Инфантьев П.П.
Оронтурцы жалуются, что за последние годы рыбы в Конде стало гораздо меньше, чем было прежде, так что в настоящее время не только для продажи на сторону ничего не остается, но даже не хватает и для собственного потребления. Это уменьшение рыбы они объясняют тем, что внизу на Конде через всю реку ставят запоры, не позволяющие рыбе проникать из Оби вверх. Хотя такие запоры и запрещены законом, но впоследствии мы сами убедились, что действительно, весной, тотчас по разливе рек, около устья Конды практикуется обычай перетягивать через всю реку режовки, распугивающие рыбу, и именно в то самое время, когда она идет из Оби в Конду метать икру.
Выше я уже сказал, что до наступления весны мы обречены были безвыходно сидеть в юрте. Но вот начались теплые дни, и суровая природа мало-помалу стала сбрасывать свои ледяные оковы и изменять физиономию. Я привожу здесь некоторые выписки из своего дневника за это время, чтобы наглядно показать особенности здешней весны.
18 апреля. После зимних холодов сразу наступила прекрасная, весенняя погода. Вот уже более недели, как солнце печет немилосердно. Снег быстро вянет. На высоких местах земля уже обнажилась. Сегодня в первый раз отправились в лес и были поражены его внезапным пробуждением после мертвого зимнего безмолвия. Повсюду порхали и чирикали маленькие пташки, долбили дятлы, кричали вороны. На обнажившемся в некоторых местах песчаном берегу озера открыли массу болотной железной руды; ее здесь так много, что вода в озере красно-бурого цвета.
- Ходили за озеро к Савелью, где нас угощали молоком. Около Савельевых юрт, точно так же, как и подле Тимофеевых, в урмане виднеются расчищенные места, показывающие, что здесь когда-то занимались земледелием. Но теперь земли эти заброшены, и только Савелий садит иногда картофель и репу, но в таком незначительном количестве, что этих овощей не хватает даже на продовольствие собственной семьи. Тимофей же вовсе ничего не сеет и не садит, объясняя это тем, что ничего не родится. Но это едва ли справедливо. Просто-напросто, кажется, оронтурцы слишком или изленились, или не умеют приняться за дело. <…>
- Ура!.. Главная цель нашего путешествия достигнута! Сегодня возвратился из отлучки Савелий и принес с собой убитого им бобра, цельного, с мясом и костями. Убил он его, рассказывает, на речке Нюр, притоке Конды; устье этой речки находится верстах в 40 выше Оронтуры. Нам остается, значит, только осмотреть бобровые постройки, снять с них фотографии, и дело в шляпе.
Солнце продолжает печь немилосердно. Лед на озере остался только посредине. Около берегов стало свободно плавать на лодке.
- Утром шел дождь. День пасмурный; тяжесть чувствуется страшная. Сегодня дочери Марьи отправились в урман за ягодами. Не странно ли: ягоды в апреле! Да, под снегом хорошо сохранилась прошлогодняя брусника. Каждую осень семья Тимофея собирает этих ягод до 100 пудов, и все они идут на продажу, а себе на зиму ничего не остается. Вогулы — народ удивительно непредусмотрительный.
Воды в озере прибыло аршина на два. Все низкие места затопляются водой. Должно быть, вскрылась Конда; она находится от Оронтура верстах в 10. Там, где дня два тому назад мы ходили свободно, теперь все залито водой. Вогулы говорят, что в озере вода поднимается во время разлива всех речек др 6—7 аршин.
Комаров появляется все больше и больше; сегодняшней ночью они сильно нас беспокоили. К тому же откуда-то наползли в нашу юрту муравьи, так что вместе с клопами все эти хищники становятся уже совсем невыносимыми.
- Решили предпринять дальнейшую экскурсию отдельно. Константин Дмитриевич пойдет с Савельем пешком на р. Нюр, чтобы снять там фотографии с бобровых построек и, если будет возможно, поохотиться за бобрами; я же с Тимофеем завтра отправляюсь на лодках на другую речку — Ух, находящуюся в вотчине последнего, где, по его словам, также в прошлом году жили бобры и находятся бобровые постройки. Цель моя — по возможности приобрести и вывезти на лодках образцы бобровых построек. Отправляться обоим в одно место мы нашли неудобным, так как на Савельеву речку проникнуть на лодках нельзя, а можно только пешком, налегке, стало быть, невозможно будет тащить на себе бобровые постройки; отправляясь же на Тимофееву речку, мы рискуем не встретить там в настоящее время бобров, так как в прошлом году они были распуганы.
Рано утром, 1-го мая, меня разбудил Тимофей, говоря, что пора отправляться в путь. С вечера я ничего не успел заготовить для дороги и потому начал торопиться. Но я уже давно напился чаю, наделал патронов, собрал все, что нужно, а Тимофей больше не показывался. Два раза я посылал к нему справиться, скоро ли он будет готов, и оба раза мне отвечали, что Тимофей еще пьет чай. Вогулы не любят торопиться, руководствуясь пословицей: «работа не волк, в лес не убежит». Солнце было уже довольно высоко, когда он наконец показался в сопровождении Левки.
— Напехался этот Левка ехать со мной, — говорил мне вчера Тимофей, — ус как мне неохота его пыл о прать.
— Так зачем же тогда берешь?
— А кого польсе? Парамону нато кулупи ставить, некогта.
Наконец мы отчалили. Тимофей на своей лодке впереди, указывает дорогу; мы с Левкой — за ним. Наша лодка длиной около двух сажен и ровно один аршин ширины. Лодки вогулы делают из цельных стволов осины, выдалбливая их внутренность и распирая поперечными распорками, чтобы не коробило. В промежутках между этими распорками садятся пловцы, вооруженные каждый одним легоньким, имеющим форму пера, веслом. Эти лодки очень тонки, довольно изящны и чрезвычайно легки, точно сделаны из картона, так что нашу лодку, напр., свободно может нести на плече один здоровый человек, но зато и поднять она больше трех человек не в состоянии; а так как она была нагружена провизией, которой мы должны были запастись на целую неделю, и самым необходимым для дороги багажом, то сидеть в ней приходилось, соблюдая крайнюю осторожность: при малейшем неловком движении она могла перевернуться вверх дном. Лодка Тимофея была еще меньше, но зато ничем не нагружена и предназначалась для перевозки образцов материала, из которого бобры делают свои постройки. Лодки больших размеров мы не могли взять с собой, потому что на них невозможно было бы плыть в тех местах, куда мы ехали, да более крупных лодок у оронтурцев и не было.
Погода стояла прекрасная. Ни одного облачка не было видно на небе. Веяло весной. Деревья уже начинали распускаться. Переплыв через Оронтурское озеро, мы прямо въехали в лес, весь затопленный водой, по которому должны были плыть для сокращения пути верст десять до реки Конды. Оригинальная дорога! В воздухе невозмутимая тишина, вода точно зеркало, кругом стволы густого леса, ветви деревьев задевают нам по лицу, и нам то и дело приходится лавировать, чтобы не засесть между берез. Внизу и вверху голубая бездна: так и чудится, что летишь по воздуху среди какого-то воздушного зачарованного парка, и только струи от скользящих по воде лодок нарушают эту иллюзию. По временам то там, то тут вспорхнет стая диких уток и с криком поднимется над нашими головами. Сначала мы плывем среди березняка, и лишь кое-где, в отдалении, виднеются темные сопки, поросшие краснолесьем. Но вот нам встречается речка Эх, вытекающая из Оронтурского озера и впадающая в Конду; но теперь, по причине большой воды в Конде, вода в этой речке течет обратно в озеро, а берегов ее совсем не видно. Несколько времени мы плывем по этой речке, чтобы немного отдохнуть от гимнастических упражнений, которые нам привелось выделывать, лавируя среди стволов деревьев. Речка изобилует зыбунами. Зыбуны — маленькие островки, поросшие травой и мелким березняком. Они имеют ту особенность, что уровень их всегда одинаков с уровнем воды в реке. Если вода в реке поднимается хотя бы даже на сажень, поднимаются и они; если опускается — вместе с водой опускаются и островки. Вероятно, это происходит от того, что эти островки прикреплены ко дну реки какими-либо длинными водорослями, не позволяющими быстрине реки уносить их с собой. Зыбуны — это излюбленное место диких гусей и уток; здесь они делают гнезда и выводят птенцов.
Через несколько времени мы снова врезываемся в березняк, чтобы сократить путь, так как речка чрезвычайно извилиста. Наконец после долгого и утомительного плавания по лесам, по шворам и озерам, встречавшимся на пути, из-за ветвей и сучьев деревьев я увидал быстро мелькавшие впереди по одному направлению какие-то белые предметы. Из-за чащи трудно было разглядеть, что это такое, и я сначала подумал, что это летают чайки, но Тимофей, плывший впереди нас, произнес:
— А вот и Конта!
Действительно, белые предметы оказались не чем иным, как пеной на реке Конде. Так как в гладкой поверхности воды отражались и лес, и голубое небо, и трудно было издали определить, где начинается водяное зеркало, то иллюзия получалась полная: казалось, что эта пена несется по воздуху.
Мы выплыли из чащи и разом очутились в быстром русле р. Конды. Лесная река с затопленными берегами представляла величественное зрелище. В лесу быстрость реки была едва заметна, тогда как здесь, в своем русле, на просторе, река бешено неслась, извиваясь, как змея, по тайге, выбрасывая в нее избыток своей воды и затопляя громадное пространство. Правый берег был дремучий бор, весь затопленный водой; левый, более низкий, — березняк, смешанный с сосной и осиной. Проплыв несколько сажен, мы увидали, что справиться с быстриной реки было почти невозможно, и потому, повернув лодки в лес, снова врезались в чащу и стали подвигаться вперед, то гребя веслами, то работая руками, отталкиваясь о стволы деревьев. Тимофей от времени до времени останавливался около некоторых деревьев и вытаскивал совершенно скрытые под водой луки, поставленные им на зверей еще с осени. По-видимому, он был в этой непроницаемой глуши как у себя дома, и каждый ствол дерева был ему знаком. Проплыв таким образом часов пять, мы увидали наконец один возвышенный холмик, который не был затоплен водой, и решили сделать на нем привал. Островок быль небольшой, и мы живо осмотрели его весь в надежде встретить какого-либо зверя, так как последние часто спасаются во время половодья на подобных островках от потопа. Но островок оказался совершенно необитаем. Мы расклали костер, сварили чай в чугунном котелке и занялись чаепитием, наливая чай в маленькие берестяные чумашки, которые заменяют у вогулов дорожную чайную посуду. Но вот Левка, как бы вспомнив что-то, схватывает небольшую пайву и, удалившись минут на пять от нашего бивуака, возвращается, широко улыбаясь.
— Вот это хорошо будет с чаем, — говорит он, ставя перед нами чуть не полную пайву брусники.
Отдохнув немного, мы снова садимся в лодки и плывем далее. Скоро нам попадается другой островок, немного обширнее первого, и притом густо заросший красным лесом. Мы опять высаживаемся в надежде встретить зверя. Отойдя несколько шагов от лодок, Тимофей вдруг остановился.
— А ведь это он протил, — сказал он, внимательно что-то рассматривая на земле.
— Кто он? — спросил я, подходя к нему.
На белом, пушистом, густом мху, в котором, как в снегу, нога тонула по самую щиколку, ясно были видны свежие следы как бы босых человеческих ног.
— Да он, старик, — пояснил Тимофей, — видись, его следы.
Вогулы боятся называть медведя по имени, как некоторые наши крестьяне — черта.
Тимофей чиркнул спичку и поджег сухой мох.
— Что ты делаешь? Ведь пожар будет! — вскричал я.
— А нам тут не промыслят, — равнодушно сказал он, — пуссай горит.
Действительно, лесу здесь так много, что от пожара какой-либо
небольшой сопки его не убавится; на более же широкое пространство огонь распространиться не может, так как кругом вода.
Мы снова садимся в лодки, выплываем на Конду и на этот раз уже вплоть до Ясунт-пауля плывем, хотя и с большим трудом, по реке.
Ясунт — последний пауль на Конде; выше его уже нет никаких поселений, одна сплошная, неведомая даже вогулам тайга. Впрочем, на одном из притоков Конды, устье которого находится немного выше этого пауля, именно на речке Юмнёл, в 25 верстах от устья, есть еще одна жилая юрта — Юмнёл-пауль. Все остальные притоки вверху необитаемы.
Ясунт-пауль состоит всего из двух рядом стоящих юрт, соединенных между собой одним общим навесом. Расположенный на низком берегу реки Конды, этот пауль был теперь затоплен водой чуть не до самых окон и представлял очень оригинальный вид, вырисовываясь на светлой поверхности реки. Нигде кругом не было заметно ни малейшего клочка твердой земли. В нескольких саженях от юрт, под густыми ветвями елей, торчали три свайные амбара, затопленные до самого пола.
Мы вплыли на лодке прямо в сени юрты. Обитателей никого не было. Весной они обыкновенно переселяются в другие паули, так как вода иногда проникает в юрты, и жить здесь во время разлива Конды невозможно. В настоящее время хозяин с женой и дочерью жили в Умутье, у родственников.
Ясунт — довольно старый пауль. Прежде, лет десять тому назад, здесь юрт было гораздо более, и жило до шести семейств; теперь осталась всего одна. В прошлом году умер последний представитель другой семьи, еще так недавно жившей здесь, и уцелевшая юрта его пустует. От остальных юрт не осталось и следа — их давно унесло рекой.
Сначала кажется странным, почему вогулы избрали такое неудобное, низкое место для поселения. Дело в том, что вблизи нет более высоких мест, а рядом находится устье рыбной речки Юмнёл. Это-то последнее обстоятельство и заставляет вогулов терпеть такие неудобства.
Я ступил на крыльцо, — оно качалось на воде. Двери в юрты были приперты одной только наружной задвижкой. Каждая из юрт состояла из одной только жилой комнаты. В первой, кроме двух-трех сундуков, стоявших на лавке в углу, решительно ничего не было; но юрта была чисто вымыта. Во второй оказалось полное хозяйство. На столе стоял самовар и чайная посуда, на стене висело старое кремневое ружье, на шестах под потолком — сети; в углу — небольшие ручные жернова для размола ячменя и круп; тут же два деревянных ведра. За печкой, напоминавшей русскую печь, мы нашли в берестяной пайве готовые угли и поставили самовар.
Вид из окна был очень живописен: кругом, куда ни посмотришь, дремучий бор, залитый водой, и рядом величественная Конда. В сенях хоть ставь рыбные ловушки.
Солнце было уже довольно низко, и я думал остаться здесь переночевать; но Тимофей отсоветовал, обратив мое внимание на то, что вода ходит уже под самым полом юрты, а река все еще нейдет на убыль. Поэтому из опасения, чтобы нам не привелось ночью плавать в юрте, мы решили отправиться далее, отыскивать более высокое место для ночлега. Однако искать его нам пришлось до самых сумерек, и едва только к ночи мы успели добраться до небольшого пригорка, покрытого дремучим лесом. Но Тимофею и здесь, видимо, не хотелось останавливаться на ночлег, так как на этом месте был вымерший много лет тому назад пауль, а вогулы стараются избегать таких мест, в особенности в ночное время, так как, по их понятиям, души умерших всегда ютятся вблизи своих родных пепелищ и не любят, чтобы беспокоили их жилье. Большого труда мне стоило убедить его, что живых людей следует бояться гораздо более, чем мертвых. Наконец он-таки сдался, тем более что отыскивать более удобное место для ночлега было уже поздно, а он и сам не знал хорошенько дальнейшей местности. Солнце село; небо сделалось пасмурным, и стало довольно свежо.
Здесь мы нашли сгнившую, совершенно развалившуюся юрту и старый, лежавший на боку амбаришко, упавший с подгнивших свай. Стены старой юрты послужили нам готовыми дровами для костра. В холодное время вогулы раскладывают костры несколько иначе, чем это делается обыкновенно. Они рубят громадные поленья, длиной от 3 до 4 аршин, кладут эти поленья, или, лучше, бревна параллельно одно на другое и зажигают по всей длине, что очень практично, так как такой костер нагревает большую площадь, и спать подле него гораздо теплее. Зимой, во время стужи, раскладываются два таких костра, параллельных один другому, на расстоянии сажен двух или трех, и в самый лютый мороз охотники спят между этими кострами, как у себя в юрте.
Скоро у нас запылал громадный костер, освещая небольшую площадку среди развесистых елей и находившиеся в стороне развалины старой юрты с упавшим амбаром, зиявшим в отдалении своей открытой дверью. Напившись чаю и поужинав сухой рыбой, запасенной нами на дорогу, мы расположились вокруг костра на ночлег.
Меня разбудило какое-то неприятное щекотание на лице. Открыв глаза, я увидал, что кругом было бело от выпавшего снега. Начинало светать. Мои возчики тоже встали. Снег усиливался все более и более и перешел в настоящую пургу. Хорошо, что я захватил с собой полушубок, и мне было тепло; но мои возчики были в одних легоньких армяках, и их донимал холод. Вскоре зги не стало видно от бурана. Что было делать? Я забрался в полуразвалившийся амбаришко и скоро снова там заснул, предоставив своим проводникам устраиваться, как они хотят. Когда я проснулся, был уже день. Ноги мои окоченели от холода, и меня пробирала дрожь. Я вылез из амбара. Снегу навалило более чем на четверть, и он все еще не переставал падать. Я направился к костру. Оказалось, что мои возчики устроились пречудесно, — гораздо лучше, чем я. Они подтащили обе лодки к огню, перевернули их вверх дном и, поставив одной стороной, обращенной к костру, на небольшие подпорки, спали под этими лодками, как у себя дома, сном невинных младенцев, в одних рубахах, слегка только прикрывшись армяками.
Пока мы пили чай, буран утих, небо прояснело, и мы снова двинулись в путь. Картина реки теперь представилась нам в другом виде. Весь лес был в зимнем убранстве, и косматые ветви, отяжелевшие под густыми шапками снега, живописно отражались в невозмутимой зеркальной поверхности воды. И эта быстро несущаяся река в серебристой оправе, эти свежие утренние лучи солнца, золотыми нитями скользившие под таинственными сводами залитого водой девственного леса, эти мягкие тени, этот контраст зимы и лета — производили чарующее впечатление на глаз.
— А ведь хорошо! — не вытерпел Левка.
— Хоросо! — повторил Тимофей.
Река здесь чрезвычайно извилиста. Иногда, сделав громадное плесо в несколько верст, она снова приближается к своему прежнему руслу на расстоянии нескольких сажен. Мы обыкновенно старались избегать таких крутых поворотов, направляя лодки прямо через лес и таким образом много выигрывая и во времени, и в пространстве. Заблудиться в лесу было невозможно: стоило только держаться против течения, и рано или поздно всегда снова выйдешь в реку.
Недалеко от устья бобровой речки Ух, в которую мы направлялись, мы увидали становище рыболовов. Это был небольшой навес – защита от дождей и непогоды. Около валялся чугунный котел, несколько гамгов и других рыболовных снарядов, брошенных, по-видимому, на произвол судьбы, но в сущности оставленных только на время здесь. В этих местах нет надобности прятать какие-либо вещи, кроме съестных припасов, потому что, за исключением диких зверей, здесь нет других обитателей, могущих нанести вред хозяйству охотника. Отдохнув здесь немного, мы к полудню достигли речки Ух.
Речка Ух, или Оинна, правый приток Конды, шириною всего 5-6 сажен, но чрезвычайно быстрая и очень глубокая. Средняя глубина ее в обыкновенную воду — от 1 ½ до 2 сажен. При самом въезде в эту речку природа берегов ее сразу изменилась. Вместо краснолесья пошел березняк и осина; лишь кое-где виднелись ель и пихта. По словам Тимофея, вершины этой речки находятся в горах, что очень возможно, по крайней мере, судя по ее быстроте и по тому, что вода в ней пошла уже на убыль, тогда как в Конде она все еще прибывала. Кое-где стали обнаруживаться песчаные берега; кустарник, росший на них, во многих местах был обгрызен, и нам часто попадались стволы осин со свежеобглоданной на них корой. Очевидно, вблизи находились лоси.
Мы плыли, зорко посматривая по сторонам и держа ружья наготове. Но ожидания наши не увенчивались желанным успехом. Лоси чрезвычайно чутки и при малейшем неосторожном всплеске весла дают стречка. От времени до времени мы слышали, как в чаще леса то на том, то на другом берегу раздавалось шлепанье ног от улепетывавшего зверя.
С самого утра снег то таял, то снова начинал порошить. Мы плыли, смоченные до нитки. Через несколько времени опять пошло краснолесье. Стали попадаться кедры, которых нет вблизи Оронтура. Речка оказалась запруженной во многих местах с одного берега до другого стволами громадных деревьев, подмытых водой и упавших в нее. Нужно было соблюдать большую осторожность, переваливаясь через такие загороди, так как наши картонные лодочки могли лопнуть или расколоться. А очутившись без лодки, даже если бы и удалось счастливо достигнуть берега, все равно гибель была бы неизбежна: кругом — залитая водой тайга, и пробраться через нее решительно нет никакой возможности.
К вечеру мы достигли одной живописной, холмистой местности, тянувшейся на много верст в глубь материка и поросшей сосновым лесом. Такие места, поросшие исключительно сосной, вогулы называют урманами. Огромные деревья здесь были рассажены редко друг от друга, как в парке. Нигде не было видно ни валежника, ни чащи, точно кто-нибудь специально занимался расчисткой леса. В действительности это происходит от того, что вогулы часто выжигают свои леса, иногда потому, что на горелых местах лучше растет брусника, сбор которой служит подспорьем в жизни вогулов, а по большей части без всякой причины — просто потому, что уж слишком много леса. Благодаря этим пожарам уцелевают только некоторые, более сильные, деревья; все же подсохшие или упавшие сгорают дотла.
Скоро урман огласился ударами топоров моих проводников, готовивших дрова для костра, и гулкое эхо далеко разнеслось в вечернем воздухе… Но что это? Мне показалось, что я слышу какой-то отдаленный колокольный звон!.. Да… Он то замирает, то вновь начинается. Я подошел к берегу. Зеркальная поверхность воды тихо вздрагивала при каждом ударе топора, и при каждом же ударе мне чудилось, что где-то далеко-далеко раздается звон колокола. Лишь только удары топора переставали раздаваться, смолкал и колокольный звук. Удивительное эхо!..
Ночь была холодная, равно как и следующий день. Чуть свет мы снялись с места и поплыли далее. Снова начало забуранивать. Чем выше мы поднимались вверх по реке, тем все труднее и труднее становился наш путь. Река во многих местах была загромождена чащей, через которую невозможно было перебраться на лодках. Эти загромождения походили иногда на искусственную плотину, по которой свободно можно было переходить с одного берега на другой. Нам приводилось или перетаскивать лодки по берегу, где это было возможно, или разрубать чащу топором прямо с лодки. Но иногда случалось, что засорение реки было очень велико, а чаща на берегу была слишком густа, так что и по берегу лодку протащить было невозможно. Тогда мы, выйдя на берег, прокладывали сначала топором просеку в чаще и уже потом через нее протаскивали свои лодки. В одном месте, на расстоянии, по крайней мере, пяти верст, нам привелось через каждые 25—30 сажен встречаться с подобными преградами…
Наконец к полудню опять показался урман. Мы причалили к берегу и вышли из лодок. Местность была, как и в первом урмане, возвышенная, холмистая и поросшая редким сосновым лесом. Этот урман, как и первый, также тянулся на несколько десятков верст и изобиловал, по словам Тимофея, лосями и оленями. Здесь, в полуверсте от берега, находился охотничий стан,
собственность Тимофея, где он промышлял по зимам. Стан состоял из лесной хижины, поставленной на очень низком срубе и с дощатой крышей, имевшей вверху по всей длине узенькое отверстие для прохода дыма. В нескольких саженях от этой хижины возвышалось какое-то очень странное сооружение, назначение которого я никак не мог определить. Это строение состояло из небольшого крытого сруба, поставленного на двух гладко обструганных толстых стволах сосен, срезанных на высоте двух сажен от корня. На мой вопрос, что это такое, Тимофей объяснил, что это шуммих, магазин для хранения мяса убитых животных от хищных зверей — волков, росомах и медведей.
Внутренность хижины представляла одну большую комнату с земляным полом; подле стены на земле были разостланы доски — род нар, служившие охотникам постелью. Ночью среди хижины обыкновенно раскладывается костер, служащий совершенно достаточной защитой во время зимы от морозов. Старые нарты, лыжи, прислоненные к стене, железные заржавевшие капканы в углу, оленьи рога, топор, несколько пайв, большая деревянная ложка для доставания из котла мяса и несколько толстых обрубков для сиденья, валявшихся в беспорядке по хижине, показывали, что здесь еще недавно были охотники.
В этом урмане промышляют только зимой, летом же хижина стоит необитаемой. Прямой дорогой, на лыжах, от этого стана до Оронтура всего 5 часов ходьбы, т. е. не больше верст 30, тогда как по реке мы плыли около 3 суток. Так извилисты здесь реки!
Пообедав вареными зайцами и напившись чаю, мы, не теряя времени, отправились далее, так как бобровые постройки, по словам Тимофея, находились всего в двух верстах от становища. Краснолесье снова сменилось березняком и осиной. Вскоре Тимофей указал мне на один толстый ствол дерева, лежавший в реке, говоря, что это дерево перегрыз бобр. Сначала я подумал, что он шутит, так как почему-то представлял, что если бобр и в состоянии перегрызать деревья, то, во всяком случае, не толще как вершка 1 1/2, много 2 в диаметре, между тем как указанное им бревно имело в диаметре более четверти. Но вот он снова указал на другое бревно, еще более толстое. На этот раз мы плыли очень близко от дерева, и, взглянув на его комель, я увидал, что действительно он был как бы срезан каким-то острым орудием. Я велел Левке подплыть ближе и с изумлением рассмотрел, что это не было дело рук человека: на комле ясно виднелись следы зубов, которыми бобр работал, как ножом. Скоро нам все чаще и чаще стали попадаться подобные стволы берез и осин; сучья у них были тоже как бы обрезаны, и стволы лежали почти совершенно голыми. Наконец показались и сами постройки.
Это были две круглые кучи хвороста, находившиеся рядом, около самого берега. По наружному виду они напоминали собой два больших муравейника; только материал у этих муравейников был несравненно более крупных размеров. Хворост, палки и ветви были скреплены дерном и илом, так что кучи представляли из себя очень плотную массу. Каждая из куч имела у основания до 4 аршин в диаметре, а высота доходила до 2 аршин…
Оба бобровых жилища были в настоящее время необитаемы: осенью прошлого года Парамон убил здесь одного бобра, а остальные переселились, вероятно, куда-нибудь выше.
По словам Тимофея, который и сам когда-то охотился за бобрами, и слышал от других охотников, в особенности от отца и деда, занимавшихся этим промыслом в то время, когда он был выгоден и ценилась очень дорого бобровая струя, — бобры на зиму уходят в другие жилища… Иногда зимой охотникам случалось встречать недалеко от летних построек, по большей части на противоположном берегу, ряды березовых и осиновых кольев, воткнутых в дно реки. Эти колья, по словам Тимофея, служат бобрам пищей на зиму. Один из таких кольев мы нашли недалеко от исследуемой нами постройки. Этот кол, хотя и не особенно толстый, имел сажени полторы длины и был воткнут верхним, более тонким, концом в дно реки настолько крепко, что нам с лодки едва удалось его вытащить. Кроме березы и осины бобры грызут тальник и иву, других деревьев не трогают. Верстах в двух от построек мы нашли на берегу два толстых, но коротких обрубка (каждый из них был не менее четверти в диаметре и не более полуаршина длины), назначение которых я никак не мог определить. Вогулы уверяли, что эти обрубки бобры заготовляют себе на зиму для пищи и прячут их под водой, вероятно — в запасных норах. Чтобы сплавить подобные обрубки по назначению, т.е. к месту жилища, находящегося иногда на расстоянии нескольких верст, бобр делает из стволов деревьев плот, скрепляя его древесными ветвями, складывает на этот плот обрубки, садится на него сам и, зорко посматривая по сторонам, направляя слух и обнюхивая воздух — нет ли какой опасности, — плывет вниз по реке к месту назначения, употребляя свой лопатообразный, мясистый хвост вместо руля. Благодаря очень развитому слуху и обонянию бобр далеко чует опасность и при малейшем подозрительном шорохе или запахе бросается в воду, причем ударяет своим хвостом по воде так громко, что этот звук, по словам Тимофея, слышится иногда за несколько верст и служит для других бобров сигналом о близости опасности.
Охотиться на бобра с ружьем не совсем удобно, тем более с таким примитивным ружьем, как у вогулов. Нужно непременно убить его наповал: иначе, раненый, он бросается в воду и, благодаря своей тяжести, тотчас же тонет на дно, так что если речка глубока, то его трудно, а иногда и совершенно невозможно найти и извлечь из-под воды. Поэтому вогулы, охотясь на бобров, пользуются иногда их близорукостью и поступают так. Они насаживают на длинное древко копье и подкарауливают из засады, когда бобр плывет на своем плоту к постройкам, а затем, подпустив его близко к себе, колют из засады этим копьем. Разумеется, такая охота возможна только тогда, когда этому благоприятствует погода, т. е. если ветер от бобра дует на охотника: иначе бобр, благодаря сильно развитому слуху и обонянию, как я сказал, далеко чует опасность и скрывается под водой. Собрав более характерные образцы бобровой работы, всего пуда три-четыре, насколько могли поднять наши лодки, мы возвратились в стан, где и ночевали.
Ночью опять выпал снег, и сделалось очень холодно. После полудня мы тронулись в обратный путь и прибыли в Оронтур рано утром на следующий день, употребив на возвращение менее суток. Таким образом, обратный путь до Оронтура мы сделали втрое быстрее, несмотря на то, что теперь уже не старались сокращать дороги, а плыли все время прямо рекой. Так быстро несло нас течение.
Через день после нашего прибытия возвратился и Константин Дмитриевич с Савельем. Они также не встретили ни одного бобра; постройки, около которых убил Савелий бобра, были покинуты, и напуганные животные ушли куда-то в другое место.
Цель нашего путешествия была достигнута, и мы стали собираться в обратную дорогу. Но тут представилось затруднение: как нам ехать? Лодки оронтурцев были очень малы, а у нас одной поклажи, вместе с собранными коллекциями шкур различных животных и бобровыми постройками, было более двадцати пудов.
Около Николы вогулы ждали из Шаима священника, ездившего всегда в это время с иконами по своему приходу. По рассказам, у него была своя большая лодка, могшая поднимать более ста пудов, и мы решили дождаться прибытия батюшки, чтобы вместе с ним, на его лодке, доехать до Шаима. Однажды где-то далеко в тайге раздался выстрел. Тимофей бросился в юрту, схватил ружье и тоже выстрелил, объяснив нам, что едет пачько и подает сигналы. Все население высыпало на берег. Действительно, спустя некоторое время опять раздался выстрел, гораздо ближе, Тимофей ответил тем же, и скоро из-за соседнего мыска показалась большая лодка, на которой сидел уже знакомый нам священник с псаломщиком. Четверо гребцов работали на двух громадных веслах, а пятый правил рулем.
— Пачько езтитъ к нам со своими сайтанами, — наивно заявила нам Дарья, младшая из дочерей Марьи.
— Как с шайтанами?
— А так; у него свои, паские!
Оказалось, что это она иконы смешивает с шайтанами. Снова раздалось несколько приветственных выстрелов — и лодка причалила.
Бедный батя! Объезд его по приходу в этот год был довольно неудачен. Городковой утки, которую раньше он сбирал сотнями у своих прихожан вместо руги, в настоящую весну почти совсем не было, и он должен был возвратиться домой почти с пустыми руками.
Через два дня, 11 мая, мы собрались в обратный путь. Все население обоих паулей вышло на берег провожать нас. Раздались прощальные ружейные салюты со стороны оставляемых нами обитателей Оронтура, мы ответили тем же, и наша лодка тихо поплыла вдоль берега.
— Ос ёмус улум! — крикнул мой коллега.
— Ос ёмус! Ос ёмус! — улыбаясь, загалдели вогулы, махая шапками.
И долго еще слышались выстрелы из берданки, подаренной Савелью Константином Дмитриевичем.
