Новомир Патрикеев
Джой — моя радость
Первых спаниелей завезли в Салехард как декоративных домашних собак. В начале 60-х годов я знал четырех рабочих русских спаниелей, принадлежащих Ф.К. Того, Г.А. Бахмутову, А.П. Морозову и Н.М. Михальчуку. Причем, последний был до этого пионером-спаниелистом и в Ханты-Мансийске.
Летом 1964 года из Салехарда уехал работавший там перед пенсией известный российский охотовед и автор многих охотничьих книг доцент Григорий Евгеньевич Рахманин, наш добрый знакомый и участник совместных охот. Волею случая мне достался подаренный ему молодой черный спаниель по кличке “Джой”, что в переводе с английского означает “радость”.
Поскольку это оказалась дама, именовать ее пришлось упрощенно -Джоя или Джойка. Она быстро вошла в семью, подружилась и росла вместе с маленькими детьми-погодками, Андреем и Татьяной. От общения с ними любимым лакомством ее стали сладости, а игрушкой — мячик.
Обе слабости были зачислены в арсенал средств обучения. Расколотые на четыре части плоские кусочки сахара выдавались за правильное исполнение элементарных команд: “ко мне”, “сидеть”, “лежать” и т.п. Мячик использовался при отработке, как тогда называли, передней и задней поноски. Я бросал его в траву с командами “ищи!” и “дай!”. Следом освоили розыск и подачу незаметно спрятанного мячика или гладко остроганной палочки. Ее Джойка легко научилась доставать и из воды, сначала с мелководья, потом с глубины. Плавать, как и мыться в тазу или речке, она очень любила.
Чтобы приучить к выстрелу, брал в левую руку ружье, правой с силой швырял учебную палочку в старые дощатые ворота, издававшие при этом резкий хлопок. Вот и вся школа, которая продолжалась полтора месяца.
Осень выдалась весьма неблагоприятная для охоты — дождливая, с ранними заморозками и высоким уровнем воды. Местами были подтоплены не только луговые травы, но и кустарники. В последние дни августа (а тогда никаких льготных сроков для натаски собак не было) мы выбрали для первого выхода то ли протоку, то ли широкий затопленный ручей с высокими крутыми травянистыми берегами, переходящими в небольшие илистые отмели, у которых кормились утки.
Помня урок отца, что первую утку желательно сбить влет и обязательно на виду у собаки, я подкрался под прикрытием кустов ивняка к стайке свиязей. Они взлетели почти вертикально, и после дуплета пара шлепнулась в воду. Джойка с ходу бросилась за ними. Схватила одну, но тут же выпустила, подплыла к другой, понюхала и, чуть прикоснувшись, вернулась ко мне.
Это был первый удар по дрессировщику. Чего только ни бросал в сторону уток — стреляные гильзы, сучья, даже кочки с травой — бесполезно. Собака больше в воду не пошла. И тут наступило озарение — она же не приучена к “вкусу” пера. Ну что же мешало привязать к учебной палочке утиное крыло? Решил проверить версию на суше. Недалеко, на гриве, нашел небольшое озерко и “чисто положил” взлетевшего соксуна-широконоску прямо на скошенный луг. Мне было хорошо видно, как Джойка подбежала кутке, сосредоточенно обнюхала, с явной брезгливостью пощипала за самые кончики перьев и отошла. На этом охоту и закончили.
Целую неделю небольшая утка служила учебным пособием. Я то бросал ее в траву, то прятал, ругался или льстил, часто доставая из кармана коробочку с сахаром, и научил собаку искать и приносить настоящую дичь.
Но в следующей поездке снова осечка. Упавшую далеко за середину протоки утку Джойка вынесла на противоположный берег и с чувством исполненного долга приплыла ко мне. Чтобы взять трофей, пришлось долго идти до брода, возвращаться назад по другому берегу и шагать обратно. Во время перехода я беспрестанно стыдил собаку и недовольно ворчал. К счастью, этот случай был первым и последним. Дополнительной тренировки не потребовалось. При дальних аппортах просто громче и настойчивей кричал: “Дай-дай-дай!” и всячески подбадривал плывущую Джойку.
Зато третья охота получилась оригинальной и неповторимой. На одном полноводном пойменном разливе скопилось много крупных уток-шилохвостей. С затопленных берегов подобраться к ним невозможно, как и найти подходящее место для скрадка. Вспомнились мне довоенные охоты с отцом с подъезда на лодке, а Джойка натолкнула на другую мысль.
Вдруг четко представилась взволновавшая меня когда-то большая цветная вклейка из второго тома “Настольной книги охотника” за 1956 год. В плоскодонке сидит стрелок с дымящимся ружьем, сзади старик-егерь с длинным веслом, а на носу лодки, затянутом брезентом, — спаниель, готовый броситься за падающей краснолапой кряквой. Туманное утро, размытые силуэты кустов, тихая вода, из которой поднимаются камыши, плавающие листья кувшинок.
Все как у нас. Только вместо тумана мелкий дождь, вместо камыша — осока, вместо кувшинок — широкие изумрудные листья рдеста, стебли которого на метр-полтора уходят в глубину. Первые дюралевые шлюпки-казанки делали с плоским рифленым дном и очень легкие. Мотор, бачок, прочий груз — на берег и начинаю вдохновенно строить декорации. Закрываю для Джойки скользкий нос лодки палаткой. Ставлю перед собой, как в книге, чемодан с патронами, важно усаживаюсь на переднее сиденье, а напарник стоит на корме с веслом. Вперед, за давней мечтой!
Сменяя друг друга, мы медленно объехали сор. Утки вылетали из затопленных кустов и травы. Спаниель бесновался на носу — скулил, визжал и лаял. Когда трофеи падали на берег, мы приставали, а Джойка прыгала за ними и приносила к лодке.
Дожди шли полтора месяца. Девятнадцатого сентября с одноклассником и давним коллегой-газетчиком Александром Сущим мы приехали на его “вотчинное” кормовое озеро. Ливень не дал выйти из палатки ни вечером, ни утром. В ней же спрятались на ночь мои братья Володя и Борис, возвращавшиеся с охоты.
Прояснило только к следующему вечеру, но утки совсем не летали. В сумерках на западе возникла волшебная небесная картина. На фоне последних синих облаков, уходящих за горизонт, золотыми нитями заиграли в лучах заката тончайшие паутинки, прикрепленные пауками-летчиками к верхушкам таловых кустов. Синева, одновременно густая и светящаяся тонким переплетом узоров, словно на дорогом фарфоре, так и просит золотую каемочку. И она появляется в виде узкой полоски зари. Фантастика, магнетизм, мистика действуют воедино. И вот уже забыл, кто ты и где находишься, как будто душа на мгновение улетела, как бабочка на свет. Остается только сказать словами Ивана Бунина: “Эту лиловую синеву, сквозящую в ветвях и листве, я и умирая вспомню’’.
Ночью вспыхнули яркие звезды, широкой дугой обозначилось на небосводе серебряное коромысло Млечного Пути. Под утро выпал сильный иней. Желто-бурая осока подмерзла и поседела. Меняющиеся краски и звенящая тишина на рассвете были также невообразимы. Пожалуй, точнее всего их передадут запавшие с детства строки:
Звезды меркнут и гаснут.
В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается.
Диссонансом прозвучал мой единственный выстрел. Тяжелый гоголь контрастно обозначил в траве место падения сбитым инеем, а Джойка почти по прямой пошла за ним.
Не могу не сказать и о реакции местных жителей на появление необычно маленькой охотничьей собаки. Как-то шторм заставил нас переночевать в чуме местных рыбаков. Старуха-хозяйка, увидев Джойку, лукаво спросила:
— А это у тебя кто?
— Охотничья собака, спаниель называется.
— Какая собака, кошка, однако?
И засмеялась, довольная сравнением.
С иронией воспринимали спаниеля и многие охотники, считавшие его непригодным для работы на сырых приобских лугах, покрытых высокими кочками, тем более холодной осенью. Однажды к нашему вечернему костру подошли знакомые, охотившиеся на соседнем озере.
— Болонку-то зачем привезли? Ей бы на диване с бантиком лежать, а не под дождем мокнуть.
— А вы сколько уток сегодня потеряли?
— Штуки три на глубине лежат — не взять, да несколько в густой траве не нашли.
— Ну вот, а мы втроем — ни одной, сколько подстрелили — все наши.
После утренней зорьки соседи пришли с дарами — сахаром и колбасой. Джойка за полчаса собрала им около десятка уток.
Молва сделала свое дело и не было отбоя от желающих получить щенков. Так как, кроме Джойки, в городе не было самок спаниеля, она вместе с привезенным из питомника Джеком В.С. Протопопова стала родоначальницей породы. Потомки их были в окрестных поселках, Тюмени и даже в Киеве.
Но самое интересное, что спаниелей оценили мои знакомые охотники-ханты. Держали их на привилегированном положении. А когда шли с ними пострелять уток на озере или реке, своих многочисленных лаек привязывали у чума или юрты.
Расскажу лишь о паре щенков из первого помета, которые жили у близких родственников и долго были у меня на виду. На их примере можно видеть, как сочетаются врожденные факторы с особенностями воспитания спаниеля, условиями его жизни, характером охотника и охоты.
Отец выбрал самого крупного — черного Жульку. Воспитывал его по-дуровски, только лаской и поощрением, постоянно общался и разговаривал. Двум (по его мнению) китам собачьего образования — передней и задней поноске — он обучил щенка месяцам к пяти. К лодке и воде Жулька привык еще раньше, т.к. отец жил у берега и ежедневно ездил с ним проверять поставленные недалеко сети.
Мой черно-пестрый Джек готовился по той же программе, что и Джойка, но к поноске было привязано утиное крыло. Охотничьи гены здесь проявились в полной мере. Убедился и в том, что у спаниелей заложена природой любовь к воде. В возрасте пяти месяцев повел Джека на реку. Еще не видя ее из-за высокого причала, он вдруг шумно задышал и рванул поводок — почувствовал воду. С ходу забрел в нее, немного полакал и снова стал с удовольствием вдыхать взволновавший его запах сырости. Я рискнул и бросил палочку метра за полтора-два, но уже на глубину. Щенок, не раздумывая, сплавал и, довольный, принес мне свое учебное пособие.
Казалось, очередная мечта — поохотиться с парой спаниелей, как на иллюстрациях в книгах Л.П. Сабанеева, была близка. Но тут бесследно исчез Жулька. Убедившись, что его нет в городе, донельзя расстроенный отец согласился взять Джека, тем более привыкать им друг к другу было не надо. Джек его постоянно видел да и с собственным хозяином еще не определился, т.к. основное время проводил в играх с Джойкой и моими детьми. Обретя в огромном отцовском дворе-саде полную свободу действий, возможность каждодневных купаний и лодочных поездок, а также пройдя школу у двух тренеров, Джек всесторонне подготовился к охоте.
Поэтому первый аппорт он исполнил как что-то обычное. Ехали они вдоль берега. Из илистого ручья взлетел чирок. Отец его сбил. И не успел причалить, как Джек выпрыгнул за борт, сбегал за уткой и, грязный до ушей, вернулся в лодку. К сожалению, отец охотился уже редко. Вскоре ослеп на правый глаз, безуспешно пытался найти ружье со специальным изогнутым прикладом для левоглазых. Потом отдал свой арсенал детям и внукам, но спаниеля не доверял никому. И кто знает, может быть, с более молодым охотником талант Джека раскрылся бы полнее. Прожил он до глубокой старости, но кончил трагически, как большинство наших собак, — от рук мальчишек-хулиганов.
А история Жульки получила неожиданное продолжение. Зимой я поехал по делам к военным связистам-локаторщикам, расположившимся под Салехардом. Чтобы не замерзнуть в холодном вездеходе, надел отцовские меховые брюки. Когда вошли в единственное на пункте здание (дюралевый модуль на сваях), то в длинном коридоре сразу попали на необычный футбольный матч. Солдаты ожесточенно пинали хоккейную шайбу, а между ними с громким лаем носился крупный красивый черный спаниель, злобно хватая зубами то шайбу, то тапочки игроков.
Пса придержали, и мы прошли в помещение для работы. Вскоре туда бесцеремонно вошел спаниель и начал обнюхивать незнакомцев. Нас тут же предупредили, чтобы не вздумали его гладить-сразу цапнет. Когда очередь дошла до меня, пес потянул как на утку. Руки я на всякий случай держал на столе. А спаниель приник носом к колену и вдруг, положив на него голову, жалобно заскулил. Прошло полгода, как солдаты “прихватили” щенка в городе, но он вспомнил запах хозяина. Это был Жулька.
После возвращения он стал жить у Володи. На охоту попал полуторалетним, без особой дрессировки. Постепенно втянулся, стал искать уток в траве и доставать из воды. Но не было у него обычного для спаниеля азарта, не говоря уже о проявлении собачьего интеллекта.
Зато жизнь в мужском коллективе и грубые игры разбудили в нем большей частью дремлющий порок русских спаниелей — злобность. Помнится, как раз в те годы была в охотничьем журнале статья на эту тему. И если мне довелось знать просто злых спаниелей, то этот был еще и злопамятным.
Как-то спали мы с братьями вповалку в маленькой избушке. Приснился мне сон, что лечу в самолете — точная картинка из фильма о перелете Чкалова, — кислорода не хватает, маски нет, дышать нечем. Открыл глаза, а на мне Жулька расположился и рычит при малейшем движении. Не знаю, как изловчился, схватил в изголовье твердый ружейный чехол и стукнул пса по спине. От неожиданности он взвизгнул и, поджав хвост, убрался к двери. Развивая успех, я выдворил его легким пинком на улицу.
Отомстить мне Жулька решил зимой, когда брат заводил во дворе машину, а я собирался идти за горячей водой. Задним зрением почувствовал, а обернувшись, увидел чуть не стелющегося по снегу спаниеля, хорошо, что медленно подкрадывался. Упредив прыжок, я что было сил ударил унтом по пустому ведру. Со страшным грохотом оно прикатилось в собачий бок. Здесь-то Жулька по-настоящему испугался, завизжал, как щенок, присел, сделал лужу и позорно ретировался. С тех пор при виде меня тихо скрывался в конуре. Жил он также лет пятнадцать, оставаясь неисправимым агрессором, кусая при случае всех подряд. А сложись жизнь по-другому, мог бы быть выдающейся собакой, чутьистой и сильной.
Выводы в данном случае, думаю, читатель сделает сам — спаниелю нужны: ранняя дрессировка — с полутора-двух месяцев, доброжелательное воспитание, постоянное общение с хозяином, вывод на настоящую охоту в возрасте пяти-семи месяцев и в первые годы как можно чаще. Правда, последнее обстоятельство не всегда зависит от охотника. И Джеку с Жулькой не повезло еще потому, что осенние сезоны 1965-1966 годов были дождливые, холодные, с поздним спадом воды — никаких условий для ходовых охот, где только и проявляются лучшие качества спаниелей.
Перебираю записи тех лет, вырезки из своих газетных фенологических заметок-ничего красивого и светлого: вода-вода, кругом вода, непогода и слякоть. Вот разве полдня, проведенные на высоком коренном берегу Оби. Под вечер во время редкого прояснения и потепления по подсохшей, отчаянно ароматной некошеной траве пошли с Джойкой к обмелевшей горной речке с высокими крутыми берегами.
Из-под яра поднялось несколько шилохвостей. Дуплет, и одна упала у берега, другая — далеко в воду, а третья, часто махая крыльями, утянула метров за двести на луг. Не знаю, видела ли ее Джойка. но, вытащив на яр пару уток, без команды скрылась в траве. Вижу, как тяжело взлетает острохвост, за ним устремленную в прыжке собаку. Потом слышу возню, хлопанье крыльев и отправляюсь на помощь. Но Джойка уже идет навстречу с живой уткой в зубах.
Возвращаясь, подошли к маленькому, круглому, мелкому озеру непонятного происхождения, расположенному у самой реки. Все дно его и берега были каменистые. Я сел отдохнуть на большой гладкий валун. Он успел нагреться от недолгого солнца, теплой была и вода, зеленая от водорослей.
На востоке зажглась моя любимая Венера в ореоле невесть откуда взявшихся на ясном небе облаков. В сумерках со стороны заката, хорошо видные на фоне желтоватого неба, поочередно подлетали три шилохвости. Я снимал их королевскими выстрелами, Джойка приносила, неуклюже скользя и карабкаясь по камням. И не заметил, как северная сторона зловеще потемнела, а обычно светлая планета моей любви стала зеленой да еще с жутким красноватым оттенком. Повеяло холодом, ночью разыгрался штормовой норд с мокрым снегом. Избушка вся тряслась от ветра, железная труба с грохотом скатилась с крыши. И опять надолго воцарилась непогода. “Какая уж без охоты охота? — шутили братья, — Даже и говорить неохота”.
Только в 1967 году удалась теплая, сухая и продолжительная осень с небывало низким уровнем воды и рекордно-поздним ледоставом. Но перед самым открытием охоты я пережил сильный стресс. Исчезла Джойка, и четырехдневные активные поиски не дали результата. Я был в настоящем отчаянии. Вдруг вечером слышу крик соседских ребятишек:
— Андрей! Ваша собака через Шайтанку плывет!
Жили мы недалеко от той речки, разделяющей пополам Салехард. Я бегом к берегу, а собака уже несется навстречу мокрая, грязная и с обрывком веревки на шее.
Наверное, это была какая-то моральная предоплата за по-настоящему восхитительный сезон. Все выходные дни мы провели на берегу широкого обского рукава. Там было длинное кормовое (ночное) озеро и несколько извилистых проток, где утки собирались днем. Большой заливной луг, все три многоводных года выглядевший непроходимым илистым пространством с открытыми лужицами воды, представал в необычном виде — как ровный твердый газон с шелковистой, как бы подстриженной травой-мурком. Густая сочно-зеленая осока узкой полоской окаймляла многочисленные маленькие озера и высокими кустами росла на торчащих из воды кочках.
Возможности для скрадывания — близкие к идеальным. Водились здесь почти одни чирки — в то время мои самые любимые утки как по спортивности стрельбы, так и по вкусу. Я подходил к озерам, лишь слегка наклоняясь, Джойка тянула на птичий запах. Иногда вместо уток перед ней стремглав, с резким испуганным криком вспархивал бекас или почти из-под самого носа лениво, кряхтя, поднимался дупель. Я всегда с удовольствием стрелял тех куликов. Но такое случалось обычно два-три раза в год, а тут вылетали почти каждый день. В душе опять что-то зашевелилось от причастности к благородной охоте, невозможной без легавой или спаниеля. Бог, наверное, видел, и лет через 10-15 болотная дичь стала смыслом моей охотничьей жизни.
Природа словно знала, что идет наш с Джойкой последний осенний сезон в Салехарде, и продлила его почти на месяц. Раньше я никогда не ездил по реке в конце октября. Сначала осень казалась ранней. Первого октября застыли лесные озера, а большинство птиц улетело на юг. Потом прошла полоса почти непроглядных туманов, опять сильный заморозок, и на застывшую землю упал сухой настоящий снег. Но снова оттепель и его как не бывало.
Поздне-осенние краски поймы светятся особой нежной и гордой печалью. Луговые берега отливают новым для меня оттенком тусклого охристого золота. Вода-тяжелая, маслянисто-фиолетовая, похожая на ртуть или расплавленное серебро. Прозрачны поредевшие травы, безлистные пойменные заросли ивняка, лесные распадки, поросшие ольхой и березой. Прозрачно вечернее бледно-голубое небо, переходящее постепенно в зеленовато-розовую полоску зари. Размытый темно-синий берег и слегка светящаяся река — словно написаны легкой акварелью.
Поднявшись по притоку Оби Полую до северного редколесья, мы намеревались пострелять глухарей. Расположились на изгибе лесной речушки с песчаной отмелью напротив. Но ночью речка начала замерзать — пришлось срочно выезжать на Полуй. К утру на него слетелось много синьги и гоголей с застывших лесных озер. Неплохо поохотившись с чучелами, под вечер приехали ночевать к заброшенному рыбацкому стану.
По мелкому узкому горлу из большого залива в реку еще спускался чир — крупная сиговая рыба. Мои спутники решили порыбачить единственной завалявшейся в лодке сетью, а я, увидев над сором серых уток (надо же, не улетели еще?), пошел на зорьку. Место выбрал так, чтобы утки падали на сушу. Но одна свиязь все-таки утянула в сторону и камнем упала в неширокую проточку. Подбежали с Джой-кой. Утка лежит у кола, вбитого рядом с берегом. Думаю, пусть возьмет — не успеет застудиться. Она схватила трофей и только отплыла, кол зашевелился. Собака булькается на месте. Понял — запуталась в обрывке сети, и к ней.
Что делать-берег крутой, вода на точке замерзания, лодка далеко? Пока стягивал сапоги (до сих пор их делают узкими в подъеме) Джойка порвала старую, к счастью, мережу и выбралась с уткой на берег. Стресс чуть развеяли рыбаки. На настоящем деревянном столе — свежеподсоленные икра и рыба, в котелке уха с толстым слоем янтарного жира, а из воды торчит бутылочное горлышко с белой головкой. Теперь можно-завтра домой.
Но и это оказался не последний выезд. В начале ноября зима, казалось, установилась прочно. Перехватило первым ледком могучую Обь, прошло два сильных снегопада. Да ненадолго — осень прислала свой прощальный привет. Сильные оттепели растопили снег не только на взгорьях, но и кое-где на равнинах.
Девятого ноября приехали с Володей на «газике» к Оби в надежде подстрелить рекордно позднюю утку. Тогда считалось престижным добыть трофей не только раньше, но и позже всех. Слева, от берега до берега, огромные полосы чистой воды. На них много турпанов и синьги. Утки ныряют, летают над полыньями. Однако сделать скрадки не удалось, мешала кромка тонкого льда, да и ветер дул от берега в сторону воды. Оставалось идти за куропатками.
Но даже в лесотундре не чувствуется белое безмолвие. Обращенный на юг обрывистый склон выглядит вообще по-весеннему. Яркой зеленью светятся на солнце ели, золотистый песок, а на ивах, спровоцированные поздним теплом, лопнули цветочные почки-сережки и сверкают серебром вместо снега. Шумит замерзший ручей, вода местами вырывается на лед. Есть лужи на льду озер.
Бодро поет на верхушке ели большая синица, в кустах весело перекликаются красноголовые чечетки. Маленькая синичка-гаичка сидит на вытаявшей травинке и что-то деловито поклевывает. Бесшумно крутится над проталинками болотная сова — не торопится улетать на юг, пока мыши не спрятались под снег. На его остатках расплылись первые записи зимней книги. Песцовые крупные отпечатки увеличились до размеров волчьих. Прочитать можно только свежие следы на северной стороне. Вот обычная заячья петля. Рядом появляется лисья строчка. Затем следы крови — обычная история.
Джойка ошалело носится, разбираясь в сплетении весенне-осенне-зимних запахов, роет землю и что-то вынюхивает, погрузив кончик носа. Разгребает россыпь сердцевидных чешуек еловой шишки -остатки беличьего завтрака. Ловит след, ведущий на дерево, и с лаем царапает ствол. Только куропаток нет-скрылись в оврагах… Так закончилась наша последняя охота в окрестностях Салехарда.
…Летом 1970 года после перерыва в охоте, связанного с учебой, я приехал в Ханты-Мансийск. Можно представить мое и Джойкино нетерпение в ожидании охоты в новых местах, на более южных, ровных и сухих лугах. Но начало осени было холодным, дождливым, ветренным и с высоким уровнем воды в пойме. Беспокоило и то, что не успел пока обзавестись мотолодкой. К счастью, неожиданно встретил здесь старого ямальского приятеля Владимира Кирилловича Конева, бесконечно доброго и скромного человека, биолога-охотоведа по образованию. Он познакомил со своими, как и я, “безлошадными” друзьями — Иосифом Никитиным и Александром Львовым, и пригласил на открытие сезона.
Под вечер 29 августа мы выехали на его угловато-грубой, тихоходной, но вместительной и устойчивой дюралевой шлюпке-”тюменке” с безотказным подвесным мотором «Вихрь-20” вниз по Иртышу. Миновали знаменитое слияние великих сибирских рек, где некоторое время идут, не смешиваясь, два мощных разноцветных потока: темно-коричневый, как чай, — иртышский и более светлый — обской. Чуть поднявшись по Оби, вошли в протоку и остановились в полукруглом заливе.
Все мы были тогда молодыми и почти одногодками (под сорок). Но в отличие от нас троих его гостей — динамичных, азартных, а в общем — заядлых, Кириллыч (царство ему небесное!) отличался необыкновенным спокойствием и в душе больше любил рыбалку, чем охоту. Поэтому он дал нам возможность сразу же уйти, а вернее убежать, на ближайшее кормовое озеро. Не без труда построили на его илистых берегах скрадки и, забредая выше колена по топкому дну, расставили манщики.
За это время Кириллыч ухитрился разгрузить лодку, поставить в заливе сеть и манщики, сделать свой скрадок и даже выловить несколько щук-двухлеток. И вот уже стоит палатка, заготовлены дрова, а над костром висят ведра с чаем и ухой. На расстеленном плаще, как на скатерти-самобранке, все необходимое для празднования священного и волнующего дня — Открытия Охоты. Так бы и просидели, наверное, всю ночь у огня, если бы огромная черная туча не закрыла звезды и не начала разряжаться над нами.
После дождливой ночи в темно-сером небе робко и запоздало, чуть заметно забрезжил рассвет. Из темноты намокшей палатки можно было рассмотреть незастегнутый дверной прорез. Быстро покинули тесное убежище и, взяв ружья с патронами, пошли гуськом по хлюпающему, проваливающемуся под сапогами лугу к местам заси-док.
С кустов шумно осыпались крупные капли дождевой воды. Мы плотнее надевали капюшоны, ежась, втягивали шеи поглубже в воротники и тихо ворчали на ненастную погоду. Только Джойка, соскучившаяся по охоте, весело носилась вокруг, потряхивая длинными мокрыми ушами.
Сквозь редкий тальник показалось светлое пятно озера. Впереди, на востоке, виднелась над горизонтом узкая блекло-серая полоска зари с сиреневой каймой по верху. В ее отражении на воде можно было рассмотреть силуэты нескольких манщиков, а кругом — почти полная темнота.
Постепенно светлые части неба и озера начали расширяться, стали видны прибрежная трава, остальные чучела и кустарник. Первой нарушила утреннюю тишину луговая желтая трясогузка. Затем несколько раз прокричал свое “пи-ик!”, “пи-ик!” серый краснолапый кулик-травник. Громко раздался беспорядочнмй птичий писк, шум десятков крыльев, и перед скрадком опустилась позавтракать или отдохнуть уже подготовившаяся к отлету на юг стая самых маленьких куличков, называемых воробьями за веселый нрав и чириканье. Наконец, где-то в стороне, невидимые, со свистом пронеслись утки.
Ровно четыре часа утра. Слабый шлепок по воде — к чучелам сел чирок. Вспугнутый хлопком в ладоши, он взлетел в тени прибрежных кустов, а после промаха свечкой взмыл и упал, сбитый вторым выстрелом. Джойка пулей вылетает из скрадка, замечает чирка, шумно бросается в озеро. Гордо подняв голову и торжественно выступая, выносит добычу, кладет на ветки в скрадке… и два раза кусает за шею — глаза ее светятся охотничьей страстью.
Долгие минуты ожидания следующего подлета усугубляются моросящим дождем. Звучит выстрел соседей и виден хлопающий крылом по воде их первый трофей.
Пара шилохвостей, облетая водоем, приближается к нам. После дуплета одна из них комком валится в траву, другая, с перебитым крылом, — в озеро и плывет к середине, распластавшись на воде. Джойка быстро настигает подранка. Даю направление поиска второй птицы. Собака долго шлепается среди затопленной травы и, вся измазанная липким коричневым илом, появляется с уткой в скрадке. А когда сбитая с большой высоты хохлатая чернеть упала далеко на грязь, то после вылазки за ней черным у спаниеля был, наверное, только лоб.
Сильный обложной дождь грозит прервать охоту. Но как бы в компенсацию прямо на скрадок высоко мчится обстрелянный соседями одинокий чирок. Сраженный снопом дроби, он колесом падает почти под ноги. “Королевский” выстрел венчает первый выезд на обь-иртышские луга, где мне посчастливится охотиться более четверти века и где полностью раскрылся Джойкин талант утятницы.
В начале сентября после первых легких заморозков установилось теплое и ясное бабье лето. По утрам на четверть небосвода разливалась позолоченная бирюза восхода. Над горизонтом вспыхивало большое малиновое солнце, словно в июле. Весь месяц мы охотились по выходным вдвоем с Кириллычем в тех же местах.
На рассвете и в вечерние сумерки сидели с чучелами. Днем, когда мой друг занимался рыбалкой, варил уху или просто сидел на берегу, созерцая осенний бал природы, я в сопровождении Джойки носился по лугам, подсохшим и словно ожившим от акварельных красок увядающего и цветущего разнотравья. От озера к озеру, от ручья к ручью, в одном трико, неразогнутых сапогах, с пятизарядкой и патронташем по твердым и ровным гривам в отличие от салехардских непролазных кочек.
Познали и новую дичь — крякву, самую крупную из речных или благородных уток. На Севере она встречалась очень редко. Никогда не забуду удачную и всесторонне красивую охоту 19-20 сентября. Подошли к мелкому, почти сплошь заросшему травой озеру. По салехардским меркам в нем и уток-то не должно быть. На всякий случай хлопаю в ладоши и кричу традиционное “кыш-кыш!». С противоположного берега взлетает шилохвость — дальний выстрел не дает результата.
Но хорошо, что погорячился. Грохот и свист дробового снаряда поднимают из зарослей крякву, шоколадно-коричневую с красно-оранжевыми лапами и клювом. Легко сбиваю ее в угон. Тут же из-под бросившейся в воду собаки вырывается сразу пара. Чуть отпускаю и беру на один заряд. Спаниель поочередно выпугивает еще двух. Итак, за четыре выстрела пять крякашей! Джойка не без труда выносит их, как бы изучающе обнюхивает и, взволнованная новым запахом, еще долго обследует озеро. Хозяин возбужден не менее, т.к. стоит в охотничьей позе наизготовку… с незаряженным ружьем.
Из этого состояния выводит внезапно разразившаяся вдали гроза с продолжительными раскатами грома. На горизонте по серо-синему полотну скользят и исчезают зигзаги молний. Но картина космической бури быстро сменяется мирной пасторалью. Появляется яркая радуга, а вместо грозовой тучи открываются на ярко-голубом небе золотисто-розовые облака.
Праздник природы и охоты продолжался. Кириллыч съездил к знакомым рыбакам-профессионалам, привез алюминиевую миску черной икры, несколько муксунов и явно браконьерского осетра килограммов на пятнадцать. Г олова его уже булькала в ведре. Что еще нужно для счастья — икра ложками, малосольная рыба-”пятиминутка”, уха и водка с запущенным ненадолго в бутылку стручком красного перца!
Но удача не бывает вечной. Перед темнотой часа два просидели у озера, отбиваясь от полчищ комаров и мелких осенних мошек. Утки совсем не летали. К ночи так прояснило и вызвездило, что, казалось, обязательно будет сильный заморозок. Но когда перед рассветом возвратились в скрадок, иней не выпал, хотя было типичное осеннее утро. Почти полная луна, светившая всю ночь, постепенно побледнела. Ковш Большой Медведицы, к утру вставший на свою ручку, враз растаял. Разгорелась заря, осветились верхние края облаков. На голубой от густой росы траве блеснул один бриллиантик, за ним — другой, и тысячи капелек влаги, переливаясь, засверкали в первых лучах солнца. В низинах заклубился туман. Красоту разрушает выстрел. Налетевшая сзади свиязь падает в траву, образуя темный круг на седом искрящемся лугу. Джойка прокладывает по нему свой прямой след — настолько точно ведет ее верховое чутье.
Постепенно осваивали новые угодья. Года два ездили на бывшие сенокосные луга у большой заброшенной деревни. В первый приезд наши спутники не без гипноза звякающе-булькающих звуков в рюкзаках занялись обустройством стана и установкой сетей, “делегировав” нас с Джойкой на вечернюю зорьку.
Недалеко, у развилки обмелевших проток, увидели много кормящихся серых уток, которые, завидев нас, начали подниматься. Вскоре они стали возвращаться и летать над водой в поисках безопасного места. Дуплет, и одна утка лежит в воде, вторая — на противоположном илистом берегу. Собака поочередно выносит их ко мне. А дальше, как по заказу, — налет оттуда, налет отсюда. Несколько раз позорно промазал, но к темноте семь шилохвостей и свиязей, с энтузиазмом доставленные Джойкой, составили нашу добычу. Пришедший на канонаду один из охотников удивился не столько красивым выстрелам, сколько азарту и неутомимости маленькой собачонки, то бросающейся в воду, то карабкающейся с тяжелой уткой на крутояр, а при том еще чутко реагирующей на дирижерские указания хозяина.
На другой день разведали многочисленные окрестные озера. И, как правило, чем труднодоступнее водоем, тем больше на нем собирается уток. Удобных перелетных мест не оказалось, а мне все хотелось поставить где-нибудь скрадок для высокоспортивной стрельбы в сумерках. Весь день, вечер и следующее утро, наблюдая за направлением полета утиных стай, нашел за дальними кустами длинное, широкое озеро, вытянутое с севера на юг.
Кормовые тупики были сильно подтоплены. С восточной стороны, на единственном узком длинном мыске воды по колено, да и манщики вброд не поставишь — два-три шага и зальешь сапоги. С резиновой лодкой было бы идеальное вечернее место, обращенное на закат.
Уходя ни с чем, не удержался и обстрелял круто спикировавшего на озеро с большой высоты чирка-трескунка. Джойка заметила падающую птицу. Но, отплыв немного, потеряла из виду среди торчащих верхушек водорослей, разных травинок, цветов и вернулась. Да и велик ли угол зрения, если собачьи глаза не выше десяти сантиметров от уровня воды, и запах не уловишь — далеко.
Поднял Джойку на руки и, надо же, увидела — чирок в этот момент хлопнул несколько раз крылом. Пустил ее в воду, как деревянный кораблик — плывет все дальше и дальше, но сильно уклонилась влево. Начала кружиться, как бы вопросительно смотреть на меня — где же чирок? Без всякой надежды я стал махать рукой вправо и кричать: “тут-тут-тут!” (а это знакомая команда — дичь близко), и ведь свернула, сориентировалась на жест, пока не то увидела, не то почуяла запах.
Возвращалась с уткой по прямой и с ходу запуталась в островке густых водорослей. Усиленно забила передними лапами -только брызги летят, но “ни взад, ни вперед”, а чирка не выпускает. Я выбрался на сухой берег и сел снимать сапоги, чтобы идти на выручку. Тем временем Джойка все-таки пробила траву и выплыла на чистую воду. Бросив портянки, побежал встречать “на босу ногу». Еще бы, ведь утвердился новый элемент совместной работы-“отмашка”. Собака подтвердила, что понимает жесты хозяина.
Много замечательного было на этих лугах. Здесь Джойка вывела на охоту своего сына Джека. Щенков из первого ханты-мансийского помета я долго не раздавал, чтобы, не торопясь, выбрать лучшего для моего восьмилетнего сына Андрея, который готовился к первому ружейному охотничьему сезону. Выбор оказался удачным. Черный с белой манишкой на груди пес имел безупречный экстерьер. Крупная лобастая голова, низко посаженные длинные и широкие уши, в меру волнистая шелковистая шерсть. Энергичный, дружелюбный, покладистый, он легко прошел домашнюю и дворовую подготовку. Летом я часто водил его вместе с Джойкой на пляж, приучил к воде, а осенью брал в походы за грибами.
В конце августа 1972 года под вечер приехали на открытие охоты с двумя спаниелями. На небольшом круглом кормовом озере поставили манщики и скрадок, где остались на вечернюю зорьку Андрей и наш молодой спутник Геннадий. Я с собаками пошел искать удобное место для дебюта. Было тепло и сухо. Дисциплинированная Джойка шла за мной по тропе, вытоптанной в густой, высокой, некошеной траве. А Джек то и дело отбегал, обследовал мокрые кочки, илистые отмели и его постоянно приходилось подзывать к себе свистком или строгим жестом.
Пришли к большому озеру, где кусты близко подходили к берегу. Под их прикрытием я удачно подкрался к стайке свиязей, вспугнул и сбил дуплетом пару. Они упали недалеко друг от друга на чистую воду и хорошо были видны собакам. Джойка бросилась первой. Джек, который был заметно крупнее, последовал за ней большими скачками, поднимая брызги и озираясь вокруг. Джойка азартно взяла свою добычу и легла на обратный курс. Джек, не обращая внимания на вторую утку, начал отбирать трофей у матери. Та на какое-то мгновение опешила, отпустила утку, заворчала. Но смотрю, плывут рядом две собачьи морды, а между ними, как на растяжке, свиязь.
Затем сынок почувствовал дно и пошел, вытаскивая утку вместе с мамой.
Надо было видеть, как два спаниеля выходят на берег, держа за крылья общий трофей. Похвалив собак, я привязал Джойку, а Джека отправил за второй уткой. Он сделал это с удовольствием и запрыгал вокруг меня то ли от радости и азарта, то ли от желания еще покусать свою первую добычу. Рядом была огромная, типично бекасиная, но очень сырая низина. В надежде найти долгоносиков, решил обойти ее по менее топким краям. И не ошибся. Солнце клонилось к закату, в его низких лучах, преломленных отражениями в облаках, контрастно, выпукло и ярко смотрелись луговые цветы, колосящиеся травы, стерня на сенокосах — все как в стереоскопе. К вечеру усилились прелые запахи увядающего разнотравья и скошенного сена.
Джойка, вспомнив скудный опыт болотной охоты в Приполярье, челноком семенила передо мной, Джек скачками повторял ее движения. Удалось застрелить только четырех бекасов, хотя иногда после выстрела сразу поднимались штук пять и улетали в затопленную непроходимую часть низины. Все трофеи Джойка старательно разыскивала, делала свечки, работала верхним и нижним чутьем, а сын, как-то играючи, неуклюже повторял ее движения.
Перед сумерками мы вернулись к скрадку. Джойка забежала в него, зная, что там всегда есть сухая сенная подстилка. Джек подозрительно рассматривал двигающиеся от легкого ветра пенопластовые манщики, а я рассказывал о парном аппорте. Тут на озеро сыграла стайка чирков и, заметив опасность, круто и веером пошла ввысь. Красивый быстрый дуплет, и Джек мгновенно одну за другой достает уток.
Поскольку на илистых протоках и ручьях уток еще не было, наутро мы пошли по высокой гриве обследовать другие озера. На пути встретился прямоугольный бруствер — заброшенная силосная яма. Геннадий и Андрей подошли к ней в надежде увидеть частенько остающихся там карасей, за ними-Джек. Но Геннадий вдруг стреляет, а спаниель прыгает вниз и вскоре появляется весь в зеленой тине, водорослях и с шилохвостью в зубах. Ребята говорили, что летел он до воды метра два.
Теперь предстояло обрести первый трофей и Андрею, уже прошедшему годичную стрелковую подготовку из пневматической винтовки, о чем свидетельствовал значок “Юный стрелок”, и много раз стрелявшему с упора в цель из ружья “Иж-12” 16 калибра. На озере с высокой прибрежной травой мы подкрались к плавающей шилохвости. Я встал на четвереньки (хорошо, берег был не очень мокрый), ружье легло на мою спину. Сын выстрелил из верхнего ствола, нажав на задний спуск. До переднего он еще не дотягивался, как и я когда-то.
На память о том событии сохранился снимок. Слева выглядывает из травы довольная Джойка. Рядом почему-то серьезный маленький охотник с ружьем, которое почти с него, и уткой, достающей лапами до земли.
Основным нашим угодьем стал в те годы огромный остров на Оби. Почти под прямым углом, параллельно основным берегам, протянулись два очень длинных ручья, а между ними озера на любой вкус — маленькие и большие, заросшие травой и чистые, в кустах и без, с твердыми берегами и топкими. Днем мы обходили их, зная, где водятся только чирки, а где обязательно найдем хотя бы одного кря-каша. На рассвете и перед закатом сидели на перешейке между группой озер или прямо на берегу самого полноводного из ручьев, который служил своего рода главной дорогой для уток.
Ах, какие были охоты, какие осени! Тепло, сухо, легко ходится, стрельба, как по заказу. Джойка достигла пика своего мастерства -работала страстно, самоотверженно (до крови на носу и лапах от жесткой осоки) и по-своему изобретательно. И если удалось ее обмануть паре-тройке подранков, так только на заросших, глубоких, больших водоемах.
Добыли мы и невиданную ранее дичь. На тропе вокруг озера, куда утянул подраненный чирок, Джойка вдруг потянула в сторону от воды к густой, высокой, некошеной траве. И вместо традиционного прыжка-свечки, чтобы уловить верховой запах, начала странно скакать на всех четырех лапах, припадая к земле и фыркая как мышкующая лисица. Почти из-под нее тяжело поднялся, как мне показалось, необычно разлохмаченный чирок. Так бывает, когда дробь срезает часть перьев. Я выстрелил и взял первого в жизни коростеля-дергача — ценный и редкий объект болотной охоты. Тут же нашли и битого чирка.
Одиннадцать лет жизни и девять сезонов охоты доставляла мне великую радость Джойка, полностью оправдывая свое имя. Мы понимали с ней друг друга с полуслова, с “полужеста”. Только с ней по-настоящему раскрылись для меня аксаковские слова, что “охотник с ружьем без собаки — что-то недостаточное, неполное”. Весной 1974 года Джойка умерла. Я похоронил ее с ружейным салютом, посадил на могилу дерево, не удалось и сдержать слез.
Продолжение следует…
