Александр Петрушин
Сдав без боя Кондинск и Березово, Тобсеввоенревком стал, по воспоминаниям Волкова, «думать о местных задачах: спасении сотен жизней и значительных валютных ценностей Тобольского Севера. Мы стали готовиться к эвакуации беженцев и ценностей уже из Обдорска, не представляя себе ясно путей этой эвакуации…»
О размерах этих ценностей можно также судить со слов Волкова: «…Помню, в первый же день после приезда березовцев (т.е. 21 марта, — А.П.) я забежал за чем-то в здание финотдела. Там комиссия во главе в Пензиным, уездным политбюро (т.е. председатель Березовской уездной ЧК), пожилым и лысым петроградским рабочим, самым старым из нас по возрасту и партийному стажу, принимала и проверяла золотой фонд, в том числе и обдорский.
— Смотри, сколько здесь добра! — сказал мне Пензин и начал открывать поочередно шесть небольших деревянных ящиков, стоявших рядом. Они были доверху наполнены золотыми и серебряными вещами: карманными часами, браслетами, кольцами, подстаканниками, ложками, медальонами… В ночь на 23 марта первый транспорт под командой Филиппова выступил из Обдорска на Щучью реку на зимовки Слободского и Терентьева. С этим транспортом было эвакуировано большинство ценностей в виде пушнины, золотого фонда и бумажных совзнаков…»
Однако Филиппов в показаниях, датированных 1937 годом, подтвердил лишь наличие пушнины. Золотые и серебряные вещи, в их числе часть ценностей сибирского Белого движения, доставшаяся Сенькину от Зырянова и Валенто в обмен на ляпинский хлеб, были отправлены двумя обозами за Урал.
Этот маршрут, по словам Волкова, предложили «трое пожилых зырян, пострадавших от белых.
— Осип Петрович, — сказали они, — мы к вам по важному делу. Говорят, что вы думаете и нас всех отправить на Щучью реку. Но там же того… жить негде. Всего две зимовки. А ведь народу-то наберется страсть сколько! Только беженцев понаехало душ полтораста… А наши здешние… Вот мы, ижемские, бежали сюда от белых… шестнадцать семей. Нам невозможно здесь оставаться…
— Что вы предлагаете?
— Мы так думаем: за Урал надо податься, на Усу.
— Зимой через Урал?
— Так что ж: мы зимой прошли, в январе… пешком. Тут есть перевал на Ошвор. Мы знаем дорогу — проведем хоть тыщу людей.
— Беретесь?
— Головой ручаемся! Тут способно. По Усе есть деревушки. Пойдем на Петрунь, а то и на Усть-Цильму. А на Щучьей, там нас окружить могут, отступать некуда…
— Дельное предложение!
Возражений у Протасова и других членов Тобсевревштаба (Тобсеввоенрееком был переименован в Тобсевревштаб 20 марта после прибытия в Обдорск всех разрозненных коммунистических отрядов, — А.П.) не было.
Во главе первого транспорта за Урал стал сам начэвак Сирота. Ему же персонально была доверена для сдачи властям Архангельской губернии часть пушнины и золотого фонда… Сирота в полной военной форме и хрустящей портупее держался с большим начальственным апломбом. Но видно было, что он и не нюхал войны, а сидел где-то в глубоком тылу, в продкоме. Его помощник Туркель, горячий и несколько наивный парень, наоборот, исколесил с Красной армией Украину, Дон, Крым, дрался с Деникиным, Скоропадским, Петлюрой, Врангелем, Махно… Этот знал, чем пахнет порох… По предписанию Тобсевревштаба я выдал в распоряжение начэвака весь наличный запас спирта-ректификата, имевшийся на радиостанции — десять ведер.
Утром 23 марта обоз в полтораста нарт и запасной косяк оленей в пятьсот голов тронулся по направлению к Уральскому хребту через Лабытнанги.
Второй транспорт должен был возглавить чекист Сосунов, а с ним Антонина Протасова, сестра Протасова, ставшая женой Сосунова…
В связи с предстоящей эвакуацией по приказу Протасова, согласованному с Глазковым и Даниловым, ночью 15 марта расстреляли девять заложников: «Все равно девать нам их некуда», с нехорошей улыбкой произнес Протасов.
Жестокий расстрел безвинных людей вызвал защитные действия со стороны зырян, бывших фронтовиков мировой войны, духовенства и интеллигенции Обдорска.
По книгам Бударина, «17 марта обдорские кулаки и торговцы захватили в городе почтово-телеграфную контору. В здании исполкома они предательски убили председателя Совета Королева, а в уличной перестрелке начальника милиции Глазкова. К вечеру коммунисты подавили вспыхнувший кулацкий мятеж». Подробностей «подавления мятежа» историк Бударин не привел, хотя располагал воспоминаниями Волкова.
Начальник радиостанции вел переговоры с Архангельском, «минут за десять до 12 часов дня, как в коридор с грохотом ворвались человек десять наших дружинников с криком: «Стреляют!» Впереди всех мчался Глазков в одном френче с пистолетом Кольта в руке. Я выбежал в коридор.
— Где стреляют? Кто?..
— Напали на почту, изрубили Оську Протопопова, политкома конторы…
Другие кричали, что за кладбищем лежит цепь противника, что на Оби по тракту к городу движется олений обоз.
— Обошли фронт! Прорвались в тыл!
— Спокойно! Это наши, местные, почтовики…
— Мы их, мать их, возьмем в оборот, — старался перекричать всех Глазков. — Приведите себя в порядок! Проверьте оружие! Вперед, за мной, цепью, — командовал он, а сам был бледен, как смерть, и нервно подергивал плечами.
На радиостанции было восемь трехлинейных винтовок и семь бойцов. Но в тот момент налицо было трое радиоработников: Донской, Михайлов и я…
Глазков приказал Протасову охранять радиостанцию и стал строить отряд во дворе. Помню, нас всего было 13 бойцов. Я заскочил в аппаратную: там стояли Протасов с наганом и моя жена с «бульдожкой» (дамский револьвер, — А.П.) в одной руке и маленькой дочкой на другой.
— Александр Васильевич, я ухожу, — сказал я тоном приказа. — В случае нападения на радиостанцию — рацию взорвать! — Передохнув, добавил: — Если через два часа я не дам никакого известия, то считайте, что мы все погибли… Тогда… тоже, — и показал рукой, — взорвать!
…Мы бежали цепочкой по Советской улице по направлению к ревкому. Глазков, бежавший первым, командовал: «За мной через два шага! К арестантскому дому. Они наверняка бросились освобождать арестованных…»
Зачем ему потребовалось это направление движения? В Обдорске все знали, что заложники были расстреляны сутками раньше.
На углу улицы Розы Люксембург, пересекающей Советскую, у здания ревкома я увидел, как в шагах семидесяти от нас со стороны улицы Ленина медленно движется толпа мужчин в малицах, человек 20—25, оружия у них как будто не было.
— Долой с улицы! Стрелять буду! — закричал я и, припав на одно колено, прицелился в них. Толпа шарахнулась в сторону и скрылась за углом дома старчества.
Тревожно гудел набат, где-то стреляли… Так мы добежали до площади перед деревянной церковью, где была каталажка. Вдруг нас обстреляли.
— Ложись! — закричал Глазков.
Рядом со мной упал наш дружинник Терентьев, сраженный наповал. Мы залегли и стали отстреливаться, хотя противника не было видно.
— Не тратить зря заряды! — громко шептал Глазков. — Они во дворе райрыбы… Их надо окружить.
К нам присоединились Филиппов, Сергиенко и еше кто-то. Разделились на четыре группы. Я, Филиппов и Ефим Дьячков попали в группу Глазкова. По Советской улице пробежали в проходной двор расстрелянной заложницы Бронниковой, где помещались казармы отряда милиции, а оттуда через забор соседнего дома, где была сама милиция и жил Глазков.
— Не ходите в ворота! Я обойду их, — крикнул Филиппов и перемахнул в соседний двор.
Но Глазков, чуть передохнув за забором, вдруг стремительно вылетел из ворот с поднятым пистолетом.
— Ни с места! Стрелять буду! — только и успел крикнуть он, направляя куда-то кольт.
Громко звякнула пуля. Глазков упал посреди улицы, схватившись за правый бок. На кобуре его кольта зияла большая дыра, а из-под руки лилась кровь. Я поскользнулся и упал — это меня спасло. Над головой щелкнула пуля — второй выстрел целил в меня. Падая, я видел, что в щели противоположных ворот дома Карпова торчит ствол боевой винтовки, а над ним усатое лицо в капюшоне малицы. Это были братья Каневы по прозвищу Нерьяки…
Я приподнялся над забором и выстрелил. Быстро перезаряжаю трехлинейку. Затвор не закрывается до отказа. Рванул его обратно — патрон вышел, но без пули: она осталась в стволе. Дикий страх овладел мною…
Ефим, есть у тебя шомпол, — бросился я к Дьячкову. Шомпола у него, как и у меня, не было. Мы бросились обратно по сугробам во двор казармы.
В большом зале дома Бронниковой в разных положениях у стен, по углам, на койках притаились десятка полтора подростков-комсомольцев из нашего отряда внутренней охраны. У многих из них были охотничьи берданки, но они не стреляли: боялись или не имели патронов.
— Найдите мне шомпол или хоть проволоку! — исступленно завопил я, вбежав в помещение.
Все бросились куда-то: нашли где-то измятый кусок телеграфной проволоки, разогнули, выправили молотком. С помощью Дьячкова я выбил из ствола пулю. Оказалось, что второпях я сунул в патронник самодельный патрон. Баббитовая пуля оказалась толще нужного калибра и прочно застряла в канале ствола…
Я собрал мальчишек, вооружил их чем попало и расставил их у ворот изображать вооруженную охрану.
— Глазков убит! Командовать отрядом буду я.
Тут мне вспомнился мой приказ Протасову. Посылать для связи бойцов — нецелесообразно. Выбрав мальчишку-зырянина, порасторопней на вид, я велел ему оставить ружье (в вооруженных стреляли), пробраться на радиостанцию и сообщить, что мы живы и тесним врага…
— За невыполнение — расстрел!
…Со двора райрыбы я послал на радиостанцию второго мальчишку — русского… Стало уже темнеть, но из моих посланцев ни один не вернулся.
— Донской, пойдешь на радиостанцию. Узнай о положении. Окажи, если нужно, помощь. Живее!
Донской побежал выполнять приказ. Потом выяснилось, что посыльные мальчишки, перепуганные перестрелкой, попрятались по домам…
Мы потеряли противника. Где-то изредка стреляли. Спускалась ночь. Надо было собираться в кучу. Двинулись к зданию ревкома… В пути встретили запыхавшегося от бега Донского.
— Ну, как там?
— Ничего! На радиостанции теперь благополучно. Они чуть не взорвались… Товарищ Протасов передает привет. Он убил Вергунова, начальника почты, за нападение на Протопопова… А в ревкоме засел Витязев, секретарь исполкома. Он зарезал Королева и Колосова. Говорят, он без винтовки, только с ножом…
Мы бросились к зданию ревкома.
— Окружить двор! Никого не выпускать! Донской — за мной!
Дверь оказалась запертой, внутри ни звука.
— Открой! — забарабанили в два приклада.
— А кто? — жалобный писк за дверью.
— Отворяй, сволочь! Стрелять буду!
Громыхнул засов. Донской рванул дверь. Перед нами стоял наш постовой милиционер, в руках у него винтовка со штыком.
В боковой комнате (там помещался ЗАГС) лежал ничком грузный труп Королева, члена волревкома и председателя «тройки» по учету и распределению у богатеев добра. Он вступил в партию после известия о начале восстания. Учитывая его стаж царского ссыльного и колчаковского заключенного, мы приняли его сразу в члены РКП без прохождения кандидатского минимума (в некоторых публикациях о событиях 1921 года на Обском Севере Королева неправильно называли председателем Совета, — А.П.).
Раненого Колосова я не видел — он был в другой комнате. Влетел в зал, где помещались общий отдел и секретарь волревкома, — там полно народу. Отсиживаются.
— Где Витязев? — заорал я зверем.
Онемевшие обыватели в страхе забились в проходах меж столами. У стены прижались две юные машинисточки, белее снега, дрожат…
— Где Витязев? — мушка моей винтовки метнулась в их сторону.
— Т… т… там! — выдавила Маруся Мамеева. Глазами и подбородком кивнула влево, в сторону коридора, ведущего в кухню.
Я — резко туда. Толпа шарахнулась в сторону… Витязев сидел в углу — тяжелый, коренастый, с сизо-красным лицом и безумными глазами, растопырив локти и колена, как зверь перед прыжком. В руке его торчал широкий кухонный нож.
Вдруг он броском кинулся в мою сторону, головой вперед, очевидно, хотел сбить меня с ног. Я выстрелил. Пробитый пулей насквозь от плеча, Витязев плюхнулся мне под ноги. Почти одновременно, уже в спину нападавшему, выстрелил Донской. Но враг еще трепыхался, стараясь встать на четвереньки…
В остервенении я звезданул его прикладом по голове. Хряпнул череп, брызнула кровь и мозги… а приклад отлетел в сторону. Толпа от наших выстрелов метнулась в заднюю дверь. Но у крыльца Михайлов.
— Куда?.. Назад! — он выстрелил под ноги бегущим. Люди — по сторонам. Осталась девочка лет двенадцати, раненная им в ногу.
— Ничего, дяденька, не больно!
На стрельбу сбежались все наши бойцы. Перед ними я — со стволом винтовки в одной руке и с отломленным прикладом в другой.
— Мастера, почините мне приклад! Женщины, перевяжите девочку!
Через минуту Донской сбивал и обматывал проволочкой отбитый приклад моей верной трехлинейки. Девочку перевязали и увели. Она чему-то смеялась…
Вихрем с наганом в руке влетел Протасов.
— Что здесь происходит?
Я указал на распростертый на полу труп Витязева.
— Вот… убил Королева. А Колосов ранен.
— Молодцы, ребята! Поздравляю с победой! — крикнул Протасов.
Я вдруг почувствовал смертельную усталость. Стало нечем дышать, потемнело в глазах… и я повалился на лавку у стены.
— Э, да с тобой, брат, совсем неладно! — наклонился надо мной Протасов. — Живо в постель! Ребята, ведите его в мой кабинет.
Меня поволокли в соседнюю комнату и уложили на кушетку. А в коридоре звенел вдохновленный голос Протасова.
— Слушать мою команду! Очистить помещение от посторонних! Женщины! Накормить бойцов горячим! Достаньте хлеба и мяса! Убрать этого гада во двор! — пнул ногой труп Витязева.
Минут через десять все уплетали за обе щеки жирный суп, оленину, белый хлеб. Им прислуживали женщины во главе с Ниной Ивановной Телицыной, нашей завженотделом.
Потом Протасов снарядил группу под командой Михайлова — занять телеграф и восстановить связь с Березовым. Я пытался вмешаться в его приказания.
— Молчать! Лежать два часа! Я сейчас командир! — заорал он на меня, потрясая револьвером. Спустилась ночь: тяжелая, темная…
Пока я лежал на кушетке, Протасов рассказал мне о том, что произошло на радиостанциив первые часы восстания.
…Не успел он запереть дверь, как в аппаратную влетел метеоролог Сухи.
— Ты зачем? — бросился на него с наганом Протасов. Тот смутился, бормотал, глядя в пол.
— Я… я прибежал к вам на помощь.
— Врешь, бандит! В угол! На колени!
Из машинной прибежал моторист Толстухин. Протасов приказал ему отвести Сухи.
— В городе стрельба! Это — восстание!
Протасов не мог успокоиться… Заложив наружную дверь на палку, нервно курил, бродил по темным комнатам с наганом в руке, прислушиваясь к звукам снаружи.
Звонил, нервируя, набат, слышались иногда отдаленные выстрелы… Вдруг где-то рядом грохнуло: пуля, пробив ставню и стекло, шлепнулась в стену аппаратной.
— Что такое? Нападение? — Протасов бросился к двери.
В дверь снаружи отчаянно стучали… Кто-то кричал: «Откройте, мать вашу!»
— Прочь! — исступленно орал в ответ Протасов.
— Уложу каждого, кто ворвется!
Потом влетел в аппаратную.
— Маруся, ты готова умереть?
Моя жена стояла посреди комнаты с ребенком на руке.
— Готова! — едва слышно прошептала посиневшими губами.
— Сейчас будем взрываться!
В предчувствии возможности местного восстания мы подготовили радиостанцию к взрыву. В колодцы печей аппаратной и аккумуляторной (их перестали топить) было заложено по мешку черного пороху. Здесь же двухведерная бутыль денатурата и пудовый бидон бензина. А во дворе стояли бочки — пудов двести — с керосином и машинным маслом, в амбаре — семьдесят пудов бензина и десять ведер чистого спирта. Достаточно было одной спички, чтобы все вспыхнуло и взлетело на воздух.
— Что здесь разбивать? — схватил тяжелый колун Протасов. — Нет, не успеть! Буду зажигать! Приготовиться! — хрипел он, бледный и страшный.
— Спички! Где спички? — он шарил по всем карманам брюк и френча и кое-как нашел коробку. Чиркал спичками, но те ломались и отлетали.
— А, черт!!! — сильно дернув рукой, обожженной загоревшейся стопкой спичек, Протасов стукнул локтем по личику ребенка и разбил ему носик. Девочка залилась криком.
Протасова словно током ударило. Он бросил горящие спички на пол и затоптал. Его глаза наполнились ужасом.
— Маруся! Ну, мы погибнем по долгу, а за что же ребенок? Нет! Не дам…
И он бросился снова в сени, выставив вперед наган.
— Не пройдете, мерзавцы! Через мой труп!
А в дверь продолжали барабанить. Маруся выбежала в сени и узнала голос Тушкина.
— Александр Васильевич! Это как будто наши… Тит Иванович…
— Что? Не может быть! Тит, ты?
Протасов вырвал с петель заломку, отодвинул засов. Радист Тушкин, ругаясь, промчался мимо него в аккумуляторную. Следом за ним — электромеханик Сарапу и моторист Винегр: в аккумуляторной под стеллажами хранились их винтовки и патроны.
Они дежурили на радиостанции с 12 часов ночи до 6 утра, а потом спали в своих комнатах в доме Машеева на противоположном конце улицы Советской. Разбуженные набатом, бросились к радиостанции и наткнулись на засаду: со двора мелкого буржуйчика, кажется, одного из многочисленных Терентьевых, выбежали двое с ружьями наперевес.
— А, попался, большевик, — закричал один из них на Тушкина и выстрелил. Бывалый в перестрелках балтийский моряк упал на землю и тем спасся от пули. Вскочил и зигзагами бросился наутек. За ним эти двое: стреляли, да мимо. Одна из пуль и попала в окно радиостанции, послужив причиной переполоха, чуть не сгубившего весь Обдорск. Взрыв и пожар на радиостанции уничтожили бы дотла деревянный городок.
Схватив винтовки, ребята выскочили во двор. Двое бандитов топтались у ворот радиостанции.
— Говнюки, стрелять не умеете! — крикнул им Тушкин. — Теперь я вам покажу, как наши стреляют. — Те бросились назад.
Тушкин выбежал на дорогу, прицелился с колена. Щелкнул выстрел: один бандит упал, второй продолжал бежать — у Тушкина, как и у меня, застрял в стволе самодельный патрон.
— Сарапу, стреляй!
Электромеханик прицелился и выстрелил мимо. Тушкин выхватил у товарища винтовку. Выстрелил: бандит, добежавший уже до крыльца ревкома, свалился носом в землю. Пуля с расстояния больше двухсот шагов попала ему в затылок.
Атмосфера на радиостанции разрядилась. Протасов вспомнил о Сухи. Когда ребята вошли в машинное отделение, то увидели: в углу на коленях с поднятыми вверх руками стоял трясущийся метеоролог, а против него с винтовкой на изготовку Толстухин.
— Не шевелись! Руки вверх! — кричал он при каждом движении арестованного. Пленника заперли в холодную кладовку, а Толстухин присоединился к товарищам.
Кто-то привел арестованного на улице начальника почты Вергунова, говорили, что он участвовал в нападении на Протопопова. Но Протасов снова впал в состояние болезненного возбуждения. Завидев Вергунова, он выбежал из радиостанции и застрелил его под окнами, даже не спросив, зачем привели…
Продолжение следует…
