И вновь бы пошел бы за той же мечтой

Сургутсков Андрей Дмитриевич, бывший капитан теплохода «Ленинский комсомол», капитан-наставник, «Почетный работник речного флота»

Село, где я в 1921 году родился, стояло на берегу Иртыша с сибирским размахом на целых два километра по обеим сторонам иртышской протоки Еловой при впадении ее в устье старой Конды. Еловая была судоходной для катеров и путейского флота, но только в период половодья, а в конце лета совсем пересыхала, оставались одни омуты с водой.

Родительский дом стоял близко к Иртышу, и я мальчишкой бегал к каждому пароходу, завидев его на верхнем повороте или заметив дым над лесом, если пароход шел снизу.

В то время действовали экспрессная линия Омск — Салехард, пассажирские Тюмень — Салехард, Тюмень — Томск и другие. У пароходов экспрессной линии были корпуса и трубы белые, а у остальных — черного цвета. На линии Омск — Салехард работали пароходы «Красный путь», «Коммунист» и «Яков Свердлов», а из Тюмени до Томска ходили «Жорес» и «Д. Гусихин».

Пароход мощностью 400 л.с. сжигал дров за сутки 400 кубометров («Д. Гусихин»).

Вскрытие реки было событием чрезвычайной важности. Все ждали, когда освободится от ледового плена река, свободным светом вод озарится природа, наступит половодье и придет долгожданный первый пароход.

Раньше зимы были морозные, температура воздуха доходила до пятидесяти, а то и пятидесяти пяти градусов, поэтому ледоход был очень бурным, с заторами, вызывающими большой подъем воды. Обычно после ледохода оставались нагромождения льда высотой до 8-10 метров.

В 30-х годах Реполово было большим селом, в нем были райисполком, МТС и колхоз. Пристань имела серьезное коммерческое значение как перевалочная база для грузов, следующих на реку Конду.

Пристань была большой, со складскими помещениями. Штат ее состоял из начальника, приемосдатчиков и матросов.

Пристань была самым популярным местом, здесь всегда было полно народу. По прибытии пассажирского парохода, все бросали работу и шли к пристани, причем не с пустыми руками: торговали рыбой свежей, соленой, копченой, молоком свежим и топленым. Копченая стерлядь стоила 25 копеек штука, ведро картофеля 20 копеек. С парохода несли пиво и другие деликатесы. Эта бурная торговля напоминала городской рынок.

Люди обычно знали: если пароход по прибытии дает короткий привальный гудок — значит стоять будет мало, только для высадки и посадки пассажиров и обмена почтой, а если продолжительный гудок — будет выгрузка и долгая стоянка.

В дошкольном возрасте для меня не было момента счастливее, чем побегать по прогулочным палубам парохода. Хорошо запомнился случай, когда в Реполово стоял под выгрузкой пароход «Воткинский завод» (позже, после капитального ремонта, он был переименован в «Орджоникидзе»). Выпал хороший весенний день, на небе ни облачка, на воде штиль, от ослепительного солнца играли блики и зайчики. На свежевыкрашенной прогулочной палубе первого класса от сетки ограждения падали ажурные тени. Пахло свежей краской, а из кухни и буфета неслись вкусные ароматные запахи. Все это создавало какое-то особое настроение. Увидев командира парохода, я с трудом набрался смелости и почти дрожащим голосом обратился к нему с большой просьбой, сказав, что я тоже стану капитаном, когда вырасту, и хочу посмотреть рубку и как управляют пароходом. Он, помолчав немного, согласился, повел меня на капитанский мостик и в рубку. Я, конечно, был на седьмом небе. Много позднее я узнал, что это был очень строгий капитан и звали его Александр Васильевич Мизин (тогда на речном флоте была должность «командир парохода», а слово «капитан» пришло позднее с морского флота).

Вход на пристань был платным, но меня всегда пропускали бесплатно, так как я помогал Павлу Ивановичу Сургутскову принимать чалки (швартовые) от пароходов. При спаде воды швартовые приходилось поднимать на яр к мертвякам и причальным столбам, а ему было трудно, т.к. он был хромой. Павел Иванович говаривал: «Вот, Андрюша, выучишься на капитана, и я буду у тебя принимать чалки один». Слова его сбылись, когда я принял пароход «Михаил Калинин» (бывший «Коммунист»), один из наиболее крупных в Западной Сибири. Второй такой же был «Карл Либкнехт».

Каждую весну у нас в селе останавливались суда Карской гидрографической экспедиции «Боцман Лайне», «Хронометр» и «Штатив» для пополнения запаса провизии и заготовки скота. Смотрел я на моряков, у которых на эмблеме был голубой вымпел Главсевморпути, и подумывал, не пойти ли мне в моряки на север. Но сколько ни думал, а пароход с белым корпусом, белой трубой, блестящими на солнце релингами (оградителями) и звучным свистком привлекал меня больше. И я остался верен белому пароходу, своей мечте детских лет.

В шесть лет я начал рисовать. Сначала через копирку переводил и раскрашивал рисунки, затем стал перерисовывать картинки, которые брал у глухонемого Николая Башмакова. Он был старше меня и уже рисовал акварелью и масляными красками. Я часто к нему ходил и смотрел, как он рисует.

Отец, Сургутсков Дмитрий Петрович, занимался рыболовством и охотой, а затем был бакенщиком, зажигал керосиновые фонари на бакенах в Верхне-Реполовском перекате. Отец всегда брал меня с собой на заготовку дров и на рыбалку. Когда мы с ним плыли на лодке, то, завидев пароход, я ему говорил: «Давай подождем переваливать реку пока не пройдет пароход». И он соглашался, хотя иногда и приходилось ждать и полчаса. Мне важно было узнать название парохода, посмотреть на него с воды и покачаться на волнах.

Однажды зимой пришла очередь ехать отцу в ямщину до Тобольска —везти рыбу. Из города он привез муку, другие продукты, а мне — четырехтрубный железный пароход, на колесах (кружалах) которого было написано: «СССР».

Как-то раз с просмотра самоловов ехали мы вдоль песка и увидели рыбацкую прорезь (емкость для перевозки рыбы. — Ред.) довольно больших размеров. Я уговорил отца забрать ее домой и с односельчанами на большом неводнике привезли прорезь к деревне, а оттуда на лошадях — домой и поставили в ограду. Тут не было предела моей радости, я стал строить в ограде пароход: сделал колеса к нему, трапы (сходни) и мостик. Из ниточной катушки и бутылки с обрезанным дном был сделан гудок. Всегда собиралось много ребятишек играть в пароход, тут были и «механики», которые крутили колеса, и «помощники капитана», и «матросы». Был даже «повар» — Сургутсков Петр Владимирович, который, став взрослым, действительно работал поваром на пароходах, а затем стал директором ресторана. Капитанами, спустя годы, стали Сургутсков Павел Николаевич, Сургутсков Виктор Николаевич и Сургутсков Петр Дмитриевич. Из этой же ребячьей компании в боцманы парохода вышел Бронислав Ведров.

В 1930 году я пошел в школу. После каждого года обучения Иртыш меня все больше и больше затягивал. Я не пропускал ни одного прихода парохода, особенно пассажирского. Как только увижу вверху за островом дым, залезаю на крышу и смотрю, а покажется пароход — бегу на пристань и, пока он делает оборот, успеваю к моменту причаливания. Жадно рассматриваю капитана и его помощников и думаю: какие они счастливые, нарядные, красивые; похож ли я на кого-нибудь из них и неужели я буду таким же… Очень хотелось быть капитаном и стоять на мостике! В школе на уроках голова моя была занята пароходами. В сочинениях на тему «Кем быть» писал только одно — капитаном. В семье этому никто не препятствовал, отец даже был очень доволен, что имею такую мечту. А в школе советы были другие: в художественное училище или архитектурный техникум.

По контурам судов я узнавал их названия, различал свистки и даже мог узнать какой идет пароход по шлепанью плицами колес: если удары торопливые — это «Яков Свердлов», если похожие на выбивание чечетки — «Жорес», замедленные — «Коммунист». Особенно хорошо это определялось утром, на рассвете.

Зимой, прибежав из школы, я уходил на лыжах посмотреть пленицы (силки) на куропаток и петли на зайцев, но обязательно проходил мимо зимующих пароходов. У нас в Курье почти каждый год стоял какой-нибудь пароход; например, один год зимовал «Коммунар» с баржами, второй год — «Тавда» с баржами, позднее — «Туринец». Мне доставляло большое удовольствие побродить около пароходов, рассмотреть детали гребных колес.

В 1930 году я поступил в Реполовскую неполную среднюю школу, где наравне с учебой занимался рисованием с натуры и по памяти. В пятом классе начал осваивать живопись масляными красками, рисовал почти каждый пароход. Все стены дома были увешаны разными рисунками и портретами.

Закончив школу, в 1937 году поехал в Омск на пароходе «Красный путь». Благодаря особой любезности капитана Александра Фаддеевича Зубарева, высокого, сухощавого, молодцеватого и строго бывалого речника, я был помещен в каюту первого класса. Когда просыпался ранним утром, золотой шар солнца, выплыв из-за зеленой полоски берега, пускал свет через закрытые жалюзи окон каюты, играя зайчиками от вибрации парохода. Это были приятные и незабываемые впечатления, которых я никогда не испытывал на берегу.

Приехал в Омск за два месяца до приемных экзаменов. Метался между речным техникумом и художественным училищем, хотелось учиться и там, и там. Решилась моя судьба просто: победила мечта детства, стал студентом Омского речного техникума, который окончил в апреле 1941 года по специальности «судоводитель».

В 1942 году был призван в армию, служил в воздушно-десантной дивизии, которая воевала на Северо-Западном фронте в районе Великих Лук. После госпиталя попал в Днепровскую флотилию, вновь организованную 14 сентября 1943 года и прошедшую с боями от Волги до Шпрее, от Сталинграда до центра Берлина, освобождая Белоруссию и Польшу от гитлеровских захватчиков.

После демобилизации в 1947 году я приехал в Омск и поступил в Иртышское речное пароходство, где работал сначала штурманом, а затем капитаном пассажирских судов «Урал», «М. Калинин» и «Ленинский комсомол»…

Подготовил Валерий Белобородов