обратно на печь не полез. Я попросил прощения, сказал, что надо бы тысяч двадцать пять. Дед задумался: «Денег таких у меня нет. Но дам я тебе облигации, ты их сейчас сдай, а когда деньги будут — выкупи обратно». Я не знал, как благодарить, хотел хоть расписку написать — дед опять рассердился. Потом сказал про инструктора: «Я его знаю. И коли он за тебя ручается, и тебе верю».

Сдавая облигации, я предупредил работников сберкассы, что скоро их выкуплю, просил не трогать, не разрознивать. Как только трест выслал деньги, все облигации были выкуплены и возвращены патриарху с глубокой благодарностью. Перед праздниками все нуждающиеся получили по пятьдесят-сто рублей.

В ноябре начали работы березовский и октябрьский отряды электроразведочной партии, малоатлымский и нялинский отряды гравиметрической партии, нялинская сейсмопартия. Малоатлымская сейсмопартия приступила к работе с пятнадцатого декабря по приезде санных поездов с оборудованием из Троицкого.

Я тем временем принимал различные комиссии, проверявшие нашу деятельность. В середине ноября в экспедицию приехал геофизик Мень с распоряжением треста о повторной приемке материалов комиссией в составе: Мень, Лев и Шмелев. Лев, в свое время знакомясь с нашей работой, удивлялся высокому качеству материалов, но теперь уж, конечно, похвал не высказывал. В результате строгой проверки было забраковано пятнадцать процентов ранее принятых материалов. Но все-таки не тридцать, как в Тюмени.

Через месяц уже из Москвы, из Главгеофизики, прибыл инспектор с приказом провести расследование гибели караванов комиссией под его председательством с членами: главным инженером экспедиции Шепелькевичем и замполитом треста (тем самым, с которым я на конференции по спецодежде сражался). Пока не прибыли члены комиссии, председатель вместе со мной на ПО-2 слетал в Малоатлымскую партию, убедился, что вся аппаратура, оборудование и материалы доставлены на место, и сейсмопартия приступила к работе. Потом вместе с членами комиссии на лошадях выезжали в Троицкое, убедились, что баржу начали вымораживать для ремонта, а катер уже вытащен на берег, двигатели и гребные винты увезены на ремонт в промартель. Арон Ландберг доложил о мерах, принятых для сохранности материалов новосибирского каравана. К акту комиссия приложила радиограмму из экспедиции от 4-го октября, в которой я просил караван не высылать. В вину мне поставили лишь «жестокую телеграмму» о длинном тросе бедствовавшим караванщикам.

К концу декабря возвратился в экспедицию заместитель начальника Санков, пришел приказ треста, освобождающий меня от должности главного инженера и назначавший инженером-интерпретатором с заданием подготовки отчета экспедиции за пятьдесят первый год. Оформили подпись Шепелькевича в банке, и с начала нового, пятьдесят третьего — года экспедицию возглавила новая администрация. В январе прибыл и новый начальник экспедиции Зиновьев, переведенный из Молдавии, был утвержден заместитель начальника по политчасти. Почти вдвое были повышены оклады новым руководителям, и больше их стало тоже почти вдвое.

С приходом нового начальства началась перестановка кадров. Так, в Малоатлымской сейсмопартии Аркадия Кузнецова перевели в помощники оператора, а оператором поставили Ракитянского.

Б. Л. Быховский: Этот «ас» и «северный волк» оказался совершенно неграмотным оператором. Со станцией обращался, как человек, не умеющий писать, с ручкой. Несобранный, неответственный, все у него из рук валилось. Материалы шли из рук вон плохие. Новый инженер-интерпретатор Эмилия Петровна Резникова лила море слез и отказывалась их принимать.

Э. П. Резникова: Станция была старая, а оператор, хоть и в годах, неопытный. Я помочь ему наладить аппаратуру не могла. Настраивает он ее, настраивает, посмотрим по допускам — вроде все нормально, а пока до места доедет, все растрясет. Приносит мне сейсмограммы — у меня слезы градом: «Что вы мне одни наводки принесли?!». Я ведь уже год работала, знала, какими бывают хорошие сейсмограммы.

К. Шмелев: За зиму отряд Ракитянского не сделал ни одного полезного наблюдения.

А. Гершаник: Качество мы еще получить могли, но количество — никак. Мешало плохое хозяйство: балки в диком состоянии, один трактор вышел из строя, не хватало всего, например, сульфита… Я так работать не мог, партию сдал.

А. К. Шмелев: Новый начальник партии, не знакомый с условиями работ, выполнял указания Шепелькевича и игнорировал советы опытных Гершаника, Быховского, Кузнецова.

В. А. Гершаник: Да, собственно, что было советовать… Я был техруком, в мою работу он не входил. А вскоре меня отозвали в экспедицию писать какой-то отчет за прошлые годы за подписью новых начальников. Вот тут с Шепелькевичем и его женой у меня не пошло…

Б. Л. Быковский: А начальник партии к тому времени уже никому не мешал. Вскоре он уволился.

А. К. Шмелев: Начальником малоатлымского гравиразведочного отряда вместо Чусовитина назначили техника, прибывшего из Коми — все работы этого отряда были забракованы.

Особую заботу Шепелькевич оказывал сейсмопартии Жука. На профиль не выезжал, но свои идеи осуществлял именно там. То отозвал трактор — единственный, без него работа партии остановилась — чтобы отвезти на профиль устройство для таяния снега. «Устройство» удалось довезти до первой протоки, но вытащить его на берег трактор не смог. То направил на профиль разборную кухню-столовую в десятиместной палатке со столами, стульями, бумажными цветами и разборной печью. На сборку этого чуда двое рабочих затрачивают целый день, а балки по профилю двигаются ежедневно. В Якутии, где работал Шепелькевич, партии стояли по месяцу на одной точке, там, в такой столовой, видимо, была нужда, у нас она только мешала работать.

И. М. Жук: Вышли в пойму Оби на песчаный берег — материал пошел плохой. Прошу главного инженера выехать — шлет распоряжение: «Замените конденсаторы в усилителях!». Сказать легко, а это значит сделать изменения в схемах всех двадцати четырех усилите лей! Сутками паяли — ничего не получается! Перепаивали обратно. Снова прошу выехать, а ему из Хантов все видно: «Не идти вдоль Оби. Перпендикулярно и на другой берег!». Попробовал я усомниться, получил разъяснение: «Если не будете меня слушать, я вам испорчу всю жизнь!».

Э. П. Резникова: Я с Шепелькевичем познакомилась, когда писала отчет после Малого Атлыма. Он раздал всем отпечатанные листы, куда мы должны были вписать свои данные. Нас это возмутило: выводы, сделанные по своей работе, в эту схему не укладывались. Я в конце концов спорить бросила, вписала «данные» в его «анкету», но снизу изложила все, что считала нужным.

Его не любила вся экспедиция: высокомерный, категоричный, не мог или не хотел с нами по-человечески. Возможно, считал слишком уж зелеными — ему было лет пятьдесят. А мы опеки над собой терпеть не хотели. Ведь молодежь быстрее всего учится, если дать самостоятельность, ответственность, а мы этого уже попробовали, начали ходить сами — и вдруг нас пытаются вернуть в пеленки!

О. В. Шкутова: Но Шепелькевич — единственный из нового руководства — все-таки был с идеями, хоть и странными. Санков — тот просто ничего не знал. А Зиновьев — настолько далек от интересов дела…

А. К. Шмелев: Была взята установка на то, что все, что прежде делалось в экспедиции, плохо. Срочно вводились, новшества — непродуманные, непроверенные, лишь бы не как было! Так была отменена котловая сдельная оплата труда полевым рабочим. Те отказались работать по окладам, требуя в таком случае доукомплектовать партии. Месяц бригады лихорадило, потом вернулись к бригадной сдельщине.

И. П. Шмелева: Новое руководство создавало «особые» условия «ставленникам Шмелева», видимо, считая нас внутренними врагами. Я почувствовала это при первой необходимости обратиться с просьбой к администрации. По существовавшим тогда правилам я имела право отлучаться дважды в день для кормления грудного ребенка — на полчаса. Но камералка была далеко от экспедиции, я не успевала, вот и попросила соединить мне эти перерывы в один, но часовой. Не разрешили.

Уволили Клаву Чунину. Уехала Дина Федорова. Октябрина Шкутова работала теперь в камералке, но у нее родился сын, начальником партии ей теперь действительно было бы тяжело.

А. К. Шмелев: Нам с Октябриной выпало еще одно переживание. В феврале в Ханты-Мансийск приехал начальник геологического отдела управления Сибирского округа Госгортехнадзора со специальным вопросом ко мне: какова глубина до кристаллического фундамента в Березово? Я взял обработанные материалы березовского электроразведочного отряда — порядка восьмисот метров. Оказывается, скважина уже достигла глубины тысяча двести метров, а фундамента все еще нет. При заложении скважины единственные данные о глубине фундамента взяты по данным нашей электроразведки. Опорная скважина может не достигнуть фундамента — это загубленные большие государственные средства, и многим грозят серьезные неприятности. А прежде всего — мне. Опять запахло судом…

Вместе с Октябриной попытались интерпретировать материалы с различными допустимыми параметрами, но глубины до фундамента во всех случаях более тысячи метров получить не могли. Через несколько недель я с облегчением узнал, что березовская скважина достигла фундамента на глубине тысяча двести тридцать четыре метра. Только через год мы установили, что по зимним вертикальным электрозондированиям мы систематически получаем меньше глубины до фундамента, так как не учитываем и не можем учитывать возросшее на морозе внутреннее сопротивление электрических батарей.

Весной, перед распутицей, я поехал в Новосибирск защищать отчет. Здесь узнал о поступивших в трест документах о моем «вредительстве», о том, что замминистра на общем собрании заявил: «А таких, как Шмелев, мы будем судить!». До того горько было, что если бы не четверо детей, жить дальше не стал бы…

Пошел к управляющему трестом. «Как же так, в чем моя вина?». Он признал, что в бедах экспедиции виноват больше моего. Сказал, что документы о «вредительстве» дальше его сейфа не уйдут. Предложил направить меня на работу в любую экспедицию.

После защиты отчета я не мог вернуться в Ханты: наступила распутица. Взял отпуск за два года и уехал в Москву.

И. П. Шмелева: А я после отъезда Саши попала в совсем безвыходное положение. Из санатория в Кустанае, где лечилась старшая дочка, пришло сообщение о ее выписке. Надо срочно ехать, пока не закрылись зимники, не раскисла взлетная полоса — начальство отказывает в отпуске. Его дали, как только началась распутица. Теперь я просила отложить отпуск до начала навигации — опять отказ. Смогла выехать только к концу отпуска, очень спешила вернуться вовремя. Но могла бы и не торопиться: к возвращению меня уволили «по недоверию»: как же можно допускать к секретным документам человека, стоящего на спецучете! Два месяца, пока не вернулся Саша, сидела без денег, без работы. Восстановили по требованию управляющего.

Э. П. Резникова: Наша партия от экспедиции стояла далеко, администрация нас не трогала, а весной, после окончания зимнего полевого сезона, словно вовсе позабыла. Доходили слухи, что партия будет ликвидирована, но отъезд все откладывался.

Тут наступили хорошие дни: длинные, солнечные. Я стала ходить на лыжах — снег еще лежал, хотя было уже совсем по-весеннему тепло. Больше почему-то никто не ходил, лыжни, конечно, не было, но зато — какая красота вокруг! Горки, овраги — и тайга! Мне казалось, что такой должна быть Швейцария. Когда сошел снег, я попыталась выводить в лес и девчонок-вычислителей. Мы к тому времени уже хорошо подружились, но они оказались плохими ходоками: чуть прошли — устали, а одни обратно идти не хотят, приходится вести. Потом в лес ходили только с практическими целями: за дровами. Мы жили (и камералка тут же была) у совершенно безалаберной женщины, если бы не хворост, который мы собирали, она бы сама замерзла в своем доме.

В апреле было очень тепло, все растаяло, готовы были проклюнуться листочки! Я все удивлялась: Сибирь, Север же! Но на первое мая пошел такой снег — наверное, на полметра все засыпало. Потом разлилась Обь. Она такая широкая у Малого Атлыма — не видно берега напротив. Я все ждала ледохода, вспоминала, как громоздились, сшибались, рушились ледяные скалы на Оке, совсем маленькой, по сравнению с Обью.

В мае стало известно, что нашей партии предстоит стать «земноводной». Оказывается, на берегу ждала весны баржа. Наши ребята стали чинить ее. Мы с девчонками мало чем могли помочь, но старательно толклись поблизости. Наконец, баржа была спущена на воду. Там нам выделили помещение — четвертую часть всей баржи! И мы принялись за свое хозяйство, старались навести полный порядок и уют. А ребята ремонтировали новую станцию, занимавшую половину баржи. Не успели начать работать, обе мои подруги уговорили отпустить их в отпуск. И осталась я в кубрике одна.

Начальником партии стал Николай Шкутов, оператором — Борис Быховский, молодые, как, в общем-то, и вся партия. По вечерам такую компанию невозможно было заставить лечь спать. Сидели на берегу, жгли костры, пели, плясали… Зато утром никто не хотел вставать. Тогда Шкутов пошел на жесточайшие меры: повелел после семи утра закрывать котлопункт. Кто не успевал до семи — оставался голодным. Тут я была с коллективом врозь: мне не было необходимости вставать так рано, ведь я работала над результатами их труда. Поэтому я вставала в половине девятого и сама готовила себе завтрак. А ребята честно выделяли мне часть имеющихся и добытых продуктов. Однажды ночью проснулась оттого, что по кубрику кто-то прыгает — перепугалась! А разглядеть не могу: ночь еще, хоть и белая. Потом вижу: караси. Один прыгает в миске на столе, другие рядом с миской, а третьи уже соскочили со стола и по полу… Значит, ребята ночью рыбачили.

Работа в «земноводной» партии сразу пошла лучше, чем зимой: и аппаратура теперь была вполне приличная, и работали на ней более умелые люди. Для меня теперь главной трудностью стали комары: ведь у меня работа сидячая. А они пробирались в мою камералку сотнями, хотя, казалось бы, никакой возможности для этого у них не было. Я сидела за столом в валенках, брюках, лыжной куртке, наглухо замотанная платком. Оставались незащищенными пальцы и узкая полоска лица, и комарам этого было достаточно, чтобы доводить меня до исступления. Время от времени я вспоминала слова нашего прежнего начальника Виктора Гершаника, переданные мне, как заповедь: «Не жди, пока комар нападет на тебя, нападай первым!» — и предпринимала яростную атаку. Потом набирала сучьев, устраивала дымокур — комары отступали, но начинало есть глаза. Терпела, сколько могла, потом вновь отдавалась на съедение этим паршивым комарам.

А какая красота была вокруг! Все росло и цвело — яркое, крупное, душистое! Так хотелось пройти по лесу, и время было, но комары… Могли бы заживо съесть! Светлые мгновения наступали, когда баржа трогалась к новому месту стоянки. Я, только почувствовав первый толчок, сразу выбегала на палубу, разматывала платок — ветер в лицо, ни одного комара — чудо, как хорошо!

Еще хорошо было ночью. Я забиралась под полог, перебивала там всех комаров и засыпала крепко-крепко. Однажды проспала так целое стихийное бедствие. Ночью разразилась буря, и баржу оторвало, понесло. Я ничего не слышало к плыла вместе с баржей. А большая часть людей оставалась на берегу: кто-то там спал в палатке, кто-то у костра засиделся. Бросились на баржу укрываться, а она — от них. Пока завели катер, пока догнали баржу, да еще ее поймать нужно было… Вот когда ловили, я и проснулась. Всем это казалось ужасно смешным.

Б. Л. Быховский: В конце июня часть нашей партии была направлена в Березово на сейсмокаротаж опорной скважины. Народу там собралось много, две партии. Из начальства — Гершаник и Лев (как главный геолог).

Работали (взрывы производили) с двух скважин, они рядышком. Три взрывника. Готовили заряды впрок, быстро получалось. А в последний день они себе решили еще упростить: две боевых магистрали! Это категорически запрещено правилами! Я, как оператор, этого не знал. Меня спрашивали потом, почему мы не обратили внимания, что так быстро чередуются взрывы в скважине — но они и так быстро… Когда хлопнуло, я на подножке стоял (у меня в станции студент принимал ленту), я думаю: заряд всплыл. И тишина. А потом бежит водитель каротажной машины и кричит, что Боря Самсонов подорвался! Мы все побежали туда, а он ползет: «Ребята, спасите, я еще живой!». Ужасно! Сразу, конечно, машину, отвезли. День — нормально, другой, а на третий день нас вызывают… Он не потому умер, что что-то ему там покалечило, а в него вошли мелкие-мелкие осколки медной проволоки от детонатора, на кусочки ее нарубило, и в тело ему… Медь, окисление, интоксикация…. Медики или не распознали или не могли ничего поделать — умер от заражения крови. И главное, ведь всю войну прошел, ранен был, а тут — так глупо-глупо… Родители приехали, жена. Они хотели похоронить в Москве, и министерство, добро дало на спецрейс, но так трудно было с авиацией… И они согласились похоронить в Березово. Мы его до самого кладбища на руках несли, мы ведь дружили очень хорошо…

Потом суд. Двое прямых виновников получили по два года тюрьмы, мне приговорили заплатить штраф. Гершанику и Льву — по два года исправительно-трудовых работ.

Вернулись в Ханты-Мансийск. И тут приезжает новый начальник Тюменской геофизической экспедиции Грачев во главе целой комиссии — ликвидировать нашу экспедицию! Грачев объявил народу, что работы наши признаны нерентабельными — звучало как оскорбление!

Э. П. Резникова: Мы уже кончили маршрут, дошли до Большого Камня, как вдруг пришло распоряжение: работы прекратить, срочно выезжать в Тюмень. Дело в том, что пока мы тут работали, где-то в кабинетах шла дискуссия, о том, стоит ли вообще изучать север Тюменской области в крайне трудных условиях, без дорог и техники? Ведь даже если будет что-нибудь найдено, освоение почти невозможно. И победило мнение сначала заняться всерьез исследованиями юга области. С первого августа 1953 года Ханты-Мансийская экспедиция была ликвидирована.

В. Кузнецов: Ханты-Мансийск был скомкан. Противников развития работ с самого начала было много. То, что средств не было ни материальных, ни технических, ни людских, так все это тормозилось откуда-то свыше и при любом поводе работы старались прекратить. Ну, а мы работали двумя партиями, когда денег давали на одну, штат одной партии делили на две. Ясно, что нагрузка вдвое, и на ИТР, и на рабочих.

А. Гершаник: Безусловно, экспедиция была организована преждевременно. Работали зачастую неграмотно, вслепую. Осязаемо, за цели, стали работать только в Березово.

О. В. Шкутова: Техники, конечно, не хватало, в основном, шли на энтузиазме. Но мы уже научились работать в тех условиях, и база создана была, а, главное, работать хотелось! Конечно, последний год работали слабее, чем могли бы, но это была вина не коллектива, а неумелого руководства. И вот наша работа «бесперспективна», наша экспедиция ликвидирована…

К. Шмелев: Не будь Ханты-Мансийской, да и Тюменской геофизических экспедиций, работать «зачастую неграмотно и вслепую» пришлось бы и в Березово, и всему Тюменскому геофизическому тресту. Только по мере накопления геофизических исследований была проанализирована эффективность методов, аппаратурно-технических приемов. Дальнейшая работа базировалась на сделанных выводах.

Одновременно был выполнен достаточно серьезный объем производственных геофизических работ. А затраты… В «застойные» годы на одну сейсмопартию расходовалось средств больше, чем на Тюменскую и Ханты-Мансийскую экспедиции — обе вместе и за все время с 48 по 53 год!

И. М. Жук: После ликвидации экспедиции я решил уехать. Таким тяжелым, бестолковым был этот год… И в Северной экспедиции трудно приходилось. В пятидесятом году с отрядом гравиметровым я прошел три тысячи километров — пешком! Тяжелейший был маршрут, по заросшему почтовому тракту, без населенных пунктов. Когда вышли к деревням, там уже рассказывали, как нас волки съели… В следующую зиму я был начальником сейсмопартии — пятьсот километров от экспедиции, три четверти рабочих — уголовники, тут же три отставных начальника партии… Знал, что делать, и работа шла! А тут… Ликвидированная Ханты-Мансийская экспедиция целиком передавалась Тюменской — и аппаратура, и специалисты. Но начальник из Тюмени Грачев при первом разговоре обронил, что в Хантах работали специалисты классом Ниже, чем у него… Я решил, что работать к нему не пойду! Все мы, прибывшие в Ханты-Мансийск переводом, отправились к управляющему Новосибирским трестом просить, чтобы нас отпустили. Он сказал: «Можете уезжать. Но мой совет — не делать этого. Трудности временные, перспективы большие». И дал на раздумья пять дней.

И тут — газ в Березово!

Э. П. Резникова: Все имущество Ханты-Мансийской экспедиции плыло на баржах в Тюмень, когда ударил этот фонтан. Тут же было решено возобновить работы на севере, только не у Ханты-Мансийска, а в Березово, вернуть баржи…

А. Гершаник: Мы еще оставались в Ханты-Мансийске, потому что следствие шло, прокуратура занималась. И так совпало, что суд был назначен на двадцать третье сентября, и в этот день произошел самопроизвольный выброс этот, фонтан березовский. Суд по этому поводу не отменили, всенародного ликования не было, это мы только понимали случившееся.

Мне поручили разыскать и повернуть наш караван в Березово. Я вылетел на «шаврухе», летел вдоль Оби, выглядывая этот караван и сел буквально перед носом катера, которому велел повернуть к берегу, и там передал на словах случившееся в Березово, показал бумагу с распоряжением возвращаться. Никаких вопросов, очень оперативно развернулись и пошли, не заходя даже в Ханты-Мансийск, в Березово.

Оставьте комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Яндекс.Метрика