Е.В. Вершинин
Среди разных групп хантов Средней Оби в течение нескольких столетий бытовали схожие исторические предания, героем которых является богатырь Тонья (другие варианты имени – Танья, Танга). Впервые легенду об остяцком князе Танге изложил, со слов юганских хантов, в начале XX в. А. А. Дунин-Горкавич. Согласно этому варианту предания, князь Танга сначала проживал по Большому Балыку, за тем переселился на Большой Юган. Приходится только сожалеть, что легенды о Танге не были собраны от балыкских хантов в первые десятилетия XX в., пока эта группа сохраняла традиционный образ жизни и этнографические особенности. Однако вплоть до наших дней предания о Тонье живут в устной традиции юганских и пимских хантов.
К настоящему времени опубликованы 3 варианта сказаний о Тонье. Авторы двух первых публикаций – А. А. Дунин-Горкавич (1911 г.) и Н. В. Лукина (1990 г.) – не ставили вопрос о соотнесении легендарного остяцкого богатыря с каким-либо реальным историческим лицом. О. В. Кардаш, записавший на Ай-Пиме еще один вариант сказания, провел сопоставление фольклорного персонажа Тоньи с историческим остяцким князем, известным по русским письменным источникам начала XVII в. В свое время выдающийся сибиревед С. В. Бахрушин кратко изложил по архивным источникам события, связанные с антирусским движением остяков Средней Оби во втором десятилетии XVII в. Во главе этого движения стоял сын местного князька Бардака Тонема, или Кинема. Поскольку в русских источниках чаще употреблялся последний вариант имени этого бунтаря (Кинема), то до С. В. Бахрушина исследователи на имя Тонема не обращали внимания. Таким образом, выстраивается цепочка сопоставлений: С. В. Бахрушин показал, что Тонема и Кинема в письменных источниках – одно и то же лицо; современные историки отождествили Тонему с героем хантыйских исторических преданий Тоньей. Однако первый из них не знал фольклорных преданий, а вторые – не обращались к сохранившимся архивным документам, на которые опирался С. В. Бахрушин. Все это приводит к необходимости продолжить исследование данной темы, учитывая как письменные, так и фольклорные источники.
Поиски в исторических преданиях хантов реальной событийной основы и прототипов – явление в науке мало разработанное. Можно, конечно, указать на традицию, идущую от исследователя фольклора хантов С. К. Патканова, который использовал остяцкий героический эпос для реконструкции жизни хантыйского общества в дорусский период. В настоящее время эта традиция поддержана А. П. Зыковым и С. Ф. Кокшаровым, которые, отталкиваясь от сказания о богатырях остяцкого городка Эмдера, произвели детальные археологические раскопки данного городка. Однако речь в этом случае идет о дорусском бесписьменном периоде истории хантов, а только археологические материалы не способны подтвердить достоверность конкретных лиц и событий, обрисованных в героическом сказании. Попытка отождествления пришедшего из устной традиции Тоньи с Кинемой письменных источников является на сегодняшний день уникальной темой, открывающей новый аспект в изучении культурного наследия хантов.
Восстание Кинемы Бардакова до сих пор по-разному интерпретируется в научной литературе. Например, существует путаница в хронологии действий восставших. Так, первый историк Сибири Г. Ф. Миллер относил разбойные действия сургутских остяков к 1616 г. А. И. Андреев, один из издателей труда Миллера, с ним не согласился и выдвинул другую датировку – осень 1618 г. П. Н. Буцинский (его труд впервые был опубликован в 1893 г.) писал об одном нападении остяков Бардаковой волости – в 1617 г. на воеводу Бобарыкина, который следовал по Оби в Томск. С. В. Бахрушин акцентировал внимание на разгроме отряда Кинемы и Суеты Бардаковых, который, согласно документам, имел место в 1619 г. Сами антирусские действия остяков историк относил тоже к этому году. А. Т. Шашков высказал мнение, что мятеж сыновей Бардака начался в 1616 г., продолжился нападением на воеводу Бобарыкина в 1617 г. и был подавлен к 1619 г. В интерпретациях указанных историков, за исключением А. Т. Шашкова, можно отметить очевидный недостаток: все они почему-то искали только одну достоверную дату выступления Кинемы Бардакова и отдавали предпочтение какому-либо одному свидетельству, игнорируя другие документы. Между тем, анализ сохранившихся документов позволяет создать непротиворечивую хронологию бунтарских действий Кинемы, которые, как будет показано ниже, относятся к 1616–1619 гг.
Представляется целесообразным сначала воссоздать, опираясь на письменные источники, историческую основу событий, а уже затем «наложить» на получившуюся картину фольклорный материал. Нами просмотрены наиболее ранние письменные источники, в которых могли бы содержаться сведения о князе Бардаке, его сыне Тонеме – Кинеме и судьбе Бардакова княжества в целом в условиях подчинения русской власти. В 1585 г. русским отрядом во главе с воеводой И. А. Мансуровым на правом берегу Оби, приблизительно напротив устья Иртыша, был основан Обской (Мансуровский) городок. Известно, что городок существовал до 1594 г., являясь в это время опорной базой для продвижения русской колонизации в районы Среднего Приобья. К сожалению, нам неизвестно, как и когда состоялись первые разведочные походы из Мансуровского городка вверх по Оби, поскольку за 1587–1592 гг. письменных свидетельств почти не осталось. На основании более поздних документов можно утверждать, что около 1592 г. вверх по Оби «на государевых же изменников на остяков войною» были посланы кодские остяки (200 человек) во главе с князем Игичеем Алачевым. Русское правительство к этому времени уже настолько доверяло остякам Коды, что они совершили поход самостоятельно, без русских служилых людей. В 1595 г. у кодских остяков обнаруживается нарымский и тымский «полон», из чего можно сделать вывод, что князь Игичей прошел в 1592 г. по Оби до устьев Тыма и Кети. Как указывает «Книга Большому чертежу», область Нарым, расположенная в районе слияния Кети и Оби, называлась русскими в конце XVI в. “Пегой ордой”. Во главе Пегой орды – политического объединения нарымских остяков (селькупов) – стоял князь Воня (в специальной этнографической литературе нам не удалось обнаружить этимологического объяснения имени этого князя-вождя; но следует обратить внимание на схожесть словообразования имен Воня – Тонья). Именно во время этого похода в русский плен попал сын Вони Урунк (возможно и другое прочтение – Урнук).
В начале 1590-х гг. представления русской администрации о географических названиях районов Средней Оби были достаточно смутными. Об этом свидетельствует наказ от 19 февраля 1594 г. воеводам Борятинскому и Оничкову, которым предстояло заложить город Сургут. Им было указано поставить город «вверх по Оби в Сургуте или в Безекове волости в Лунпекех». После постройки острожных укреплений воеводам указывалось «волости все и городки, которые пошли от Обского городка от устья Иртыша к новому городу – Сургут и Сомаровская волость – и которые волости пошли вверх по Оби к Пегой орде и выше Пегие орды ведати судом и управою…».
Из данного наказа ясно, что словом «Сургут» обозначалась тогда целая местность, название которой воспринял вновь построенный русский город. В специальной литературе утвердилось мнение, что г. Сургут был заложен на территории так называемого «Бардакова княжества». Нам не известно, когда сам Бардак принял русское подданство – в том же 1594 г. или это случилось немного ранее. Неясными остаются и более важные вопросы: о территориальных границах и этнической принадлежности населения Бардакова княжества, которое в условиях формирования русской административно-территориальной системы превратилось в отдельную волость Сургутского уезда. По вопросу об этническом составе Бардаковой волости высказано два мнения. Большая часть исследователей считает его хантыйским. Г. И. Пелих привела аргументы в пользу того, что сам Бардак и подчинявшееся ему население были селькупами, представляя к концу XVI в. наиболее северный район расселения этого самодийского народа. На сегодняшний день этот вопрос остается открытым, поскольку русские источники XVII в. для его разрешения почти бесполезны. На протяжении всего столетия и ханты, и селькупы выступают в русских документах под общим названием остяков. Только в XIX в. селькупов стали отличать от хантов и выделять названием “остяко-самоеды”. Нам представляется вероятным, что если не все население Бардаковой волости, то ее княжеская верхушка (Бардак и его род) могли являться самодийцами.
В науке не решен вопрос и о территориальной локализации Бардаковой волости. Например, известный исследователь сибирских народов Б.О. Долгих уверенно писал: «Известно, что центром остяцкого княжества Бардака (в дальнейшем Бардаковой волости) был городок в устье р. Тром-югана и что сам город Сургут был основан на территории этого княжества». Утверждение о на хождении резиденции Бардака в устье Тром-югана, в 30 верстах выше Сургута, содержится и в некоторых других работах. Между тем, не совсем ясно, на чем основывается это мнение. В своих детальных путевых записках Г. Ф. Миллер, говоря о Тром-югане, ни словом не упоминает Бардака и его городок на этой реке, зато фиксирует речку Бардаковку вблизи Сургута. В 1675 г. о «речке Бордака» рядом с Сургутом писал Николай Спафарий. Возможно, что локализация Бардаковой волости на Тром-югане восходит к карте конца XVII в. С. У. Ремезова «Чертеж земли Сургутского города», где выше устья р. Тор-юган буквами обозначена «волость Барданкова». В то же время речка Бардаковка расположена на этой карте недалеко от Сургута.
Нами обнаружен документ, который может указать (хотя бы частично) на географическое положение Бардаковой волости. В 1626 г. остяк Матокиных юрт Бардаковой волости Тырмаско Калыдалов подал в Сургуте воеводе Н. Е. Пушкину челобитную с жалобой на действия людей второго воеводы, Богдана Белкина. Суть жалобы Калыдалова состояла в следующем. Зимой этого года к нему в юрты остяк Салымской волости Милко Пунсеев привез двух дворовых людей упомянутого воеводы Белкина. Эти двое русских ехали из Тобольска, требуя, чтобы остяки выполняли подводную службу (т.е. перевозили их на собачьих упряжках). К Пунсееву их доставил остяк тоже Салымской волости. Применив насилие, люди Белкина заставили Калыдалова довезти их до Сургута. Между Салымской волостью и Сургутом, если следовать с юго-запада, лежит бассейн р. Б. Балык. Именно здесь мы бы искали Матокины юрты Бардаковой волости. По крайней мере, свидетельство данного документа имеет не меньший вес, чем указания карты Ремезова о «Барданковой» волости на Тром-югане.
Таким образом, можно предположить, что первоначально территория дорусского «Бардакова княжества» простиралась от устья Тром-югана вниз до района собственно Сургута и далее по Оби (и/или Юганской Оби), захватывая часть бассейна Балыка. Наше предположение стало бы убедительней, если бы удалось точно локализовать упоминаемые в документе юрты Матокины. Однако среди остяцких юртов Сургутского уезда второй половины XVIII – XIX в. поселения с таким названием обнаружить не удалось. Впрочем, еще С.К. Патканов обращал внимание на то, что некоторые из «остяцких юрт Сургутского округа» имеют «от двух до трех названий». Вероятно, юрты Матокины позднее сменили свое первоначальное название.
Итак, что же известно о Бардаке и его сыновьях по достоверным письменным источникам? Впервые имя князя Бардака появляется в царской грамоте, составленной в Москве 31 августа 1596 г. и адресованной сургутскому воеводе. Сама грамота, как это было принято в управленческой практике, являлась ответом на сообщения воеводы Сургута о местных делах. Из грамоты ясно, что в 1596 г. Бардак весьма лояльно относился к русской власти. Именно он лично сообщил воеводе О. Т. Пле щееву о том, что «Кучум царь подкочевал к Пегой орде» и договаривается с нарымским князем Воней о совместном нападении на Сургут. Плещеев сообщал в Москву, что 14 мая 1596 г. в Сургут приехал «Бордоков сын Тонем» и поведал схожие новости, которые передали ему лунпуколские и ваховские остяки: что князь Воня отказывается платить ясак и намеревается идти на Сургут войной. В Москве было решено организовать большой поход в Нарымское Приобье, соединив отряды из Тобольска, Березова и Сургута. Интересно отметить, что присоединение к этому войску остяков Бардакова княжества было, с точки зрения Москвы, нежелательным. Предполагалось участие кодских остяков князя Игичея Алачева, и только в случае их отсутствия Москва рекомендовала сформировать отряд из уже приведенных в подданство остяков Сургутского уезда, в том числе и «Бордаковых людей».
Есть все основания согласиться с мнением СВ. Бахрушина, что первоначально, после подчинения русской власти, «княжество Бардака» находилось на особом положении по сравнению с другими ясачными волостями Сургутского уезда. Как и князья Коды Алачевы, Бардак владел свой «вотчиной» и считался, видимо, не князьком ясачной волости, а служилым князем. С людей, подвластных ему, взимался не ясак, а так называемые поминки (тоже пушниной), которые были меньше окладного ясака и подчеркивали особый статус «Бардаковых людей».
В начале 1597 г. в Москве стало известно, что в верховьях реки Пура «живут кунная и асицкая самоедь человек с триста и больши, а государева ясаку не плотят и в город в Сургут не приходят, а емлет де с них ясак Бордак себе». У нас вызывает сомнение тот факт, что во времена самостоятельного существования Бардак взимал регулярную дань со столь отдаленных от него самоедов (предков лесных ненцев и энцев). Скорее всего, речь идет о периодических набегах «Бардаковых людей» на промысловые владения пуровских самоедов, во время которых могли иметь место военные столкновения и сбор дани с последних. В 1740 г. Миллер записал, что сургутские остяки по Тром-югану и Агану «ходят на Пур, в особенности ради бобровой охоты». В ясачной книге 1625 г. было отмечено, что с остяков Бардаковой волости недобран ясак по цене 120 соболей, потому что «они отошли для бобрового промыслу в дальние места». Возможно, именно поэтому в более позднее время Тром-юган и Аган связывался с людьми Бардака.
Скорее всего, Бардак, прикрываясь именем далекого русского царя, сделал по пытку собирать ясак с пуровских самоедов в свою пользу. Как бы то ни было, сургутский воевода должен был заявить Бардаку насчет самоедов: «То люди государевы вольные, а он с них емлет ясак себе напрасно, полно Бардаку и тово, что ему своими людьми владети». Опыт походов «бардаковцев» на Пур русское правитель ство решило использовать к своей выгоде. Бардак должен был «послати в поход в войну на тое самоедь братью и людей своих», привести самоедов в ясачное состояние, взять у них заложников и доставить в Сургут. При необходимости воеводе указывалось добавить к отряду Бардака сургутских казаков. Вместе с тем самому Бардаку было запрещено возглавлять поход, «потому что еще Бордак и сам не добре укрепился; велети ему у себя в городе да с ним сыну его лучшему да брату Бардакову в те поры быти в городе ж (т. е. в Сургуте – Е. В.) для того, чтобы над государевыми людьми Бардак подводу не сделал». Как видим, в первые годы после основания Сургута правительство еще не вполне доверяло бывшему самостоятельному правителю.
Указание Москвы об организации похода на Пур было выполнено только в 1601 г. До этого, в 1597 г., произошел разгром Пегой орды, и Нарымское Приобье было включено в состав России. Мы достоверно не знаем, участвовал ли Бардак со своими остяками в этом знаменательном деянии. И не известно, был ли он еще жив к 1601 г. В научной литературе поход из Сургута на Пур неверно датируется 1602 г. Между тем, в царской грамоте (от 6 сентября 1602 г.) совершенно определенно говорится, что участники похода вернулись в Сургут 24 ноября (разумеется, не этого, а предыдущего года). Отряд состоял из сургутских казаков под предводительством атамана Богдана Сидоровича Зубакина и остяков во главе с сыном Бардака князем Кинемой. Однако сургутская инициатива с объясачиванием далеких самоедов опоздала. В 1601 г. на р. Таз был основан центр нового уезда – Мангазея, служилые люди из которой уже успели собрать ясак с населения Пура и Таза. Заметим, что, начиная с изложенного документа, сын Бардака выступает под именем Кинема, а не как «Тонем». Думаем, что эту фонетическую трансформацию имени следует объяснять, исходя из смешанного самодийско-хантыйского населения Бардакова княжества.
За 1603–1615 гг. в сохранившихся русских источниках нет никаких сведений о Бардаковой волости и ее князьях. Сама же Россия в эти годы пережила целую эпоху, заполненную тяжелыми и кровавыми событиями Смуты. Гражданская война и интервенция в центре России отразились на темпах освоения Сибири. Русская колонизация в восточном направлении приостановилась на 15 лет. В эти годы контроль за воеводами Сибири со стороны центра значительно ослаб, что открывало для них широкие возможности для злоупотреблений. С другой стороны, новое правительство Михаила Романова (с 1613 г.) находилось в тяжелом положении и отчаянно нуждалось в финансовых средствах. В таких условиях воеводы Сургутского уезда могли по своему почину пойти на ликвидацию привилегированного положения Бардакова княжества и наследников Бардака. К этому времени все другие князцы и «лучшие люди» волостей Сургутского уезда лично платили ясак, наравне с осталь ным населением. Как нам представляется, ликвидация служилого статуса наследников Бардака и могла поднять последних на своего рода восстание.
Осенью 1616 г. сургутские воеводы Вельяминов и Зубатой отправили в Кетский острог сообщение, что 17 августа «Бардаковы волости Кинема с товарищи 30 чело век государю изменили и приходили на обских остяков тое ж Бардаковы волости на аганских и на аслыпских и на юганских ясашных остяков, хотели их воевати». К сожалению, процитированный документ дошел до нас в копии XVIII в., поэтому в тексте возможны мелкие неточности. Но в данном случае даже малые искажения имеют большое значение. На кого напал Кинема со своими сторонниками? На остяков Бардаковой волости, которая включала аганских, аслыпских и юганских остяков? Или после «Бардаковой волости» первоначально стоял союз «и», который исключает перечисленных остяков из ее состава? В принципе допустимо и то, и другое. Если Кинема хотел начать военные действия против населения своей же волости, то возникает вопрос о причинах конфликта. В истории Западной Сибири первой половины XVII в. легко обнаружить сходную ситуацию. В 1636 г. кодские ханты «вотчины» князя Дмитрия Алачева отказались ему подчиняться и платить оброк. Как ни странно, они просили русское правительство перевести их на обычное ясачное положение с уплатой ясака в государеву казну, мотивируя просьбу «насильствами и налогами» со стороны князя Дмитрия Алачева. Другими словами, подчинение непосредственно русской власти представлялось кодским хантам более предпочтительным, чем быть «вотчинными» людьми своего князя. Последний статус означал как уплату поминков в государственную казну, так и содержание князя с его ближайшими воинами-дружинниками. Сходные причины могли лежать и в основе конфликта Кинемы с остяками Бардаковой волости.
Однако и против русской власти Кинема Бардаков тоже имел зуб. Поскольку остяки «остереглись», то он начал громить проходившие по Оби русские суда. В устье р. Турунганки (Тром-юган?) Кинема напал на дощаник Третьяка Огородника и убил 9 человек. На Вахе нападению подверглись 6 каюков промышленных людей; было убито 17 человек. Помимо этого, погибли 2 казака сургутского гарнизона и 2 холопа воеводы Ивана Зубатого. Разбойные действия Кинемы сопровождались грабежом товаров и имущества. Остяки, которые избежали набегов Кинемы, донесли о его намерениях в Сургут: мятежный вождь будто бы собирался «украдом на Оби и в лесу русских людей» побивать, а в ясачные волости «с смутою посылати». Получив об этом известия, сургутские воеводы выслали против Кинемы отряд казаков и верных русской власти остяков, всего 50 человек. Возглавлял отряд старый знакомый Кинемы атаман Богдан Зубакин. Преследование, однако, было неудачным, поскольку Кинема и его сторонники «побежали безвестно». Видимо, «подвиги» Кинемы на Средней Оби продолжались дальше и стали широко известны. Так, в конце 1616 – начале 1617 г. казаки гарнизона Томска направили в Москву челобитную с просьбой о присылке положенного им жалованья. Описывая свою нищету и дефицит в одежде, они, в частности, указали: «Торговые люди не заежжают, место дальнее, а от Сургута, государь, и до Нарыма обские остяки торговых людей не пропущают в Томской город, грабят и побивают». Нет сомнений, что здесь имелись ввиду действия Кинемы «с товарищи». Центральным эпизодом антирусских действий Кинемы в научной литературе считается нападение на воеводу Федора Бобарыкина, который направлялся к месту своего назначения в Томск. При этом почему-то игнорируется утверждение тобольского воеводы И. С. Куракина из его отписки в Пелым, датируемой 2 декабря 1618 г.: «А Федор Боборыкин в Томск проехал, а никакого погрому над ним не было». В данной отписке говорится о том, что «сее осень (т. е. 1618 г. – Е. В.) заворовали сургуцкие остяки Бардакова родня немногие люди, побили русских людей немногих». Обращение к документам показывает, что Федор Васильевич Бобарыкин еще в июне 1616 г. являлся воеводой Тюмени, а к концу этого года находился уже в Томске, где и воеводствовал до лета 1620 г. Томск Бобарыкин не покидал, поскольку воеводам это было запрещено. Таким образом, Бобарыкин проследовал вверх по Оби где-то во второй половине лета 1616 г. Именно тогда он имел единственный шанс встретиться с отрядом Кинемы, однако о нападении на него в это время ничего не известно.
Вообще, источником сведений о «погроме» Бобарыкина являлись только слухи, ходившие в 1618 г. среди иртышских остяков и вогулов притоков Иртыша. По этим слухам, восстание подняли «казымцы и нарымской князек Дона со всеми своими людьми, а убили де на Обе выше Сургута воеводу, которой ехал в Томской город». Заметим, что конкретно имя якобы убитого воеводы не называлось; тобольский же воевода Куракин отлично знал, что последним по времени томским воеводой, плывшим по Оби и благополучно прибывшим в Томск, был Бобарыкин.
Совершенно невероятными были слухи, ходившие среди кондинских вогулов, о том, что число восставших достигает 1900 человек, которые собираются осадить Сургут. И все-таки данные слухи представляют определенный интерес. Во-первых, действия Кинемы получили широкий резонанс среди аборигенного населения Оби и низовьев Иртыша, стали предметом толков и преувеличений. Во-вторых, в «нарымском князьке Доне» легко узнается Тонем, ставший фольклорным героем Тоньей. Обозначение его как «нарымского князька» заставляет вспомнить рассуждения Г. И. Пелих о широком распространении топонима «Нарым» («болотистое место») в Западной Сибири. Г. И. Пелих была уверена, что, помимо того Нарыма при устье Кети, где возник одноименный русский острог, местность «Нарым» существовала и в районе Сургута. В этом ряду ассоциаций можно вспомнить, что в 1626 г. остяки Бардаковой волости заявили, «что де они живут на болоте». Таким образом, именование Тонема нарымским князьком имеет под собой основания.
Итак, мы имеем сведения о выступлении Тонемы-Кинемы в августе 1616 г. и осенью 1618 г. Говоря о причинах «измены» наследника Бардака, тот же осведомленный Куракин указал, во-первых, на обиды и насильства от воевод (каких – неясно); во-вторых, «что посылали на них войною сургутских служивых людей до их же воровства, и служивые люди их не дошли, а жен их и детей от города в верстах в 20 и 30 по юртам их в полон поймали и повезли в Сургут, и они для того и заворовали». Здесь речь идет, очевидно, о карательной экспедиции атамана Зубакина, который осенью 1616 г. самого Кинему не нашел, а захватил семьи повстанцев. Как развивались события в 1617 г., нам неизвестно. ясно только, что движение Кинемы широкой реальной поддержки среди аборигенного населения Средней Оби не получило. По сведениям Куракина, «большие люди» ясачных волостей, идущих от Сургута вниз по Оби, заявили о том, что они «государю служат и прямят». Кинема же со своими немногочисленными сторонниками, начиная с 1616 г., от русских властей скрывался.
В чем конкретно проявилось «воровство» Кинемы летом–осенью 1618 г., нам почти неизвестно. Можно только с уверенностью утверждать об одном факте: нападении на томских служилых людей, которые везли «денежную казну» для гарнизо на своего города. Хотя часть документа, где говорится об этом, испорчена, год нападения восстанавливается как 7126 (1 сентября 1617 г. – 31 августа 1618 г.). Как говорилось выше, незадолго до того казаки Томска жаловались в Москву на задержку в выдаче им жалованья. За денежным жалованьем в XVII в. сибирские служилые люди сами, с разрешения воевод, ездили в Москву. Подобные станицы были немногочисленными и состояли из 6–8 человек. Именно такую томскую станицу «погромил» Кинема летом 1618 г. и захватил 400 руб. – сумму по тем временам весьма значительную (поскольку самой большой монетой в XVII в. была копейка, то 400 руб. представляли 40 000 тыс. коп. в нескольких мешках). Видимо, убийство нескольких томских казаков и послужило источником пре увеличенных слухов, ходивших среди аборигенов Средней Оби, о нападении на томского воеводу. Выше было показано, что в 1618 г. никакой томский воевода по Оби следовать не мог.
Действия Кинемы Бардакова необычны уже тем, что примириться с русской властью он не хотел. В Сургуте продолжал воеводствовать Иван Зубатый, при котором и начались разбои Кинемы. Воевода наконец сделал решительный ход. 15 июня 1619 г. из Сургута вышел отряд казаков во главе с местным подьячим Иваном Афанасьевым и толмачом Иваном Парабельским. Выбор подьячего (чьей обязанностью было сидеть в приказной избе и составлять документы) в качестве командира военного отряда довольно необычен. Однако Афанасьев не был типичным служителем канцелярии. Известно, например, о его пристрастии к конной охоте на черно-бурых лисиц. Воевода Зубатой имел, очевидно, серьезные основания для своего выбора. Толмач Иван Парабельский принял крещение и служил в составе сургутского гарнизона; как указывает его прозвище, он происходил из аборигенов Нарымского уезда и, возможно, был селькупом.
К сожалению, сведения о финале антирусского движения Кинемы тоже кратки; они содержатся в грамоте 1624 г. о награждении Афанасьева и Парабельского за их заслуги. Из данного документа мы узнаем, что вместе с Кинемой в «измене» участвовал и Суета Бардаков, очевидно, его брат. Возможно, что Афанасьев располагал точными сведениями о местонахождении мятежников. Казаки «тех наших изменников Суету с товарищи побили и Кинемина сына болшово и жену в полон взяли»; кроме того, удалось отыскать 400 руб., отобранных в свое время Кинемой у томских казаков. Итак, Суета Бардаков был убит, жена и старший сын Кинемы попали в плен и были увезены в Сургут. Документы молчат о дальнейшей судьбе самого Кинемы. Очевидно, что ему удалось избежать и гибели, и плена, иначе эти факты отразились бы в документе. Возможно, что потерявший свое небольшое войско вождь был убит в какой-нибудь ясачной волости самими остяками, как об этом говорят фольклорные предания.
Разгром мятежных потомков Бардака был полным, поскольку сведения о нападениях на русские суда в районах Средней Оби с этого времени прекращаются. Трудно сказать, сколько остяков содержалось в сургутской тюрьме по «делу Кинемы». В одном из просмотренных нами документов мимоходом упоминается, что еще в марте 1626 г. в Сургуте находились «тюремные сидельцы остяки, которые сидят в твоем государеве изменном деле». Видимо, это были родственники и сторонники Кинемы, захваченные во время похода Афанасьева в 1619 г. До нас дошел перечень отписок, которые были посланы из Тобольска в Москву в августе 1634 г. Среди прочего там находился и такой документ: «Отписка о сургуцких остяках тюремных сидельцах, а под отпискою их челобитная, Бардаковы волости ясачных людей Капалчейка Олчикова да Ослопейка Чичеева». Если челобитчики были сподвижниками Кинемы, то к этому времени они уже 15 лет находились в тюремном заключении. Впрочем, Капалчи Олчиков был прощен и получил свободу. В 1646 и 1655 гг. мы встречаем его среди «лучших людей» Бардаковой волости.
В первой из дошедших до нашего времени ясачных книг Сургутского уезда (1624/25 г.) для Бардаковой волости (89 плательщиков ясака) князцы и «лучшие люди», вопреки обычной практике, не указаны. Однако в ясачной книге следующего года в качестве таковых уже фигурируют ярла Уитин и Сана Тангиреев. В связи с этим С.В. Бахрушин писал: «Позднее во главе Бардаковской волости мы встречаем князцов, непосредственную связь которых с родом Бардака установить нельзя. Возможно, что восстание привело к устранению от власти прямой линии потомства Бардака». Мнение СВ. Бахрушина не бесспорно. Учитывая один из вариантов имени Тонемы-Кинемы, зафиксированный в фольклоре (Танга), можно предположить, что Сана Тангиреев и был «большим сыном» Кинемы, попавшим в плен и освобожденным к 1626 г. В качестве князца (а не просто «лучшего» человека) Бардаковой волости он фигурирует в документах по крайней мере до 1656 г. Помимо Саны известны Елта и Ларых Тангиреевы (в документах все они чаще писались как Тынгиреевы); около 1646 г. Ларых был убит самоедами. В 1656 г. на коллективной челобитной остяков Сургутского уезда тамгу Бардаковой волости (оленя) поставил Бардачко Елтин, очевидно, племянник Саны Тынгиреева. Предположение о прямой генеалогической связи Тьшгиреевых с Бардаком и Кинемой требует дальнейшего специального исследования.
Для отождествления фольклорного героя Тоньи с историческим Тонемой Бардаковым есть веские основания. Дело в том, что на протяжении XVII–XIX вв. другого столь длительного и последовательного антирусского движения среди аборигенного населения Средней Оби не было. У нас есть глухие известия о том, что в 1662–1663 гг. среди обских остяков также поднималось антирусское восстание, которое было инициировано башкирским выступлением на юге Западной Сибири. Однако ничего конкретного о масштабах и предводителях этого движения мы сказать не можем.
Последовательное сопротивление сургутским властям в течение 4 лет, смелые нападения на русские суда, истребление небольших групп казаков и промышленных людей стали основой рассказов, которые со временем трансформировались в исторические предания юганских и пимских хантов (а возможно, и других групп). Чем больше поколений разделяло рассказчиков преданий о Тонье от начала XVII в., тем меньше реалий этого далекого столетия оставалось в самих преданиях. Тем не менее даже сейчас в этих преданиях можно выявить совпадения с реальными историческими событиями.
В нашем распоряжении имеется 7 преданий о Тонье, записанных в течение XX в. Для удобства дальнейших ссылок мы обозначим их номерами вариантов:
Вар. 1 – опубликован, записан от юганских хантов;
Вар. 2 – опубликован, записан в 1974 г. от юганских хантов;
Вар. 3 – опубликован, записан в 1995 г. на р. Ай-Пиме;
Вар. 4 – записан от хантов р. Б. Юган в 1999 г.;
Вар. 5 – записан от хантов р. М. Юган в 2000 г.;
Вар. 6 и 7 – записаны от юганских хантов в 2001 г.
В легендах сохранились воспоминания о высоком социальном статусе Тоньи: «Тонья – царь хантов» (вар. 2); если бы Тонья не погиб, то «был бы начальником (президентом) у всех хантов» (вар. 6). В большинстве преданий противниками Тоньи выступают русские казаки, в одном случае – татары (вар. 5). Причины конфликта с русскими вполне соответствуют реалиям XVII в.; правда, не все исполнители предания помнят и рассказывают о них. В одном случае предание говорит (вар. 1): “В это время юганские остяки платили уже дань русскому царю. С Танги стали также требовать определенной дани. Но Танга не только отказался сам платить дань, но даже стал уговаривать окружающих остяков, чтобы и они сделали тоже. Остяки согласились и вокруг Танги собрались недовольные. Когда об этом узнал русский царь, то он послал отряд, которому было приказано схватить Тангу вместе с его братом». Таким образом, Тонья отказался платить дань (ясак XVII в.) русскому царю. Выше уже высказывалось предположение, что причиной бунта сыновей Бардака стало переведение их волости на обычное ясачное положение. Предание в определенной степени подтверждает эту мысль. С историческими реа лиями совпадают и другие детали самой ранней записи легенды. Она указывает, что у Тоньи был брат, который его поддерживал (исторический Суета Бардаков). В легенде присутствует агитация Тоньи среди остяков в пользу отказа платить дань русским (вспомним известное намерение Кинемы «в волости с смутою посылати»).
В другом варианте названы схожие причины конфликта (вар. 2): «Тонья был царь хантов. Он в Сургуте, ему ханты по белке отдавали. Казак его попросил, он не дал, говорит: Сам удерживаю со своих, пусть он с казаков удерживает». В начале XVII в. сбор ясака в Сургутском уезде мог происходить двояким образом. Его собирали или русские ясачные сборщики в волостях, или привозили в Сургут сами волостные князцы. В приведенном выше фрагменте Тонья удерживает дань со «своих» остяков в свою же пользу, что перекликается со словами источника 1597 г.: «Полно Бардаку и того, что ему своими людьми владети». В этом же варианте легенды сохранились сведения о малочисленности сторонников Тоньи – «у Тоньи пять человек и брат, а казаков сто», что в целом соответствует исторической действительности.
Последняя резиденция (городок) Тоньи локализуется большинством преданий на Б. Югане недалеко от современного Угута. Именно там происходит битва Тоньи с посланными из Сургута казаками. В нескольких преданиях говорится, что казакам не сразу удается одолеть Тонью, который истребляет первые отряды своих противников. При этом количество убитых русских подверглось вполне понятной фольклорной гиперболизации (вар. 2, 6, 7). Указания легенд на неоднократные попытки поймать Тонью содержат в себе зерно исторической правды. Интересно устойчивое описание огнестрельного оружия казаков, приводимое разными информаторами: «У казаков ружья были такие: одному на плечо ружье кладут, другой целится, а третий поджигает» (вар. 2); «русских из одного ружья три человека стреляли: один заряжает, другой целится, третий держит» (вар. 7); «У татар было такое ружье трехметровое: один его поднимает; второй куженьку подает, пороху насыпать. Один держит, второй целится, третий механизм нажимает» (вар. 5). Эта деталь явно уводит нас в XVII в., в эпоху фитильных и кремневых пищалей. Такие пищали (иногда под ними имелись ввиду и мушкеты) было трудно держать на весу, и поэтому при полевой стрельбе пользовались подсошками, т.е. рогульками, втыкавшимися в землю. За целый день боя из пищали или мушкета можно было сделать 12 выстрелов. Трудоемкость и медлительность стрельбы из оружия XVII столетия весьма ярко запечатлелись в фольклорных преданиях. Требует определенного объяснения следующий факт. Легендарный Тонья «кочует» в основном по р. Балыку, Большому и Малому Югану, в то время как исторический Кинема совершал свои нападения на русские суда на Оби выше г. Сургута. Очевидно, что предания о Тонье больше шансов имели сохраниться среди населения Бардаковой волости, для которого он являлся когда-то «своим» князем. Выше уже говорилось, что часть Бардаковой волости охватывала низовья Балыка и Югана. Не исключено наличие еще не выявленных преданий о Тонье среди аганских хантов. Кроме того, русских людей в XVII в. можно было встретить в основном на Оби, которая являлась оживленной транзитной водной дорогой.
Согласно ряду сообщений (вар. 5, 6, 7), Тонья родился в юртах Люкси-пууль на Юганской Оби, недалеко от современного Нефтеюганска. Такие юрты действительно зафиксированы переписью 1926 г., причем другое их название – юрты Тангины. Это тоже подтверждает предположение, что когда-то Бардакова волость шла от Сургута вниз по Юганской Оби. Любопытно название Люкси, которое не хантыйского происхождения. Мы бы связали его со староселькупским понятием ляк (лак), кото рым обозначались когда-то особо искусные воины, составлявшие опору селькупских вождей. Таким образом, Люкси-пууль – селение воинов-дружинников. Это свидетельствует в пользу существующего в научной литературе мнения о самодийском происхождении рода Бардака.
О гибели Тоньи предания рассказывают по-разному. Варианты 1, 2, 4 и 5 говорят о смерти Тоньи среди пимских хантов, которые его отравили, а отрезанную голову послали русскому царю. Вариант 3, наоборот, обвиняет в гибели героя балыкских хантов. Еще одна легенда повествует о смерти Тоньи от рук хантов где-то на Демьянке (вар. 6); наконец, в одном предании Тонья погибает во время защиты своего городка от казаков (вар. 7). В нескольких вариантах содержится сюжет о пленении Тоньи после последней битвы с казаками; они везли его в Сургут, но по дороге ему удалось бежать. Возможно, так оно и случилось в действительности. Тогда понятно, почему русские документы, исходящие от сургутского воеводы, умолчали об этом неприятном факте. Потерявший семью и последних сторонников Тонья-Кинема скрывался от русских властей, пока одинокого беглеца не убили в какой-то из ясачных волостей.
Таким образом, основу фольклорных преданий о Тонье составляют исторически достоверные события. Доказательство этого факта имеет существенное значение для изучения фольклорной культуры и исторической памяти хантов. Русский народ, как известно, создал немало песен и прозаических рассказов о бунтаре Степане Разине, достоверность существования которого бесспорна. В этом же типологическом ряду следует рассматривать и исторические предания о Тонье, в которых отразились драматические коллизии вхождения народов Среднего Приобья в состав Русского государства.
